кроме исповедника, который должен быть также и за толмача, еще небольшой
отряд из шести воинов и седьмого воеводы, высокого, вельми спесивого, хотя
и привлекательного лицом, Рудигера. Краснорожие саксонцы наливались пивом
по самые брови - они так и липли к телегам с бочками, пили и чавкали от
самого Киева без передыху, чавкали даже во сне, кряхтели от удовольствия,
не могли нахвалиться киевским пшеничным пивом, да еще не простым, а
княжеским, ибо ясно же - коли везешь княжну, то и пиво получаешь
соответственное. Рудигер, совсем молодой, возможно, даже стеснительный
где-то там в глубинах души, внешне старался никак не отстать от кнехтов,
точно так же упиваясь пивом до рези в пузыре, что-то кричал самодовольно,
безмерно важничая.
сопровождения в далекую Саксонию, то и дело посмеивались над перепившимися
саксонцами и лукаво напевали:
красивое дитя Всеволода - дитя сравнивалось с яблоком, а граф, за
отсутствием в песне настоящего ершистого слова, назван был по привычке
воеводой. И настоящий воевода Кирпа, поставленный над дружинниками, не
принимал песни на свой счет и в мыслях не имел обижаться, потому что
принадлежал к людям характера незлобливого, можно бы сказать даже -
веселого, коли можно применить такое слово к его суровому, подчас даже
жестокому житью-бытью.
Святославовича, отбыв с тем своим князем все странствия и приключения,
которые выпали на долю Гориславича (как называли Олега в народе), но все
это было когда-то, все это лежало за пределами памяти маленькой Евпраксии.
Она ведь могла воспринимать людей из своего окружения или как что-то
надоедливое, или как что-то приятное, не видела за ними ничего больше,
кое-кого и вовсе не замечала - они были для нее не людьми, а словно
тенями. Рудигера знала, должна была знать, потому что он представлял
самого графа Штаденского при торжественном обряде покладин(*) и даже
целовал ее тогда от имени далекого мужа под пьяные крики свидетелей
княжеских. А Кирпа был в глазах Евпраксии просто смешным человеком.
Невысокий, мосластый и весь какой-то перекошенный, одна рука свисает чуть
ли не до земли, другая согнута в локте, вскинута будто из-за плеча,
замахивается мечом иль секирой, а плечища тоже вперекос просто распирают
корзно(*), глаза светлые, в пятнышках, будто птичье яйцо, нос длинный, рот
великоватый и в улыбке открывает все зубы, которые есть, да к тому еще
зубы у него крупные, крепкие, какие-то словно бы веселые, что ли, самой
хочется засмеяться, взглянув на Кирпу.
рассказывала она и не для Евпраксии, а для своего сыночка Журилы, но
Журило теперь в Киеве, он принят после пострижения в княжескую дружину в
знак особой милости Всеволода, а молодая мать должна была поехать на
чужбину с не своим <дит"м> - вот так и остались чеберяйчики только им
двоим, и остались, может быть, ради хотя бы малого их утешения.
веселого воеводу Кирпу? Евпраксия не давала Журине покоя:
люди, несли маленькой княжне цветы, мед, напевы, любовь, а она смотрела на
них изумленно и в отчаянии хваталась за Журину.
звонили, били в била, гудели рога, бояре встречали на меже своих вотчин с
приглашениями и угощениями, священники выходили с молитвой, люд провожал
ребенка-княжну слезами, дарами и зелеными венками.
приветствовать княжну или просто посмотреть на нее шли смолокуры,
углежоги, лесовики, бортники, косари, лыкод"ры, дровосеки - несчастные,
ободранные, но такого доброго вида, что девочка невольно принимала их за
чеберяйчиков, мягчала душой и велела ехать дальше.
мы князя? А кто же о том ведает? Княжна киевская проезжает по нашим пущам?
Пускай себе проезжает.
Ведь чеберяйчиков тоже никто никогда не видел, хотя и ведомо, что живут
они в лесах и средь трав. Пастухи могли видеть? Но пастухи - от природы
ленивые иль по привычке, потому они и не встречают никогда чеберяйчиков,
хотя вечно ищут отбившуюся от стада скотину.
существуют больше, чем что бы то ни было. Можно даже утверждать, что они
вечные, потому что рождены фантазией. Человек умирает, а дом, сделанный
им, стоит, и песня, сложенная им, поется тысячу лет, и сказка живет
испокон веков. Создания мысли и фантазии живут дольше человека. И правда о
человеке точно так же существует дольше, чем сам человек.
Увидеть одного - одинаково, что увидеть всех. Поэтому никто не может
сказать, умирают они или живут вечно. Они просто есть. Не живут и не
умирают, а присутствуют на этом свете всегда, как правда и мечта. Ибо что
значит жить? Идти неминуемо к смерти. Умирать во времени, двигаясь вместе
с ним. Для чеберяйчиков время не движется. Вечность неподвижна, как вода в
пруду. Всегда - и ныне. И наоборот: ныне - и всегда. Им присуще вечное
сегодня, как богам, но они не боги, потому что никуда не идут и ни во что
не вмешиваются. Им неизвестна торопливость, не знают они суеты, дрязг, все
согласуют с солнцем, с луной, с временами года, с их постепенной сменой.
Вечный кругооборот.
нет старости, а если нет старости, то зачем расти? Наверное, они всегда
молоды, ведь только молодые считают себя бессмертными.
Может, росу, может, запахи цветов. Если так, то их знают хорошо пчелы.
Может, чеберяйчики и странствуют вместе с пчелами, перелетая с места на
место, чтобы повсюду встречать людей, выглядывая из-под каждого гриба,
из-под каждой ягодки, из-под каждого листочка.
никогда не знаючи ни отдыха, ни усталости в этом удивлении. Еще - они
разносят звуки. Эхо - дело чеберяйчиков. Они охотно подхватывают каждый
красивый звук и разносят его повсюду. Если же звук им не нравится, они
никуда не хотят его нести и он умирает. Скажем, хрюканье дика(*). Или
ругань плохого человека. Или...
скрыто от людских глаз. Все скрыто под землей и под водой, это самое
лучшее укрытие.
воспоминания и молитвы? Существует ли среди них любовь?
много, и они, хотя и одинаковы, в то же время разные. Одни все время ждут
чего-то страшного, как мы - конца света. Другие смеются. Третьи плачут,
четвертые тащат в свое жилище кусочки дерева, всякую мелочь. Пятые любят
одеваться. Шестые любят раздеваться. Некоторые боятся темноты. Другие
боятся тишины. А кое-кто не переносит одиночества. Но все это мудрые
страхи. Хуже тем, кто с перепугу стал невидимым даже для самих
чеберяйчиков. Тогда таким перепуганным вешают на шею колокольчики, чтобы
их, по крайней мере, было слышно, если уж не видно.
умрешь от тишины и таинственности. Ведь мир хотя и удивительный, но
таинственный, и с этим ничего не поделаешь. Не помогут ни молитвы, ни
книги, поможет разве лишь язык. Они влюблены в язык. У каждого чеберяйчика
собственный язык. Как они понимают друг друга? Называют каждый свое. Тот -
цветок, тот - ручеек, тот - дерево. А потом рассказывают друг другу,
обмениваются словами-названиями. И все называется неодинаково, но всем
понятно.
выказывают своей власти. У них каждый делает, что хочет, нет послушности и
покорности, а есть понимание потребностей.
ждут, чтобы им сказали, что следует говорить.
Куликов Роман
Панов Вадим
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Белов Вольф