назывались по именам писателей: "Гончаров", "Крылов", "Мельников-Печерский",
"Тургенев". "Тургенева" можно было узнать издали по стеклянному колпаку над
рубкой первого класса и золотой звезде на носу. На "Тургеневе" ездил по Волге
сам царь. (Царь, видимо, ничего не понимал в пароходах. Иначе бы он выбрал
"Кавказ и Меркурий".)
второй линии, ходящий не ниже Саратова. Тогда он мог называться "Князь
Серебряный", "Иоанн Калита".
распознавались по особому знаку на полукруглом кожухе колеса и имели голос
заливчатый, как у певчего в Троицкой церкви. Назывались эти пароходы
аристократически: "Графиня", "Княгиня", "Царица" и так далее.
не имели никаких особых признаков, и это тоже было их отличием.
на Волге. У них колеса были не сбоку, как у всех пароходов, а сзади, и были
похожи эти пароходы на плавающие водяные мельницы. Назывались они "Ориноко",
"Миссури". Названия однотипных пароходов можно было угадать по количеству
пожарных ведер на крыше. По волжской традиции количество ведер соответствовало
числу букв в названии. Редкой и особенной удачей считалось увидеть пароход
"Фельдмаршал Суворов" или теплоход общества "Кавказ и Меркурий" с круглым
окном. "Фельдмаршал Суворов" был в то время последним и единственным
двухтрубным пассажирским пароходом на Волге, а полукруглые окна в роскошных
салонах первого класса были лишь на теплоходах самой последней стройки -
"Петрограде", "Царьграде".
громаду. - Волны сзади идут - значит, не колесный. За капитанской рубкой белая
трубочка - значит, не "Бородино"...
придет любой из пароходов. И, заслышав издали гудок парохода, не глядя, они
знали уже его имя.
окном (разумеется, из-за "купца" или "самолета" второй линии не стоило и
беспокоиться), они с восторгом наблюдали, как вышедшие за покупками пассажиры,
услышав три свистка своего парохода, бросали торговаться, совали наспех деньги
торговцам и спешили на пристань, роняя огурцы, расплескивая молоко из
крынок... Хотя всякому мало-мальски грамотному человеку известно, что три
гудка - это лишь второй свисток парохода, а пароход уйдет после третьего,
который состоит из четырех гудков - одного длинного, тягучего и трех
отрывистых. Да потом еще будут три коротких пискливых, призывающих отдать
чалки - носовую и кормовую. Но пассажиры во всем этом ничего не смыслили и
волновались из-за пустяков.
закорки чудовищную, многопудовую кладь.
"Василий Лапшин".
с купеческой фамилией, - назвался за свои деньги! Это мало радости... Знаешь,
Женька, нет, я не капитаном буду, а вроде каким-нибудь великим моряком, и
чтобы после через меня пароход назвали "Кандидов". А?
надпись.
Но на самом деле он мучительно в душе завидовал Жене. Тошке нравился этот
худенький мальчик, деликатный, но неуступчивый. Он испытывая к Жене странную и
непривычную нежность. Тошка знал очень много скверных вещей и мерзких слов, но
он сгорел бы со стыда, если бы только Женя узнал, что такие слова сидят в
Тошкиной голове.
вместе. Книги повествовали о славе, о битвах, о любви. Последняя не очень
интересовала мальчиков. Но почти на каждой странице люди целовались,
объяснялись в любви, страдали, и редко выпадали в книжках, рекомендованных
отцом, счастливые странички, где герои дрались, путешествовали и воевали.
солдаты. Война была слышна в разговорах на берегу, на пристанях, в школе,
войной были полны газеты. На войну уезжали, на войне пропадали знакомые люди.
И, когда мальчики читали "Войну и мир", "гаи выпускали все, что касается мира,
и читали только о войне. Книги поразили воображение Тошки не только
замечательными событиями, героями, приключениями, о вторых там говорилось, но
и непривычным звучанием елов, которыми все это было рассказано. И скоро Тошка
стал щеголять целыми фразами, вычитанными и крепко засевшими в голове.
Особенно нравилась ему одна. Надо или не надо, он употреблял ее во всех
случаях жизни, произнося одним духом, без знаков препинания: "Пер Бако это
львенок а не ребенок клянусь душой о боже мой удар был верен я умираю".
обагрилась кровью".
отцу на пристань обед, который артельная кухарка варила на дворе, где жил отец
Тошки. И тогда он вместе с Женей бегом мчался на берег, неся под мышкой
каравай черного хлеба и в платке горячий чугунок с похлебкой.
необъятной ширины портах и в лаптях, садились на берегу в кружок. Некоторые
сперва, наклонясь над водой, ополаскивали лица, обнаруживая загар чугунного
отлива. Перекрестившись, они принимались за еду. Каждый вынимал деревянную
ложку, просоленную и навсегда пропахшую луком и потом.
тамадой, разрезал широким ножом каравай на равные треугольные краюхи, пробовал
похлебку, солил и первым зачерпывал ложкой горячую жижу. За ним совали свои
ложки и другие. Ели молча, строго и вдумчиво. Когда в чугуне показывалось дно
и супное мясо, отец разрезал ножом говядину на части и, стукнув ложкой по краю
горшка, возглашал: "По мясам!" И так же по очереди каждый брал ложкой свою
порцию.
в очереди.
чистую ложку и, протягивая, сказал:
питания - не густо, да здорово.
Грузчики засмеялись, очистили место для Жени. Ж"ня всегда немножко робел перед
этим человеком с могучими, чересчур длинными руками и черными глазами, за
насмешливым добродушием которых таилось какое-то умное знание, которое
грузчик, видимо, не выдавал каждому встречному.
до рта и половины ложки, думая о том, как ужаснулись бы папа и Эмилия
Андреевна, если бы застали его за этой трапезой. Но похлебка показалась ему
очень вкусной.
она сделалась помягче, сдирал с нее золотистую кожу, разрывал пополам, как
стручок, выдавливал сухую икру. После ели арбуз, купленный тут же на берегу.
Отец Тошки замечательно умел выбирать арбузы. Он подкидывал и шлепал их снизу,
как ребенка; брал за поросячий хвостик и смотрел, не зеленый ли он; потом
поднимал обеими руками арбуз на уровень лица, прикладывался ухом, давил и
слушал; откладывая арбуз в сторону, брал новый, перебирал так штук пять-шесть
и уверенно говорил: "Этот..."
делал движение на себя. Сразу по всему арбузу шел треск - трещина опережала
разрез. Подцепив на кончик ножа, отец вынимал красный, сахаристый, сочащийся
клин с черневшими в нем семечками. Потом он разрезал арбуз на доли и стряхивал
косточки. Каждый брал долю и губами, носом, щеками по уши уходил в хрусткую,
водянистую сладость. Арбуз всегда ели с хлебом.
одна сласть.
тоже...
ветка. За глухим забором в выемке находилась таинственная зона всяческих
запретов. Туда нельзя было ходить. На забор нельзя было лазить, и место там,
за забором, так и называлось строго и потусторонне: полоса отчуждения. Между
тем там происходило, должно быть, нечто очень интересное. Из-за забора вверх
вырывался вдруг черный масляный дым или пыхали клубы пара. Иногда казалось,
будто там стукались одна о другую разом много пустых бутылок. Высокими
Орлов Алекс
Круз Андрей
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир