на стенах. Их было около семидесяти, старинных и почти новых, - и это было
грустное зрелище.
картин, - лицо широкое, мужицкое, здоровое, с густой кровью в жилах.
падает на плечи (хитрая ты был протобестия, парень!). Рядом с ним мощный, с
каменными плечами и искренним взглядом человек в красном плаще (у его головы
щит с фамильным гербом, верхняя половина которого замазана черной краской).
А дальше другие, такие же сильные, но глаза туповатые и масляные, носы
обрубленные, губы жесткие.
такие лица, что заплакал бы и палач. Наверное, кто-то из этих женщин и в
самом деле сложил голову на плахе в то жестокое время. Неприятно думать, что
эти женщины брали еду с блюд руками, а в балдахинах их спален гнездились
клопы.
непонятной улыбкой, которую так неповторимо умели изображать наши старые
мастера. Женщина смотрела на меня участливо и загадочно.
изведал в жизни? О, если б знал ты, как пылают факелы на стенах зала для
пиршеств, если б знал ты, какое наслаждение целовать до крови любовников,
двоих свести в поединке, одного отравить, одного бросить в руки палачей,
помогать мужу стрелять из башни по наступающим врагам, еще одного любовника
свести в могилу своей любовью и потом взять его вину на себя, сложить на
эшафоте свою голову с высоким белым лбом и сложной прической".
я понял перед этим портретом, какая это страшная штука "род", какую печать
он накладывает на потомков, какая тяжелая ноша старых грехов и вырождения
ложится на их плечи.
времен, когда эта женщина сидела перед художником. Где они теперь, все эти
люди с горячей кровью и пылкими желаниями, сколько столетий прогрохотало по
их истлевшим костям?
на моей голове.
каминам, пылающим день и ночь.
сквозняк, запах пыли и мышей и холод, такой холод, что стынет сердце, холод,
настоянный столетиями, холод единого майората, огромного, обнищавшего, почти
вымершего рода.
запущенные панские замки, оставить здесь хотя бы на одну ночь, они очень
скоро запросились бы на траву, на теплое солнышко.
повернулся к портретам. Это были более поздние портреты. И совсем иные. У
мужчин какой-то голодный, недовольный вид, глаза, как у старых селадонов, на
губах непонятная, тонкая и неприятная язвительность. И женщины иные: губы
слишком похотливые, взгляд манерный и холодный. И очевидно слабели руки: под
белой кожей и у мужчин и у женщин просвечивали голубые жилки. Плечи
становились уже и подавались вперед, а в выражениях лиц усиливалось
сладострастие.
обособленно, а с народом общался лишь для того, чтобы рождать на свет
бастардов*.
пронзительного непонятного холода...
Мне вдруг просто показалось, что кто-то смотрит мне в спину. Тогда я, под
воздействием этого взгляда, обернулся. Женщина стояла за моей спиной и
вопросительно смотрела на меня, слегка наклонив голову. Я был ошеломлен. Мне
показалось, будто портрет, только что разговаривавший со мной, вдруг ожил и
женщина сошла с него.
на него и увидел, что она на месте), была, видимо, высокая, хорошо сложена,
с большим запасом жизненных сил, веселая, сильная и красивая. А эта - просто
заморыш.
узнавать в толпе двух непохожих братьев: брюнета и блондина. Нет, даже
большее. У них были совершенно одинаковые волосы, нос той же формы, тот же
разрез рта и те же белые ровные зубы. К этому добавлялось общее сходство в
выражении лица, что-то родовое, извечное.
самое, и все - не то. Маленькая ростом, худенькая, тоненькая, как веточка, с
почти неразвитыми бедрами и убогой грудью, с голубыми жилками на шее и
руках, в которых, казалось, совсем не было крови - она была слабой, словно
стебелек полыни на взмежке.
невыразительная. И это казалось тем более странным, что волосы были
золотистые, пышные и удивительно красивые. Зачем же понадобился этот нелепый
узел на затылке?
сгодились бы в качестве образца даже великому скульптору. И все же я не
думаю, чтоб какой-нибудь скульптор соблазнился лепить с нее Юнону: редко
увидишь столь неприятное, достойное жалости лицо. Губы искривлены, у носа
глубокие тени, цвет лица серый, черные брови в каком-то странном изломе,
глаза огромные, черные, но в них застыло какое-то непонятное выражение.
глаза.
опущенных глаз, но эта привыкла видеть, наверное, что-то подобное на лицах
всех людей, кого встречала: она совсем не обратила на это внимания.
пожатия на английский манер, а может, рука просто вздрогнула, но я взял ее
хрупкие пальчики и почтительно поднес к губам. Может, я даже задержал их
дольше, чем было нужно: я ведь должен был хоть немного искупить свой грех.
появилось что-то лихорадочное, больное, странное.
сел, пока не села она. И снова то же самое удивление в глазах. И тут я
припомнил, как дрожала ее рука у моих губ, и понял, что она просто не умела
ее подавать, что ей никогда не целовали руки. И в самом деле, чего можно
было ожидать от этой проклятой Богом болотной дыры среди лесов?
одних, я спросил, с кем разговариваю.
желая, обманул вашу экономку. Я совсем не купец...
видела. Там, над дверями, высоко... есть... незаметные глазки, чтоб
смотреть. Когда к нам кто-то приезжает, я сразу вижу. В глазок. Только очень
редко, очень редко приезжают к нам люди. И они боятся. И я тоже мало кого
могу впустить к нам. Вы не такой, как другие... Редко у нас бывают достойные
доверия люди.
Тонкий расчет или наивность? Но сколько я ни вглядывался в это искривленное
лицо, я не мог разглядеть на нем даже отблеска какой-то задней мысли.
медленный, ленивый, безразличный и одновременно трепетный и прерывистый,
словно голос лесной птицы.
Часто... А возможно, и не во сне. Вам не случалось чувствовать... словно вы
жили когда-то, давно... и теперь открываете, находите опять заново многое из
того, что видели... давным-давно?..
нервных людей с очень тонким восприятием. У них каким-то образом нарушается
связь между первичным восприятием и последующими представлениями памяти.
Похожее им кажется тождественным, они открывают в предметах, которые им
совсем не знакомы, что-то давно известное. А сознание - извечный реалист -
сопротивляется этому. Вот так и получается, что предмет одновременно
незнаком и таинственно знаком.
закралась мысль, что эта девушка может лгать, такой искренностью и
безразличием веяло от ее слов.
знакомо.
поговорками?
электрическим током, лицо побледнело, веки сомкнулись.
но она уже пришла в себя. И тут ее глаза заискрились таким негодованием,
таким неизъяснимым укором, что я почувствовал себя последним мерзавцем, хотя