Чтение 4–й страницы книги ~Сожженая Москва~

разглядел ее черные, спокойно на всех смотревшие глаза, несколько
смуглое лицо, пышную косу, небрежным жгутом положенную на голове,
и ее скромное белое платье с пучком алого мака у корсажа, - он
почувствовал, что эта девушка властительно войдет в его душу и
останется в ней навсегда. Его поражала ее строгая, суровая и как
бы скучающая красота. Она почти не улыбалась, а когда ей было
весело, это показывали только ее глаза да нос, слегка морщившийся
и поднимавший ее верхнюю, смеющуюся губу.

В то время за Авророй, кроме "гусара смерти" Жерамба, тщетно
ухаживали еще несколько светских женихов: Митя Усов, двое
Голицыных и другие. В числе последних был, между прочим,
известный богатством, высокий, пожилой и умный красавец вдовец,
некогда раненный турками в глаз еще при Суворове, премьер-майор
Усланов. Он везде, на балах и гуляньях, подобно влюбленному
Жерамбу, молча преследовал недоступную красавицу. Остряки так и
звали их: "Нимфа Галатея и циклоп Полифем".

Все поклонники новой Галатеи, однако, остались за флагом.
Победителя предвидели: то был Перовский. Дальнейшее знакомство,
через Тропинина, сблизило его с домом княгини. Он даже чуть было
не посватался. Это случилось после пасхальной обедни, которую
княгиня слушала в церкви Ермолая. Аврора приняла его в пальмовой
гостиной бабки, присела с ним у клавикордов, и он, под вальс
Ромберга, уже готовился было сделать ей предложение. Но Аврора
играла с таким увлечением, а он так робел перед этою гордою,
строгою красавицей, что слова не срывались с его языка, и он
уехал молчаливый, растерянный.

Илья Борисович Тропинин давно угадывал настроение своего друга.
Неразговорчивый, близорукий и длинный, с серыми, добрыми,
постоянно восторженными глазами, Илья Тропинин был родом из
старинной служилой семьи небогатых дворян-москвичей. Сирота с
отроческих лет, он, как и Базиль, был рано увезен из родного
дома. Помещенный опекуном в пансион, он здесь, а потом в
Московском университете близко сошелся с Перовским как по
сходству юношески-мечтательного нрава, так и потому, что охотнее
других товарищей внимательно выслушивал пылкие грезы Базиля о их
собственной военной славе, которая, почем знать, могла сравняться
со славою божества тогдашней молодежи - Бонапарта. Тулон,
пирамиды и Маренго не покидали мыслей и разговоров молодых
друзей.

Они зачитывались любимыми современными писателями, причем,
однако, Базиль отдавал предпочтение свободомыслящим французским
романистам, а Илья, хотя также жадно-мечтательно упивался их
страстными образами, подчас по уши краснел от их смелых, грубо
обольстительных подробностей и, впадая потом в раскаяние, налагал
на себя даже особую епитимью. Базиль нередко, после такого
чтения, под подушкой Тропинина находил либо тетрадь старинной
печати церковных проповедей, или полупонятные отвлеченные
размышления отечественных мистиков. В свободные часы Тропинин
занимался рисованием. Он очень живо схватывал и набрасывал на
бумагу портреты и чертил забавные карикатуры знакомых, в
особенности театралов.

- Нет, боюсь женщин! - смущенно говорил в такие мгновения Илья,
мучительно ероша свои русые волосы, в беспорядке падавшие на
глаза. - Так, голубчик Вася, боюсь, что, по всей вероятности,
никогда не решусь жениться, пойду в монастырь.

Когда друзья были еще в пансионе, Тропинина там называли
"схимником", уверяя, что в его классном ящике устроено из
образков подобие иконостаса, перед которым он будто бы,
прикрываясь крышкой, изредка даже служил молебны.

Университет еще более сблизил Перовского и Тропинина. Они
восторгались патриотическими лекциями профессоров и пользовались
особым расположением ректора Антона Антоновича
Прокоповича-Антонского, о котором шутники, их товарищи, сложили
куплет:

Тремя помноженный Антон,
А на придачу Прокопович...

Ректор, любивший поболтать с молодежью, расставаясь с Перовским и
Тропининым, сказал первому: "Ты будешь фельдмаршалом!" - а
второму: "Ты же - счастливым отцом многочисленной семьи!" Ни раз
впоследствии, под иными впечатлениями, приятели вспоминали эти
предсказания. По выходе из университета Перовский изредка из
Петербурга переписывался с Тропининым, который тем временем
поступил на службу в московский сенат. Они снова увиделись зимой
1812 года, когда Базиль и также служивший в колонновожатых в
Петербурге двоюродный брат Тропинина по матери, Митя Усов,
получили из своего штаба командировку в Москву для снятия копий с
военных планов, хранившихся в московском архиве. Базиль, чтобы не
развлекаться светскими удовольствиями, получив планы, уговорил
Митю уехать с ним в можайскую деревушку Усовых Новоселовку, где
оба они и просидели над работою около месяца, а на масленой,
окончив ее, явились ликующие в Москву и со всем увлечением
молодости окунулись в ее шумные веселости.

Илья Тропинин в это время, вопреки своим юношеским уверениям, был
уже не только женат и беспредельно счастлив, но и крайне
расположен сосватать и женить самого Перовского. Встреча Базиля с
свояченицей Тропинина Авророй Крамалиной помогла Илье ранее, чем
и сам он того ожидал. Перовский на пасху стал то и дело
заговаривать об Авроре, а в мае, как замечал Илья, он был уже от
нее без ума, хотя все еще не решался с нею объясниться.

IV

Весть о призыве офицеров к армии сильно смутила Перовского. Он
объяснился с главнокомандующим и, для устройства своих дел,
выпросил у него на несколько дней отсрочку. За неделю перед тем
он заехал на Никитский бульвар, к Тропинину. Приятели, посидев в
комнате, вышли на бульвар. Между ними тогда произошел следующий
разговор:

- Итак, Наполеон против нас? - спросил Тропинин. - Да, друг мой;
но надеюсь, войны все-таки не будет, - ответил несколько
нерешительно Перовский.

- Как так?

- Очень просто. О ней болтают только наши вечные шаркуны, эти
"неглиже с отвагой", как их зовет здешний главнокомандующий. Но
не пройдет и месяца, все эти слухи, увидишь, замолкнут.

- Из-за чего, однако, эта тревога, сбор у границы такой массы
войск?

- Меры предосторожности, вот и все.

- Нет, милый! - возразил Тропинин. - Твой кумир разгадан наконец;
его, очевидно, ждут у нас... Поневоле вспомнишь о нем стих
Дмитриева: "Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там!" Сегодня в
Дрездене, завтра, того и гляди, очутится на Немане или Двине, а
то и ближе...

- Не верю я этому, воля твоя, - возразил Перовский, ходя с
приятелем по бульвару. - Наполеон - не предатель. Не надо было
его дразнить и посылать к нему в наши представители таких пошлых,
а подчас и тупых людей. Ну, можно ли? Выбрали в послы
подозрительного, желчного Куракина! А главное, эти мелкие уколы,
постоянные вызовы, это заигрыванье с его врагом, Англией...
Дошли, наконец, до того, что удалили от трона и сослали, как
преступника, как изменника, единственного государственного
человека, Сперанского, а за что? За его открытое предпочтение
судебникам Ярослава и царя Алексея гениального кодекса того, кто