должен где-то бегать... Потому что у него клаустрофобия, он все время должен
ходить под открытым небом... Но если "клаустрофобия" означает то же, что и
"невозможно-оставаться-в-своей-комнате", и если
"невозможно-оставаться-в-своей-комнате" это то же самое, что и
"вынужден-где-то-ходить-под-открытым-небом", то, следовательно, и
"вынужден-где-то-ходить-под-открытым-небом" -- это то же самое, что и
"клаустрофобия"... и тогда ведь вместо трудного слова "клаустрофобия" можно
было бы просто сказать "вынужден-где-то-ходить-под-открытым-небом"... Но
тогда бы это значило, что если моя мать говорит: "Господин Зоммер вынужден
всегда ходить под открытым небом, потому что у него клаустрофобия", -- она с
тем же самым успехом могла бы сказать: "Господин Зоммер вынужден всегда
ходить под открытым небом, потому что он вынужден ходить под открытым
небом"...
быстрее забыть это дурацкое новое слово и все, что с ним связано. И вместо
этого я представил себе, что господин Зоммер ничем не страдает и ничего не
вынужден, а что он просто потому все время ходит под открытым небом, что ему
доставляет удовольствие ходить под открытым небом, точно так же, как мне
доставляло удовольствие лазть по деревьям. К своей собственной радости и для
своего собственного удовольствия господин Зоммер ходил под открытым небом,
это было так и никак иначе, и все запутанные объяснения и латинские слова,
которые взрослые выдумали за ужином по этому поводу, были такой же ерундой,
как и перевязанная нога из сказки "Шестеро идут по всему миру".
которое я видел через заднее стекло машины, залитое дождем лицо с
полуоткрытым ртом и огромными, застывшими от ужаса глазами, и я подумал: от
радости так не выглядят; такое лицо не может быть у человека, который делает
что-то с удовольствием или с желанием. Так выглядит лишь тот, в ком сидит
страх, или так выглядит тот, кто испытывает жажду во время дождя, такую
жажду, что он мог бы выпить целое озеро. И у меня снова закружилась голова,
и я изо всех сил постарался забыть лицо господина Зоммера, но чем сильнее я
старался забыть его, тем отчетливее стояло оно перед моими глазами: я мог
видеть каждую морщину, каждую складку, каждую капельку пота и дождя, самое
незначительное движение этих губ, которые, казалось, что-то бормотали. И
бормотание становилось более отчетливым и более громким, и я понял голос
господина Зоммера, который с мольбой говорил: "Так оставьте же меня в покое!
Оставьте же в конце концов меня в покое!.."
помог мне в этом. Лицо исчезло и вскоре я заснул.
нее были темные глаза, темные брови и темно-коричневые волосы с заколкой
справа надо лбом. На затылке и в маленькой ямке между мочкой уха и шеей кожа
ее была покрыта нежным пушком, который блестел на солнце и иногда слегка
дрожал на ветерке. Когда она смеялась чудесным веселым смехом, она поднимала
шею и закидывала голову назад, и все лицо ее так и светилось счастьем, и
глаза ее при этом почти закрывались. Я все время мог бы смотреть на это
лицо, и я смотрел на него так часто, как только мог, на уроках или на
перемене. Но делал я это украдкой и так, что никто этого не видел, даже сама
Каролина, потому что я был очень робким и застенчивым.
в лес, и лазил вместе с ней но деревьям. Сидя рядом с ней на одной ветке, я
смотрел ей в лицо, прямо вблизи, и рассказывал ей всякие истории. И она
смеялась, закидывала голову назад и закрывала глаза, и я мог потихоньку
подуть ей за ушко и на затылок, туда, где был пушок. Такие и подобные мечты
посещали меня помногу раз в неделю. Это были прекрасные мечты -- я не могу
на них пожаловаться, -- но это были всего лишь мечты, и как все мечты, они
не были достаточной пищей для души. Я бы все отдал за то, чтобы Каролина
один раз, один единственный раз действительно оказалась со мной и я на самом
деле смог бы подуть ей на затылок или куда-нибудь еще... К сожалению, это не
имело ни малейшей перспективы, потому что Каролина жила, как и большинство
других детей, в Обернзее, а я единственный жил в Унтернзее. Наши дороги из
школы домой расходились уже сразу же за школьными воротами и вели совершенно
в противоположные стороны по склонам школьной горы и через луга к лесу, и
еще до того, как наши дороги терялись в лесу, мы уже были так далеко друг от
друга, что я уже не мог различить Каролину в толпе других детей. Лишь только
иногда я мог различить доносящийся до меня ее смех. При совершенно
определенной погодной обстановке, а именно при южном ветре, этот веселый
смех разносился очень далеко, доносясь до меня через поля и сопровождая до
самого дома. Но когда же в наших краях дул южный ветер!
перемены Каролина подбежала ко мне, встала прямо передо мной, совсем рядом,
и сказала:
подруге ее матери, которая вроде бы жила в Унтернзее, и что ее мать вроде бы
хотела забрать ее у этой подруги, и что она потом с матерью или с подругой,
или с матерью и подругой... этого я больше не помню, я это забыл и мне
кажется, что это я забыл еще тогда, сразу же, еще тогда, когда она это
говорила, потому что я был настолько ошеломлен, потрясен фразой: "В
понедельник тогда я пойду с тобой!" -- что я вообще не мог или не хотел
больше ничего слушать, кроме этой прекрасной фразы: "В понедельник тогда я
пойду с тобой!"
фраза, звучала для меня так прекрасно -- ах, что я говорю, звучала
прекраснее чем все то, что я прочитал до тех пор у братьев Гримм,
прекраснее, чем обещание принцессы в "Лягушачьем короле": "Ты будешь есть из
моей тарелочки, ты можешь спать в моей кроватке", и я считал дни с большим
нетерпением, чем гном: "Сегодня я пеку, завтра я буду жарить, послезавтра
приведу королеве ее ребенка!" Я казался себе Счастливым Гансом, Братом
Люстигом и Королем Золотой горы в одном лине... "В понедельник тогда я пойду
с тобой!.."
самый подходящий маршрут. Потому что с самого начала было ясно, что я бы не
пошел с Каролиной обычной дорогой. Она должна была увидеть мои самые
потайные пути, я хотел показать ей скрытые от постороннего глаза
достопримечательности. Дорога до Обернзее должна была поблекнуть в ее
сознании по сравнению с тем великолепием, которое она должна была увидеть на
моем, на нашем общем пути до Унтернзее.
вправо от дороги вскоре после того, как начинался лес, вел через овраг к
еловому заповеднику, а оттуда через болотистую местность к лиственному лесу,
до того места, где он заканчивался отвесной стеной на берегу озера. Этот
маршрут был нашпигован не менее чем шестью достопримечательностями, которые
я хотел показать Каролине и снабдить их своими квалифицированными
комментариями. В отдельности здесь речь шла о следующем:
предприятий, из которой слышалось постоянное жужжание и на двери которой
висела желтая табличка, на которой была нарисована красная молния и
предупреждение: "Осторожно, высокое напряжение! Опасно для жизни!";
с большим куском каменной соли, который они лизали;
старого нациста;
взобраться на него вместе с Каролиной, чтобы с крепких веток на
десятиметровой высоте насладиться несравненным видом озера, чтобы я мог
наклониться к ней и подуть ей в затылок.
погреба два яблока и бутылку смородинового сока. Все это я положил, упаковав
в коробку из-под обуви, после обеда в воскресенье на дереве, чтобы у нас был
провиант. Вечером, лежа в постели, я выдумывал себе истории, которыми я буду
развлекать Каролину и от которых она будет смеяться, одну, чтобы рассказать
по пути, другую -- на время нашего пребывания на буке. Я еще раз включил
свет, вытащил из ящика ночного столика маленькую отвертку и сунул ее в мой
школьный ранец, чтобы завтра на прощание подарить ее ей, как одно из самых
моих больших сокровищ. Оказавшись снова в кровати, я разделил на отрезки обе
истории, разделил самым тщательным образом, исходя из планируемых событий
завтрашнего дня, многократно отметил пункты следования от а) до е), а также
место для момента передачи отвертки, еще раз прошелся по содержимому обувной
коробки, которая лежала уже в лесу, на толстой ветке и ждала нас -- еще
никогда рандеву не готовилось столь тщательно! -- и наконец заснул,
вспоминая ее сладкие слова: "В понедельник тогда я пойду с тобой..."
небо было ясным и голубым, как вода, в лесу заливались пением дрозды, и
дятлы так барабанили по деревьям, что звуки эти разносились по всей округе.
Лишь теперь, по дороге в школу, мне вдруг пришло в голову, что во время
своих приготовлении я совершенно не продумал, что бы я делал с Каролиной при
плохой погоде. Маршрут от а) до е) в дождь или в бурю стал бы катастрофой --
с растрепанными кустами малины, непривлекательным муравеиником, чавкающей и
мокрой болотистой тропинкой, скользким буком, на который нельзя было бы
взобраться, и сдутой ветром или намокшей коробкой с провиантом. С
блаженством я отдался этим мыслям, придумывая все новые подробности такой
катастрофы, и они доставляли мне сладкое, из-за того, что совершенно
ненужное, беспокойство и создавали у меня прямо-таки триумфальное чувство
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Белов Вольф