шакалов и волков. Две-три чайки, коротко взмахивая широкими крыльями,
быстро кружили в воздухе, собираясь опуститься в гнезда на прибрежных
скалах.
на крутую тропу, которая вьется вокруг келафского акрополя. Миновав
развалины крепости, возведенной Вилль-Ардуэном еще в ту далекую эпоху,
когда крестоносцы завладели различными пунктами Пелопоннеса, он обогнул
развалины древних башен, которые еще покрывают берег. Здесь он остановился
и оглянулся.
Галло, готовится погаснуть в водах Ионического моря. Несколько редких
звезд мерцали сквозь узкие разрывы облаков, гонимых свежим ночным ветром.
Когда он затихал, вокруг акрополя воцарялась мертвая тишина. Два-три
маленьких, едва заметных паруса бороздили гладь залива, пересекая его по
направлению к Корони или поднимаясь к Каламе. Если бы не колеблющийся свет
мачтовых фонарей, они, пожалуй, слились бы с темнотой. Внизу, на взморье,
то тут, то там мелькало семь или восемь огоньков; отражаясь в воде, они
трепетали и двоились. Были то фонари рыбачьих лодок или свет в окнах
прибрежных домов? Кто знает.
простор. Моряк обладает необыкновенно острым зрением: он видит то, что
недоступно другим. Но в ту минуту окружающее словно не существовало для
капитана "Каристы": перед ним несомненно возникали иные картины. Да, он
весь ушел в себя. Он безотчетно упивался воздухом родного края - дыханием
отчизны. Скрестив руки, он, задумавшись, долго стоял неподвижно, и голова
его, с которой упал капюшон, казалась высеченной из камня.
запад, туда, где вдали, на горизонте, небо сливалось с морем. Затем он
сделал несколько шагов в сторону и начал наискось подниматься по крутому
утесу. Не случайно свернул он с тропы. Тайная мысль вела его; но он,
казалось, не смел взглянуть на то, ради чего поднялся на итилонские скалы.
мыса Матапан до последней бухты залива. Здесь нет ни апельсиновых, ни
лимонных рощ, здесь не растут ни шиповник, ни олеандр, ни арголидский
жасмин, здесь не встретишь ни толокнянки, ни смоковницы, ни тутовых
деревьев - словом, той пышной растительности, которая придает такую
прелесть некоторым областям Греции. Нигде не увидишь ни златоцвета, ни
платана, ни гранатового дерева на фоне темной стены кипарисов и кедров.
Повсюду скалы вулканической формации, готовые при первом же подземном
толчке низвергнуться в воды залива. Повсюду неприступна и скупа эта
своеобразная манийская земля, впроголодь кормящая своих сынов. Только
несколько высоких голых сосен, причудливо искривленных и обескровленных -
из них выкачали всю смолу, - показывают глубокие раны на своих стволах.
Здесь и там, словно колючий чертополох, торчат тощие кактусы, удивительно
похожие на маленьких полуоблезлых ежей. Чахлые кустарники и почти лишенная
травы почва, в которой больше песку, чем перегноя, не в силах прокормить
даже коз, столь умеренных и нетребовательных в еде.
Затем повернулся лицом на северо-восток, туда, где на фоне более светлой
части небосвода вырисовывался профиль далекого гребня Тайгета. Две-три
звезды, восходящие в этот час, еще висели над горизонтом, точно громадные
светляки.
деревянного домика, прилепившегося шагах в пятидесяти к выступу скалы.
Крутые тропинки вели к высоко вознесенной над селением скромной усадьбе,
сиротливо стоявшей среди почти лишенных листвы деревьев на участке,
обнесенном живой изгородью из терновника. Все говорило о том, что жилище
это давным-давно заброшено. Изгородь пришла в упадок, местами она густо
разрослась, местами поредела и не могла больше служить надежной оградой.
Бездомные псы и шакалы, иногда появлявшиеся здесь, не раз опустошали этот
одичавший уголок манийской земли. Сорные травы да низкий кустарник - вот
все, чем одаряла природа эту пустошь с тех пор, как к ней не прикасалась
рука человека.
нет в живых. Потому что вдова его, Андроника Старкос, покинула родной край
и встала в ряды доблестных женщин - славных борцов за независимость.
Потому что сын его ушел из отчего дома и ни разу туда не возвращался.
раннее детство. После долгих лет плаванья его отец, честный моряк, нашел
себе тут пристанище, но он держался в стороне от обитателей Итилона, чьи
пиратские нравы претили ему. К тому же, отличаясь от итилонцев умом и
достатком, он сумел создать для себя, жены и сына какую-то особую жизнь.
Так проводил он дни, всеми забытый, в глубоком и мирном уединении до того
часа, когда в порыве негодования осмелился восстать против притеснения и
поплатился жизнью за свою смелость. От прислужников Порты трудно было
укрыться даже на самом краю полуострова!
обуздать сына. Он бежал из дома и пустился скитаться по морям, поставив на
службу разбойникам и разбою свои удивительные способности прирожденного
моряка.
лет, как дом этот покинула мать. Однако в Итилоне поговаривали, что
Андронику несколько раз видели в окрестностях селения. По крайней мере,
если верить слухам, она с большими перерывами и ненадолго появлялась
здесь, но ни с кем из итилонцев не общалась.
Мани, до сего дня не выказывал намерения вновь увидеть свое скромное
жилище на крутой скале. Он никогда не спрашивал, уцелел ли покинутый дом.
Он никогда не пытался, хотя бы стороною, узнать, посещает ли мать
опустевшее гнездо. Но, возможно, сквозь грозные события, залившие кровью
Грецию, до него доходило имя Андроники - единственное имя, которое могло
бы пробудить в нем совесть, если бы она у него была.
для того, чтобы пополнить свою команду десятью матросами. Желание, даже
больше, чем желание, - властное побуждение, в котором он, возможно, не
отдавал себе полностью отчета, толкало его на это. Он чувствовал
неодолимую потребность вновь увидеть, несомненно в последний раз, родное
пепелище, вновь ступить на ту землю, где он учился ходить, вдохнуть воздух
дома, в стенах которого раздался его первый вздох и прозвучал его первый
младенческий лепет. Да! Вот что заставило его подняться по крутым
тропинкам на знакомую скалу, вот почему он в столь поздний час стоял у
ветхого плетня маленькой усадьбы.
черствое сердце, что не дрогнет под наплывом воспоминаний о детстве. Нет
на свете человека, который мог бы остаться равнодушным, глядя на дом, где
он родился, где его убаюкивала мать. Душа не может настолько огрубеть,
чтобы ни одна струна ее не откликнулась на голос прошлого.
заброшенной усадьбой - такой мрачной и безмолвной, будто совершенно
вымершей и снаружи и внутри.
шепотом, словно боясь, что его услышат, что перед ним возникнет
какой-нибудь призрак былого.
колья валялись на земле. Незачем было даже отпирать калитку и отодвигать
засов.
полуистлевшая от дождей, едва держалась на одних только обломанных
проржавевших скобах.
двери, со зловещим криком вылетела сова.
последней каморки. Однако то, что происходило в нем, - раскаяние,
шевелившееся в его душе, - вызывало у него глухую злобу. Он был взволнован
и в то же время раздражен. Ему казалось, что родной край отталкивает его,
посылает ему самые страшные проклятия!
стояла темная. Незримо бродил он вокруг в таком мраке, когда и самого себя
не разглядишь. Но ведь днем он, вероятно, и не пришел бы сюда! В потемках
легче отмахнуться от воспоминаний.
дом, чтобы ограбить его, крадется Николай Старкос вдоль потрескавшихся
стен, огибает углы с отбитыми краями, густо одетые мохом, ощупывает
расшатанные камни, словно желая убедиться, сохранились ли еще признаки
жизни в трупе этого жилища, старается уловить хотя бы слабое биение его
сердца! Дворик за домом оставался полностью погруженным в сумрак. Молодой
месяц был уже на исходе, и его косые лучи сюда не доходили.
тревожной тишины, казалось, в нем притаились духи или призраки. Он снова
очутился у фасада, обращенного на запад, и подошел к двери, собираясь
сильным толчком раскрыть ее, если она держалась только на щеколде, или
взломать, если она была на замке.
жар": он увидел огонь. Теперь он не решался войти под родной кров, где так
хотел побывать еще раз. Ему мерещилось, что отец и мать покажутся сейчас
на пороге и, указав ему на дверь, проклянут его, предателя семьи,
изменника родины, забывшего сыновний и гражданский долг!
ней был обычный костюм маниотки - юбка из черной бумажной материи с узкой
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Контровский Владимир