соборе? Как ты его находишь?
отдаваясь под сводами, словно насмехается надо мной, словно говорит мне: вот
так и будет, и сегодня, и завтра, и до конца твоих дней - все одно и то же,
одно и то же... Ни один монах, когда-то денно и нощно бормотавший молитвы в
этом мрачном закутке, не испытывал, наверно, такой иссушающей скуки, как я.
Он хоть мог отвести душу тем, что творил демонов из дерева или камня. А мне
что остается? Творить их из собственного сердца?
Эдвин Друд и, подавшись вперед в своем кресле, кладет руку на колено
Джаспера и сочувственно заглядывает ему в лицо.
тоже...
тому назад.
прямо создан быть учителем, это твое призвание.
это не нужно: он видит его, не отрывая глаз от лица Эдвина.
весело, - значит, надо мне покориться своему призванию. Менять уже поздно. А
что там в душе, снаружи не видать. Только это, Нэд, между нами.
так же, как я люблю тебя и тебе верю. Руку, Джек. Нет, обе.
говорит:
музыки может терзать честолюбие, неудовлетворенность, какие-то стремления,
мечты - не знаю уж, как это назвать...
взглядом. Тот мгновение стоит молча, вдумываясь в смысл этих последних слов.
Потом говорит, видимо тронутый:
голова у меня не из лучших. Ну ладно, я еще молод - стану старше, может
быть, поумнею. Но есть все-таки во мне что-то, способное понимать и
чувствовать, и поверь, я понимаю и могу оценить, с каким бескорыстием, не
щадя себя, ты обнажил передо мною свою душу для того только, чтобы
предостеречь меня от грозящей мне опасности.
дыхание, кажется, замерло у него в груди.
непохож на себя. Я всегда знал, что ты привязан ко мне, но даже я не ожидал
с твоей стороны такой готовности принести себя в жертву ради моего блага.
совершается сразу, без всякого перехода - он смеется, пожимает плечами,
машет рукой.
всего сердца. Я не сомневаюсь, что это болезненное состояние духа, которое
ты так ярко мне описал, в самом деле очень мучительно и делает жизнь
несносной. Но я хочу успокоить тебя; по-моему, мне оно не угрожает. Меньше
чем через год Киска выйдет из своего пансиона и станет миссис Эдвин Друд. Я
уеду на Восток - там уж готово для меня место инженера - и увезу ее с собой.
Сейчас мы с ней иногда ссоримся, ну это неизбежно, потому что какой уж может
быть особенный пыл в любви, если все в ней предопределено заранее. Но когда
нас, наконец, обвенчают, и податься уж будет некуда, я уверен, мы с ней
чудно поладим. Одним словом, Джек, как в той песенке, которую, помнишь, я
несколько вольно цитировал за обедом (а кто же лучше знает старинные песни,
чем ты!) - "я буду петь, жена плясать и жизнь в веселье протекать". В том,
что Киска - красавица, нет сомнений, а когда она станет еще и послушной -
слышите, мисс Дерзилка? - он снова обращается к наброску над камином, -
тогда я сожгу этот смешной портрет и напишу для твоего учителя музыки
другой!
благосклонным видом смотрит на него, внимательно следя за каждым его жестом,
вслушиваясь в каждую его интонацию. Даже когда Эдвин умолк, мистер Джаспер
продолжает сидеть в той же позе, словно зачарованный; кажется, он не в силах
оторвать взгляд от этого оживленного юношеского лица, которое так любит.
мне не угрожает. А во-вторых, мне не нравится, что ты ставишь себя в такое
положение.
Обитель, оставить там пакетик для Киски. Всего лишь перчатки: столько пар,
сколько ей сегодня исполнилось лет. Поэтично, да?
сегодня, а то вся поэзия пропадет. Навещать пансионерок так поздно не
разрешается, но оставить пакет можно.
ГЛАВА III
дать этому городку со старинным собором вымышленное название. Пусть это
будет хотя бы Клойстергэм. Городок этот очень древний, и, возможно, уже
друиды знали его под каким-то, ныне забытым, именем; римляне дали ему
другое, саксы третье, нормандцы четвертое; так что одним названием больше
или меньше не составит разницы для его пыльных летописей.
тех, кого влечет к себе шумный свет. Тихий городок, словно бы неживой, весь
пропитанный запахом сырости и плесени, исходящим от склепов в подземельях
под собором; да и по всему городу то тут, то там виднеются следы древних
монастырских могил; так что клойстергэмские ребятишки разводят садики на
останках аббатов и аббатис и лепят пирожки из праха монахов и монахинь, а
пахарь на ближнем поле оказывает государственным казначеям, епископам и
архиепископам те же знаки внимания, какие людоед в детской сказке
намеревался оказать своему незваному гостю - а именно: "Смолоть на муку его
кости и хлеба себе напечь".
раз город их такой древний, то все перемены для него уже в прошлом и больше
никаких перемен не будет. Странное, казалось бы, рассуждение, и не слишком
логичное, если вспомнить историю предшествующих столетий, однако такая
непоследовательность вещь не редкая, и даже в самой глубокой древности люди
склонны были тешить себя подобными надеждами. Такая нерушимая тишина царит
на улицах Клойстергэма (хотя малейший звук будит здесь чуткое эхо), что в
летний полдень даже парусиновые навесы над окнами лавок не дерзают
шелохнуться под дуновением южного ветра; а опаленный солнцем бродяга,
мимоходом забредший сюда, изумленно озирается по сторонам и убыстряет шаг,
торопясь выбраться за пределы этого города с его угнетающим благолепием.
Сделать это нетрудно, ибо Клойстергэм, в сущности, состоит из
одной-единственной улицы; по ней входят в город и по ней из него выходят;
остальное все тесные, заводящие в тупик проулки с красующимися по самой
середине колодезными насосами; только два здания стоят здесь особняком -
собор за высокой своей оградой да приютившийся в тенистом углу среди
мощеного дворика молитвенный дом общины квакеров, по архитектуре и по
окраске весьма похожий на чепчик квакерши.
своими хриплыми грачами, реющими в вышине над соборной башней, и с другими
своими грачами, еще более хриплыми, но не столь заметными, восседающими в
креслах внизу в соборе - это город, который принадлежит иной, уже далекой от
нас эпохе. Остатки прошлого - развалины часовни, посвященной какому-нибудь
святому, здания, где заседал капитул женской обители и мужского монастыря -
нелепо и уродливо вклиниваются здесь во все созданное позже; к
полуразрушенным стенам пристроены новые дома, каменные обломки торчат, всему
мешая, среди разросшихся вокруг садов; и точно так же в сознании многих
обитателей Клойстергэма крепко угнездились обветшалые и отжившие понятия.
Все здесь в прошлом. Даже единственный в городе ростовщик давно уже не
выдает ссуд и только тщетно выставляет для продажи невыкупленные залоги,
среди которых самое ценное - это несколько старых часов с бледными и
мутными, словно раз навсегда запотевшими циферблатами да еще почерневшие и