Чтение 4–й страницы книги ~Когда Боги спят~

- Сам пока ничего связать не могу, - отмахнулся Зубатый

- Ну, как хочешь, - мгновенно отдалился отец. - Я за душу никого не тяну.

После ужина он собрал посуду, сложил в таз, но мыть не стал: вероятно, и в доме появилась работница, везде чувствовалась женская рука. Похоже, вместе с расцветом хозяйства и нравы у отца поменялись, по крайней мере, перед сном даже телевизор не включил, лишь на ходики глянул да показал на кровать в горнице.

- Ложись там, завтра рано вставать...

Однако сам сразу не уснул, ворочался, вставал и пил воду, что-то в окна высматривал. Зубатый несколько раз начинал дремать, но от чего-то вздрагивал, ощущая беспокойство, и потом долго прислушивался к звукам в доме. Совершенно неожиданно он обнаружил, что не чувствует больше непривычных крестьянских запахов и одновременно как-то незаметно исчезла эта мутная пленка перед глазами. Он полежал, прислушиваясь к своему состоянию, и спросил негромко, в пустоту:

- А бабушка говорила, как звали твоего деда? Показалось, отец заснул - вроде, и дыхание ровное, размеренное, и тишина в избе дремотная...

- Раз отца звали Николай Васильевич, значит, Василий, - сделал он заключение. - А жил, скорее всего, в селе под названием Соринская Пустыня или Пустынь, точно не знаю.

- Что ж ты раньше не сказал? - Зубатый привстал.

- Да это все приблизительно. У нас на целине агроном был, откуда-то из Черноземья родом. Так вот он по молодости работал в этой Пустыни и говорит, там половина населения с фамилией Зубатый. А село это вроде как раз в Новгородской области или где-то рядом.

- Вот видишь! Уже есть где искать!

- Может, я еще что вспомнил бы, - после паузы проговорил отец. - Коль знать, кого ты собрался искать.

- Пока сам не знаю кого. Ко мне человек приходил, старец. Не совсем здоровый человек, будто юродивый. Моим прадедом назвался. А я его не принял, не поговорил... Тогда их много приходило...

Отец так долго молчал, что снова почудилось, спит, но вдруг скрипнула кровать и послышался совершенно бодрый голос:

- Значит, он существует.

- Кто - он? - машинально спросил Зубатый.

- Твой прадед. Мать о нем перед смертью вспоминала. Будто отец говорил, мол, если не вернусь, не одни на свете остаетесь. Поищите деда Василия, он жив, люди видели. Он хоть и старый, но ведь мужик...

* * *

Он прилетел в полдень и потому, не заезжая домой, отправился на работу с единственным желанием повидать Зою Павловну, обсудить с ней последние новости и ехать дальше, в Соринскую Пустынь, если она еще существует. Едва Зубатый вошел в кабинет, как следом заглянула секретарь-референт и сообщила, что к нему идет Крюков. Желания встречаться с ним не было, но отказывать поздно: вновь избранный губернатор уже входил в сопровождении двух своих доверенных лиц, исполняющих обязанности помощников, телохранителей и просто слуг. Зубатый всем подал руку, предложил сесть, однако дружки застыли у порога, а сам Крюков прошелся по кабинету, заглянул в комнату отдыха и встал, облокотившись на подоконник.

Ему только что исполнилось знаменитых тридцать три года. Тип лица у него был моложавый, подростковый, плохо росла борода и, видимо, зная об этом, он все время старался быть серьезным, смотрел чуть исподлобья, держался степенно, независимо и все равно отовсюду торчали мальчишеские уши. За четыре года в Думе он пообтесался, научился носить дорогие гражданские костюмы, говорить складно, жестко, с холодным лицом, хотя заметно умерил неумеренные пыл и страсть.

Зубатый отлично помнил его, когда Крюков поднимался из народных глубинных пластов к свету своей политической звезды, вернее, поднимали его всем областным миром, чтобы противопоставить двум криминальным авторитетам из разных группировок, оказавшимся кандидатами в одном округе. Командиры производства, чиновники и интеллигенция уже не вызывали доверия у людей, поэтому расчет сделали верный, и начальник клуба из танкового полка, расквартированного за чертой города, человек из офицерских низов, прошел с хорошим отрывом.

Правда, потом Зубатый в сугубо личной беседе предупредил Крюкова, чтобы он больше никогда и нигде не говорил, что отец его - алкоголик, и парень с детства карабкался и пробивался сам. Конечно, это обстоятельство сработало во время встреч с избирателями, сблизило с народом, возможно, повлияло на доверие: мол, он такой же, как мы. И хорошо, не нашлось никого, кто дал бы ему тем же салом по мусалам: дескать, ты что же, сын алкоголика, законы нам станешь сочинять? Или хуже того, подвернулась бы злоязыкая бабенка и отчихвостила красноухого лейтенанта, чтобы уважал отца, каким бы он ни был, не позорил принародно и не зарабатывал себе на этом очки. В общем, Зубатый все это популярно объяснил, молодой депутат бледнел, краснел, каялся и обещал исправиться.

Скорее всего, урок этот оскорбил его, остался незарастающей раной на самолюбии, ибо уже через год Крюков встал в оппозицию губернатору. Упрямство, ловкость, напор и трезвый прагматизм бывшего начальника клуба, его чистая победа во втором туре - все это Зубатому даже нравилось, и хотя червяк грыз, что молодой обошел, но ведь когда-то это должно было случиться. А потом, после гибели Саши, смысл и азарт борьбы спал до безразличия, свое поражение он расценивал как освобождение от тягостной обязанности что-то говорить и обещать людям.

И ладно, все бы ничего, но то ли урок впрок не пошел, то ли имиджмейкеры перестарались, а может, просто в отместку Зубатому, Крюков и в эту кампанию не стеснялся и даже бравировал своей родословной. Тут бы со стыда сгореть - а он по телевидению снова обличал отца, рассказывая, как родитель бил его головой о стену, и самое удивительное, его слушали, жалели и не находилось человека, который бы ткнул его носом: дескать, коли головой били, все ли сейчас с ней в порядке? А то, может, врачу показаться?

Зубатого подмывало публично проговорить эти слова, и команда подталкивала врезать сыну алкоголика. Из военного училища даже получили справку о том, что за период учебы его четырежды отправляли в госпиталь по причине повышенной нервной возбудимости, проще говоря, от волнения начинал трястись и заикаться, но отчислен не был опять же из-за своего трудного детства. Несколько раз Зубатый решался и отказывался в последний момент, и не потому, что это бы выглядело не совсем чистоплотно с человеческой точки зрения: все-таки соперник еще молод и неопытен, а он старый аппаратный игрок и для него это вроде как запрещенный прием. Смущало и приводило к растерянности другое - полное отсутствие у избирателей иммунитета ко лжи, ибо становилось ясно, что "трудное детство" - хорошо проработанный прием, а примитивные способности к анализу атрофировались, исчез "задний ум", которым был силен русский человек, но неистребимо чувственное мировосприятие, когда разум спит глубоким сном. То есть брошенный старый лозунг "голосуй сердцем" работал, как кремлевские часы.

С другой стороны, это неплохо и говорит о том, что, несмотря на унижение, ограбление, нищету и прочие передряги последних лет, люди не озлились и все еще остаются чистыми, непорочными и сострадательными. В переводе на язык современного мира - безумными.

И здесь была его, Зубатого, вина: за десять переходных лет, сидя в губернаторском кресле, он обязан был подготовить и перевести население в мир новых понятий, идеалов и ценностей. Но как-то не поворачивался язык открыто сказать, что теперь человек человеку - волк, а не товарищ и брат, как он говорил в комсомольской юности...

Теперь пришел молодой энергичный прагматик, способный устранить его недоработки и в считанные месяцы поправить положение, ибо обладает доверием того самого безумного населения.

Встретив гостей, Зубатый вернулся в кресло и как ни в чем не бывало стал перебирать в столе бумажки и вещицы, накопившиеся за эти годы. Крюков полюбовался пейзажами города из одного окна, потом из другого - непохоже, чтобы радовался видами из своего будущего кабинета, что-то его томило, и он явно не знал, как начать.

Сразу же после победы вновь избранному губернатору до официального вступления в должность выделили помещения в старом здании, где сам попросил. Он собрал небольшой аппарат из своей команды и теперь сидел, примеряя хомут, оглобли и рабочую, без лент и бубенчиков, дугу. Зубатый не вмешивался, да и после трагедии не до этого было; и сам победитель на удивление проявлял такт, не приставал, работая с заместителями, которые, по некоторым сведениям, уже зондировали почву относительно своей судьбы.

- Анатолий Алексеевич, у меня есть две новости, - он вроде бы пробовал шутить, но как-то невыразительно, потому как улыбка была не настоящая. - Одна хорошая, вторая плохая. С какой начать?

Зубатый оставил бумажки.

- Хочется положительных эмоций.

Крюков придвинул стул и сел на посетительское место. По тому, как тянул длинную паузу, можно было догадаться, что собрался выдать какую-нибудь гадость.

- Отлично, - улыбнулся лишь тонкими губами, а глаза оставались холодными. - У вас есть желание остаться на месте губернатора? Признайтесь, ведь нелегко уходить после десяти лет?

- Нелегко, - признался он. - Но желания нет.

- Я бы уступил вам.

- Юмор принимается. Что дальше?

- Это я вам серьезно говорю.

- Тогда вы просто великий оригинал.

- Ну, хорошо. Это шутка, извините, - он спрятал глаза. - Предлагаю вам должность вице-губернатора. Прошу вас, не спешите с ответом. Есть время подумать.

И это он считал хорошей новостью! Неужели серьезно намеревался облагодетельствовать, проявить снисхождение к побежденному сопернику? Или что-то придумал? Например, таким образом заполучить тяглового мерина?

- У вас же есть господин Межаев? - наигранно изумился Зубатый. - Спит и видит это место.

- Межаев еще не дорос, я считаю.

- А мне все время казалось, перерос...

- Он знает свое место. А на этой должности хотел бы видеть вас.

- Спасибо, я отказываюсь без раздумий, - бесцветно произнес Зубатый. - Чтоб не путаться у вас под ногами. Я старый комсомольский вожак, а сейчас нужны новые мысли.

Он не стал настаивать и уговаривать, принял к сведению и почему-то обеспокоился.

- В таком случае, плохая новость вытекает из хорошей. Предлагаю отложить инаугурацию на одну неделю.

- Не вижу оснований, - сухо сказал Зубатый.

- Объясняю, - он еще чем-то был недоволен. - Я привлек экспертов из Москвы, начал изучать финансовую и экономическую ситуацию в области и пришел к выводу, что здесь не все благополучно. Прежде, чем вступить в должность, мне потребуется несколько проверок и экспертиз, а это займет время.

В первый миг мелькнула мысль - он что, намерен подтянуть его под уголовную статью? Запугивает, чтоб согласился на унизительную должность вице-губернатора? А зачем еще нужны проверки?

В противовес своим согражданам у Зубатого было гипертрофированное чутье ко лжи во всех ее проявлениях, отчего он глубоко и тихо страдал, ибо жил в пространстве, где она, эта всесильная ложь, имела три измерения, и уровень правды оценивался по тому, какой процент вранья она содержит, а высота благородства - по тонкости и качеству не правды. Так вот, глядя на Крюкова, он почти сразу ощутил тонкую шелковую нитку лжи, которой были прошиты все его слова, и настолько искусно, что скрадывалась конечная цель.

- Финансовые проверки можете сделать, вступив в должность, - отпарировал Зубатый. - Мои грехи - это мои грехи, к вам не пристанут, и скрываться я не намерен.

Вероятно, Крюков не ожидал столь резкой отповеди, рассчитывал на компромисс и на минуту растерялся.

- Анатолий Алексеевич, это в ваших интересах - без проблем передать хозяйство.

- Принимайте - передам! Хоть сегодня.

- Если бы вы согласились на мое первое предложение, никаких вопросов не стояло бы вообще.

Все-таки ему нужен был пахарь, черносошенный крестьянин...

- Что-то я не понимаю вас, - усмехнулся Зубатый. - Все время стремились к власти, а когда она оказалась в руках, возникают какие-то вопросы... Вы что от меня хотите?

- Перенести срок инаугурации.

- Да ведь я здесь не распоряжаюсь. Обязанности исполняет Марусь, все вопросы к нему. Я человек уже посторонний, пришел вот личные вещички забрать, мусор из стола выгрести.

- Что вы мне говорите? - вдруг вскричал и сразу же осадил себя Крюков. - Марусь без вас не принимает ни одного решения. Департаменты все вопросы согласуют с вами. Так кто здесь распоряжается, уважаемый Анатолий Алексеевич?

- Согласен, определенная инерция существует, - признался Зубатый. - Но это естественно при передаче полномочий, многие проработали со мной все десять лет, сказывается сила привычки. Не вижу причин для паники. Тем более, нет смысла откладывать инаугурацию. Приходите и работайте.

- И все равно я вынужден перенести срок!

- Ваше право. Я сейчас же покину помещение.

Он вскочил и тут же сел, видимо, спохватившись, что ведет себя по мальчишески слишком эмоционально.

- Я просил бы вас не делать этого.

- Что не делать?

- Покидать... Уходить. Я пришел не для того, чтобы выставить вас. Наоборот, и это прозвучит неожиданно: попросить остаться до инаугурации. И продолжать... скажем так, консультации исполняющего обязанности губернатора и руководителей департаментов.

Он говорил правду, чему Зубатый тихо изумился. Ошибиться он не мог, если только у этой правды не было какого-нибудь слишком изощренного вранья. Но тогда где бывший армейский завклубом научился так блестяще, с убедительностью поистине кремлевской, лгать?

- Заместители с работой справляются, не вижу смысла в таких консультациях, - отчеканил он.

- Я никому из них не доверяю, - заявил Крюков. - И более всего, Марусю. Они при вас работали хорошо, а сейчас каждый готовит себе базу, запасные позиции. И есть факты.

- А мне вы доверяете? - Зубатый не мог да и не хотел скрывать сарказма, однако тот не услышал или услышать не пожелал.

- Вам доверяю.

- Спасибо, но я вынужден отказаться, не называя причин.

Крюков встал, задвинув стул, застегнул пиджак и сделал знак доверенным лицам. Те по-солдатски четко удалились за дверь.

- Да, мои проверяющие работают, и им требуется время, - заговорил он, глядя в стол, - И вместе с тем, должен сказать откровенно, мне лично нужна неделя отсрочки. Дело в том, что тяжело заболела мать. И мне необходимо вывезти ее из Кемеровской области. Самому лично, надеюсь, понимаете, почему. Да и она просто ни с кем не поедет... Вывезти сюда на жительство и организовать хорошее лечение. Здесь я это могу. Там она не протянет и месяца.

На последних фразах он стал заикаться, часто заморгал и слегка искривился рот - видно, задавливал в себе слезы и пытался справиться со своим лицом, вышедшим из повиновения. Этот его физический недостаток, скорее всего, и был следствием отцовских истязаний. Крюков его стеснялся, все время тщательно скрывал, однако на удивление, его гримасы и внезапное искривление лица очень нравились женщинам. Они говорили, будто все это создает редкий, мужской шарм, делает лицо мужественным и сильным, дескать, сразу видно, что этот человек много чего пережил, а потому должен быть благородным и снисходительным. А некоторые, склонные к физиономистике женщины вообще утверждали, что внешний физический недостаток Крюкова - признак еще не раскрытой гениальности.

- Что ж ты сразу не сказал? - проворчал Зубатый, смиряя желание оттрепать его за оттопыренное красное ухо. - Конечно, езжай! Потерплю я неделю...

- Благодарю вас, - он по-военному развернулся и пошел было к двери, но что-то вспомнил, замялся. - И еще... Личная просьба. Не могли бы вы уехать из губернаторского дома к моему возвращению? Хотелось бы привезти маму сразу на место...

- Съеду, - пообещал Зубатый.

И глядя ему вслед, подумал, что надо бы при случае спросить у Снегурки, если Бог наказывает отца с матерью через детей, то бывает ли наоборот? Чтоб наказывал детей через родителей?

Ждать Снегурку долго не пришлось, случай представился через минуту, едва Крюков покинул кабинет. Должно быть, в администрации уже знали о приезде Зубатого, и выстроилась своеобразная очередь. Зоя Павловна отворила дверь и осталась на коврике для нагоняев.

Тогда, расставшись у памятника лошади, они не договаривались о встрече, Зубатый ни о чем ее не просил, поскольку с такой же гипертрофированной силой чувствовал правду. Известие о кричащем юродивом старце возле старого здания администрации его не то чтобы поразило или шокировало - вызвало глубокое чувство потери, сравнимое разве что с потерей сына. В этом состоянии он и ушел от памятника, даже не попрощавшись со Снегуркой.

И вот она стояла, виноватая, напряженная, бледная, хотя и раньше не отличалась здоровым цветом лица, с редкими волосиками, зачесанными назад, бесцветными бровями, ресницами и заострившимся носиком, как у покойника.

- Извини, Толя, я к тебе по поводу нашей психиатрической больницы...

Зубатый после замешательства вскочил, увел в комнату отдыха, чуть ли не насильно усадил в кресло, и все равно она осталась натянутой и скованной, словно замороженная изнутри. Только для порядка спросила:

- Ну, как съездил?

- Нормально...

- Как там отец?

- Процветает...

- Старец, Толя, десять месяцев содержался в отделении, где раньше была детская лесная школа, - вдруг заговорила она без всякой подготовки. - Место там называется Лыковка, и речка... Это не далеко от твоей дачи. Там до сих пор находятся женщины и все престарелые больные... Он и в больнице твердил, что приходится родственником и все рвался к тебе. Ему начали колоть препарат, но это не помогло... Да, кстати, твой отец что сказал? Может он быть прадедом? Ты ведь за этим ездил?

- Не может, а есть. И имя ему - Василий. Только меня смущает... И возраст, и еще... Откуда он взялся? Где жил?

- Этого я, конечно, не знаю, - она помялась. - Но я разговаривала по телефону с одним доктором, который его очень хорошо помнит. Может слышал фамилию - Кремнин, Сергей Витальевич? Он в областную думу баллотировался, но не прошел...

- Не помню... Где сейчас старец? - поторопил Зубатый.

Снегурка окончательно смутилась, растерялась, что с ней случалось редко, и заговорила, будто скрывая внутреннее негодование.

- Договорилась с главврачом, приеду и сама почитаю историю болезни, поговорю с персоналом, а он поднимет документы и установит, куда перевели старца. Ты можешь не верить, но он действительно святой и его многие запомнили. Не только Кремнин и санитарки, но даже больные... Никаких вопросов не возникало, главврач любезный был... И надо было сразу же ехать! А у меня внучка заболела... Вчера звоню, а он, так вежливо... отсылает в департамент здравоохранения. И ничего не объясняет. Чувство, будто с кем-то проконсультировался, подстраховался и получил взбучку... Пошла к Шишкину, а он как всегда, руки вверх - распоряжений не давал и вообще ничего не знаю... Толя, меня катают, как мячик, обидно, но не в этом дело. Ладно, если пошла новая метла... А если медики хотят что-то скрыть?

- Что у тебя с внучкой? - спросил он.

- Ничего, температура. В детском саду опять инфекция, ОРЗ...Толь, нажми на Шишкина, он тебя боится, увернуться не посмеет. Здесь что-то нечисто! Даже очень грязно, я чувствую.

Начальника департамента здравоохранения Зубатый знал все с той же комсомольской юности, когда тот еще был секретарем первичной организации второй городской больницы и звали его просто комсомолец Коля Канторщик. Чиновником он считался неплохим, обладал артистизмом, юмором, но человеком был на редкость неудачливым и больше всего из-за желания схитрить, объегорить, зайти с черного хода, когда перед тобой распахнуто парадное. Он страдал из-за своей еврейской фамилии Канторщик, решив, что с ней высокой карьеры не сделать и потому, заключая брак, взял фамилию жены, таким образом став Николаем Дмитриевичем Шишкиным. Продвинулся с ней до главного врача и понял, что прогадал, поскольку времена изменились и с "девичьей" фамилией расти стало легче. Вернуть же назад ее никак не удавалось, скорее всего, из-за тайного сговора заведующей ЗАГСом, городским архивом, потерявшим документы, и начальником паспортно-визовой службы, который уверял, что нашел документы, где значится, что Канторщик - фамилия не родовая, а взятая отцом Николая Дмитриевича в двадцатых годах, вероятно, тоже из карьерных соображений. Рассказывали байку, будто главврач сам себе даже обрезание сделал, поскольку мечтал перебраться в Москву, где вроде бы нашел ход в нужное управление министерства. И когда вернулся из самовольной отлучки, с "прослушивания", и пришел каяться, возмущался трагично и весело.

- Слушай, Алексеич, ну как жить бедному человеку с фамилией Шишкин? Представляешь, захожу на этот консилиум, а там одни жиды! Тель-Авив, кнессет! Я и картавил, и на иврите базарил, и на идише - сидят, глаза выпучили. Фотографии показывал: вот мой папа, вот мама, вот тетя, и анфас, и в профиль, никакой реакции. Ну, хоть штаны перед ними снимай!

После Чернобыля он все-таки сделал карьеру на том, что устраивал экологические походы и бунты возле закрытого города-спутника, где располагался Химкомбинат. Толку от этого не было, монстр остановиться не мог, равно как и невозможно изменить вредный технологический процесс, однако еще в советские времена шум поднялся на всю страну, и Шишкина на плечах демонстрантов внесли на место начальника здравотдела облисполкома, где он стал фигурой харизматической.

Доброжелатели доложили, что Шишкин уже трижды проскальзывал в старое здание, на прием к перебежчику Межаеву, который диктовал в штабе кадровую политику, и будто бы возвращался вдохновленный. Возможно, потому не захотел помочь Зое Павловне, и первую просьбу заглянуть к экс-губернатору проигнорировал. Не сориентировался в обстановке, не успел узнать о карт-бланше, который ему только что вручил Крюков, решил лишний раз не светиться в коридорах и приемной у Зубатого. А тот сам пришел к Шишкину, застал его врасплох и обескуражил до крайности: кажется, медик еще не определился, как вести себя и разрывался на части. Однако изобразил радость.

- Ну, как съездили, Анатолий Алексеевич? Как там Сибирь?...

- К вам обращалась Зоя Павловна и получила отказ, - недоуменным тоном сказал Зубатый. - Что-то я ничего не понял, Николай Дмитриевич.

- Она интересовалась вопросом, не входящим в ее компетенцию, - сориентировался Шишкин. - И я не отказал! Я сам не имел информации.

- Морозова выполняла мое личное поручение.

- Ваше? - будто бы изумился он, а сам лихорадочно соображал, как себя вести.

- Мое.

Он окончательно стряхнул растерянность, широко развел руками.

- Ну, Анатолий Алексеевич, не знаю! Вы поступили легкомысленно. Зачем посылать Морозову? Пришли бы сами, и мы бы все решили... Не понимаю, зачем вам потребовались медицинские документы на этого бродяжку?

Ничего подобного он себе никогда не позволял, и если у Зубатого были просьбы, даже не касающиеся его лично, - устроить в больницу какую-нибудь бабулю, ребенка из глухой деревни, подбросить бесплатных лекарств для отдаленной поселковой больницы - то выполнялись немедленно и без лишних слов. Вероятно, Шишкин получил заверения Межаева, что войдет в новое правительство и экс-губернатор больше не нужен: ведь наверняка получил всестороннюю информацию, знал, о каком "бродяжке" идет речь и откровенно хамил.

- Вот я и пришел сам, - смиренно сказал Зубатый. - Решайте, желательно, в моем присутствии. Шишкин рассмеялся с холодными глазами.

- Займитесь чем-нибудь другим, Анатолий Алексеевич! Психушки, мученики совести, бродяги - отработанный материал. Сейчас уже не проходит. Я понимаю, вам нужно за что-то зацепиться, заняться чем-то конкретным, важным для общества. Ну, почему обязательно нужен дом страданий и его обитатели? Почему такие крайности? Насколько я помню, вы любите коней? Так вам и карты в руки - возродить племенное поголовье. Был бы у вас пенсионный возраст, я бы посоветовал возглавить общество потребителей.

Это было явным издевательством, но не над ним лично и не с целью оскорбления - Зубатый слишком давно и хорошо знал Шишкина. Таким образом он пытался выкрутиться, отшить экс-губернатора, и если пошел на такие крайние меры, значит, не хочет или боится подпускать кого-либо к теме психбольницы.

- Распорядитесь, чтобы дали возможность ознакомиться с историей болезни, - внешне невозмутимо потребовал он. - Дело-то пустяковое.

- На первый взгляд - да. - Шишкин поднял палец и завертел глазами - что-то не учел и теперь начнет пятиться назад. - Но оказалось не такой уж это пустяк. Я отлично помню этот случай. Лет восемь назад, верно? Старик под окнами выкрикивал вашу фамилию. Да, типичная шизофрения... Хорошо, только ради вас, Анатолий Алексеевич. - Шишкин положил перед ним бумагу и ручку. - Напишите заявление, попробуем отыскать. А в качестве мотивации... Скажем, был депутатский запрос.

- Что отыскать? - из последних сил сдерживался Зубатый.

- Историю болезни. Придется делать запрос в Минздрав, нужны основания. Вы полагаете, я сейчас достану из стола и все вам покажу? Нет, больного перевели за пределы области, разумеется, вместе с историей. Нужно набраться терпения, дело не скорое. И если учесть, что пациент психически болен, не адекватен, не имеет гражданских документов... И не известно, жив или нет.

Детектор лжи у Зубатого зашкаливал, как всегда в таких случаях вызывая гнев.

- Если так сложно, то пожалуй, не хлопочите, - однако спокойно сказал он. - Правда, дело того не стоит.

И ушел неторопливой походкой скучающего бездельника.

Руководитель департамента не должен был, да и по своему положению не мог знать ничего о судьбе безымянного, безродного старика, попавшего в местную психушку, даже если он подходил и кричал возле администрации. Таких крикунов, буйных ходоков, бивших стекла, молодых и старых отчаявшихся людей в разное время милиция увозила десятками, не исключено, кто-то из них и в больницу попадал, а вот поди же ты, Шишкину запомнился именно этот старец! Зоя Павловна, работавшая тогда еще в городском управлении административных органов, и то не сразу вспомнила о юродивом. В рядовое дело вникать чиновник высокого ранга не станет, а он в свое время вмешался и теперь пытался перекрыть доступ к информации, запретив главврачу показывать какие-либо документы - значит, тут действительно было нечисто.

Вернувшись в кабинет, Зубатый пометался из угла в угол, вдруг физически ощутив замкнутое пространство. Даже если сейчас заявиться в больницу, ничего не получится: директива спущена сверху и ее будут выполнять - сам в течение десяти лет строил властную вертикаль. А главврач, сидящий на этом месте такой же срок, отлично знает, куда отправили юродивого старца из бывшей лесной школы. То есть, нужно найти человека, который имеет с врачом доверительные отношения или доступ к информации.

А может, подключить к этому прокурора, которого он когда-то подсаживал на это место и с которым всегда были приятельские отношения - не раз вместе ездили на охоту?.. Думал ли когда-нибудь, что придется искать обходные пути?

От размышлений оторвал звонок мобильного телефона, жена плакала в трубку, мол, тебя носит по стране, а Маша до сих пор спит, толстокожий ее муж ничего не делает и даже врача не вызвал. Катя уже собралась немедленно лететь в Финляндию, но только сейчас обнаружила, что кончилась долгосрочная виза - все одно к одному! Зубатый попросил ее отвезти паспорт в турагентство, пообещал выправить самую скорую туристическую, кое-как уговорил (и себя тоже) подождать еще день - бывает же, человек после бессонницы и стрессов спит по трое суток, и ничего особенного, нормальная защитная реакция организма, но сам еще больше встревожился. Угрозы старухи были вполне реальны, неожиданно замозжило левую руку. Он тут же набрал телефон Хамзата, с которым не связывался все это время, не мешая работать.

- Ты где находишься, Хамзат Рамазанович? - спросил как можно спокойнее.

- Возле какой-то деревни, в Тверской области, - доложил кавказец сквозь шумные волны.

- А что делаешь?

- Трактор взял, машину тащить. Застрял на поле, ехать нельзя.

- Как ты там оказался?

- Старуха по городам ходит, людей лечит от всяких болезней. К нам приходила, женщину от бессонницы лечить. Год уже не спала, теперь спит. Нашел эту женщину, спросил, утром, говорит, села в автобус на Тверь. Я сегодня поехал за ней. На хвосте сижу, где-то она близко.

- Тебе нужно быть не в Тверской, а в Новгородской области. - Зубатый чувствовал, что злится. - Отыщешь там деревню Соринская Пустынь, где-то на реке Соре. Понял?

- Старуху искать, деревню искать? Я один, в поле стою! Машина застряла!..

- Старуху можешь не искать. Найди Соринскую Пустынь!

- Дорог нет, хоть пешком иди!

- Иди пешком! - рявкнул Зубатый.

Он вышел в приемную, где сидел настороженный и сосредоточенный Леша Примак, некоторое время смотрел на него, потом на секретаря, будто вспоминая, что хотел, затем махнул рукой телохранителю.

- Поехали!

И когда оказался в машине, все вылетело из головы, куда собирался, зачем, и больше минуты просидел, массируя кисть левой руки.

- Куда едем, Анатолий Алексеевич? - напомнил о себе Примак.

- А куда нам нужно? - спросил тупо.

- Вчера вы открывали выставку, и к вам художник один подходил, старик...

- Ну и что?

- Думаю, надо заехать к нему и расспросить о девушке, - отчего-то краснея, проговорил Леша. - Она должна что-то знать.