как меня зовут и кто я такой.
головой и многозначительно постукивать себя по лбу. В толпе зашептались о
том, что неплохо отнять у старого деда ружье, а не то, пожалуй, он натворит
каких-нибудь бед. При одном упоминании о подобной возможности почтенный и
важный человек в треуголке поспешно ретировался. В эту решительную минуту
молодая миловидная женщина, протолкавшись вперед, подошла взглянуть на
седобородого старца. На руках у нее был толстощекий малыш, который при виде
Рипа заорал благим матом.
сделает.
вереницу далеких воспоминаний.
он ушел из дому с ружьем на плече, и с той поры о нем ни слуху ни духу.
Собака одна вернулась домой, но что сталось с отцом, застрелил ли он сам
себя или его захватили индейцы, - никто на это вам не ответит. Я была тогда
совсем маленькой девочкой.
он задал последний вопрос:
повздорила с коробейником, что прибыл из Новой Англии.
утешительное. Бедняга не мог дольше сдерживаться. В одно мгновение и дочь и
ребенок оказались в его объятиях.
когда-то молодой, а теперь старик Рип ван Винкль! Неужели никто на свете не
признает беднягу Рипа ван Винкля?
слабости, вышла, наконец, из толпы, прикрыла ладонью глаза и, вглядевшись в
его лицо, воскликнула:
же ты пропадал, старина, в продолжении долгих двадцати лет?
пролетело для него, как одна летняя ночь. Окружающие, слушая Рипа,
уставились на него и дивились его рассказу; впрочем, нашлись и такие,
которые подмигивали друг другу и корчили рожи, а почтенный человек в
треуголке, по миновании тревоги возвратившийся к месту происшествия, поджал
губы и покачал головой; тут закачались и головы всех собравшихся.
момент он медленно брел по дороге. Он был потомком историка с тем же именем,
оставившего одно из первых описаний этой провинции. Питер был самым старым
из местных жителей и знал назубок все примечательные события и преданья
округи. Он тотчас же признал Рипа и заявил, что считает его рассказ вполне
достоверным. Он заверил присутствующих, что Каатскильские горы, как
подтверждает его предок-историк, искони кишели какими-то странными
существами; передают, будто Гендрик Гудзон, впервые открывший и
исследовавший реку и прилегающий край, раз в двадцать лет обозревает эти
места вместе с командой своего "Полумесяца". Таким образом, он постоянно
навещает область, бывшую ареною его подвигов, и присматривает бдительным
оком за рекою и большим городом, названным его именем. Отцу Питера
Вандердонка будто бы удалось однажды увидеть их: призраки были одеты в
старинное голландское платье, они играли в кегли в котловине между горами;
да и ему самому случилось как-то летом под вечер услышать стук их шаров,
похожий на раскаты далекого грома.
выборам.
дом и рослый жизнерадостный муж, в котором Рип узнал одного из тех
сорванцов, что забирались во время оно к нему на спину. Что касается сына и
наследника Рипа, точной копии своего незадачливого отца, того самого,
которого мы видели прислонившимся к дереву, то он работал на ферме у зятя и
отличался унаследованной от Рипа старшего склонностью заниматься всем чем
угодно, но только не собственным делом.
старых приятелей, но и они были не те: время не пощадило и их! По этой
причине он предпочел друзей из среды юного поколения, любовь которого вскоре
снискал.
счастливого возраста, когда человек безнаказанно предается праздности, Рип
занял старое место у порога трактира. Его почитали как одного из патриархов
деревни и как живую летопись давних, "довоенных времен". Миновало немало
дней, прежде чем он вошел в курс местных сплетен и уяснил себе поразительные
события, происшедшие за время его многолетнего сна. Много чего пришлось
узнать Рипу: узнал он и про войну за независимость, и про свержение ига
старой Англии, и, наконец, что он сам превратился из подданного короля
Георга III в свободного гражданина Соединенных Штатов. Сказать по правде,
Рип плохо разбирался в политике: перемены в жизни государств и империй мало
задевали его; ему был известен только один вид деспотизма, под гнетом
которого он столь долго страдал, - деспотическое правление юбки. По счастью,
этому деспотизму тоже пришел конец; сбросив со своей шеи ярмо супружества и
не страшась больше тирании хозяйки ван Винкль, он мог уходить из дому и
возвращаться домой, когда пожелает. Всякий раз, однако, при упоминании ее
имени он покачивал головою, пожимал плечами и возводил вверх глаза, что с
одинаковым правом можно было счесть выражением и покорности своей печальной
судьбе и радости по поводу неожиданного освобождения.
мистера Дулитля. Было замечено, что вначале он всякий раз вносил в эту
историю кое-что новое, вероятно из-за того, что только недавно пробудился от
своих сновидений. Под конец его история отлилась в тот самый рассказ,
который я только что воспроизвел, и во всей округе не было мужчины, женщины
или ребенка, которые не знали ее наизусть. Иногда, впрочем, выражались
сомнения в ее достоверности; кое-кто уверял, что Рип попросту спятил и что
его история и есть тот пункт помешательства, который никак не вышибить из
его головы. Однако старые голландские поселенцы относятся к ней с полным
доверием. И сейчас, услышав в разгар лета под вечер раскаты далекого грома,
доносящиеся со стороны Каатскильских гор, они утверждают, что это Гендрик
Гудзон и команда его корабля режутся в кегли. И все мужья здешних мест,
ощущающие на себе женин башмак, когда им жить становится невмоготу, мечтают
о том, чтобы испить забвения из кубка Рипа ван Винкля.
южной части Германии, лежащей близ слияния Майна и Рейна, в давние, давние
годы стоял замок барона фон Ландсхорта. Теперь он пришел в совершенный
упадок, и его развалины почти полностью скрыты от взоров буковыми деревьями
и темными соснами, над которыми, впрочем, еще и поныне можно видеть
сторожевую башню, стремящуюся, подобно своему былому владельцу, - его имя я
назвал выше, - высоко держать голову и посматривать сверху вниз на окрестные
земли.
"локоть кошки". Это имя носили представители некогда могущественного
местного рода. Нам говорили, что первоначально это было прозвище, данное в
качестве комплимента одной бесподобной красавице, принадлежавшей к этой
семье и славившейся красотой своих рук. (Примеч. авт.)} и унаследовал от
предков остатки угодий и их тщеславие. Хотя воинственные наклонности
предшественников барона и нанесли непоправимый урон фамильным владениям, он
тем не менее старался поддерживать видимость былого величия. Времена были
мирные, и германская знать, покидая свои неуютные замки, прилепившиеся к
горам, точно орлиные гнезда, строила себе удобные резиденции в плодородных
долинах. Барон, однако, гордо отсиживался наверху в своей маленькой
крепости, поддерживая с наследственным упорством старые родовые распри и
вражду, завещанную ему прапрадедами, и находясь по этой причине в дурных
отношениях с некоторыми из своих ближайших соседей.
единственного ребенка, сторицей вознаграждает родителей, создавая настоящее
чудо, - так было и с баронскою дочерью. Нянюшки, кумушки и окрестные родичи
уверяли отца, что такой раскрасавицы не найти в целой Германии, а кому же
лучше знать о таких вещах, как не им? К тому же она выросла под неусыпным
наблюдением двух незамужних тетушек, живших некогда, в дни своей молодости,
при одном крошечном немецком дворе и отлично осведомленных во всем, что
требуется для воспитания знатной дамы. Следуя их указаниям, она превратилась
в верх совершенства. К восемнадцати годам она научилась восхитительно
вышивать и изобразила на коврах целые жития святых, причем выражение их лиц
было до того строгим, что они скорее походили на души чистилища. Она могла
также почти свободно читать и разобрала по складам несколько церковных