невозможно с точностью установить, когда именно возникло это название,
однако не ранее междоусобной войны 1467 - 1477 годов. А в эпоху. Буммэй
(1469 - 1487)
прудом, построена она, видимо, около 1398 года (5-й год эпохи Оэй). Первый
и второй ярусы выдержаны в классическом усадебном стиле "синдэн-дзукури",
здесь применяются "ситомидо" - двери, поднимающиеся кверху. Третий ярус
Золотого Храма представляет собой квадратное помещение со стороной в три
кэна оформленное в строгом соответствии с канонами дзэн-буддизма. В зал
ведет деревянная дверь, справа и слева расположены оконца.
"хоге-дзукури" и украшена фигурой феникса из позолоченной меди.
Монотонность композиции храма нарушает Рыбачий павильон с двускатной
крышей, выходящий к самому пруду. В целом Кинкакудзи, с его плавным
наклоном крыши и легкой, изысканной структурой деревянных стен, является
шедевром гармонии в садовой архитектуре, соединившей элементы усадебного и
буддийского зодчества. Золотой Храм дает нам представление о вкусах и
характере сегуна ‚симицу, приверженца классической придворной архитектуры,
и прекрасно передает атмосферу той далекой эпохи.
был передан во владение секте Дзэн и стал называться - храм Рокуондзи. На
протяжении веков часть зданий разрушилась, часть разобрали и перенесли на
новое место, лишь Золотой Храм каким-то чудом уцелел в первозданном
виде..."
символизировал мрачную эпоху, в которую он был построен. В моем
воображении Храм и не мог существовать иначе, без черного фона
сгустившейся вокруг него тьмы. Стройные, тонкие колонны, подсвеченные
нежным сиянием изнутри, тянулись во мраке вверх гордо и спокойно. С какими
бы речами ни обращались люди к Храму, он, прекрасный, такой хрупкий,
хранил безмолвие - он должен был выстоять перед окружающей его чернотой.
веков были нипочем и дожди, и злые ветры. Эта таинственная золотистая
птица, ни разу не взмахнувшая крылом, ни разу не встретившая криком
рассвет, давно забыла о том, что она - птица. Но ошибется тот, кто решит,
что феникс навсегда прикован к крыше. Как иные птицы скользят по широкому
небу, так эта, расправив сияющие крылья, вершит вечный полет по просторам
времени. Встречный поток лет ударяется о крылья феникса и уносится вдаль,
прочь. Птице не нужно никуда лететь - достаточно просто вытаращить глаза,
расставить пошире крылья, развернуть перья хвоста, покрепче упереться
сильными позолоченными ногами, и она уже в полете.
ко мне через океан времени. "Легкая, воздушная конструкция", о которой
говорилось все в той же книге, тоже вызывала у меня ассоциацию с
парусником, а пруд, в котором отражался этот замысловатый трехъярусный
корабль, казался мне символом бескрайних морей. Храм приплыл из дальнего
края темной, огромной ночи. И плаванию его не было конца. Днем все
выглядело, наверное, иначе: корабль бросал якорь и позволял бесчисленным
зевакам бродить по своим палубам, но ночью - ночью Храм черпал из
сгущающейся тьмы силы для нового плавания, раздувал, как парус, крышу и
отправлялся в путь.
мне пришлось столкнуться в жизни, - это проблема прекрасного. Мой отец был
простым деревенским священником, не умевшим красиво говорить, и я усвоил
от него только одно: "На всем белом свете нет ничего прекраснее Золотого
Храма". Так я узнал, что где-то, в неведомом пока мне мире Прекрасное уже
существует, - и эта мысль отдавалась в моей душе обидой и беспокойством.
Если Прекрасное есть и есть где-то там, далеко отсюда, значит, я от него
отдален, значит, меня туда не пускают?
моего взора, но при желании я мог перейти через них и увидеть Храм воочию,
Выходит, Прекрасное можно разглядеть можно даже потрогать руками. Я знал и
верил, что где-то там стоит Золотой Храм, неизменный и вечный перед лицом
сменяющих друг друга времен.
можно взять в ладони. Иногда же Храм становился огромным и вырастал до
самого неба. Никогда бы я не согласился с утверждением, гласящим, будто
прекрасное не может быть ни слишком большим, ни слишком маленьким, а
должно быть умеренным.
окруженный сияющим ореолом, я думал: "Он прекрасен, как Золотой Храм".
Когда же над горами собирались грозовые тучи - черные и мрачные, но с
горящей золотой каймой, - в их мощном величии я тоже видел Храм. И,
встретив красивое лицо, я мысленно говорил:
Киото, минуя поселки и небольшие городишки, поезд то и дело останавливался
на маленьких станциях. Вагон был старым и грязным; когда поезд ехал
тоннелем, дым от паровоза через окна попадал внутрь, и отец все время
надрывался от кашля.
рабочими с военных заводов, семьями, ездившими в Майдзуру навестить
кого-нибудь из родных.
рясу, накинутую поверх гражданского кителя, на сверкающие золотыми
пуговицами мундиры молодых здоровяковбоцманов. Мне казалось, что я один из
них. Вот достигну призывного возраста и тоже стану военным. Только смогу
ли я отдаваться службе так же рьяно, как эти розовощекие моряки? Ведь я
принадлежу их миру лишь наполовину. В моей юной, уродливой голове
шевелились мысли такого рода: мир смерти, принадлежащий отцу, и мир жизни,
в котором существуют эти молодые парни, благодаря войне соединены теперь
воедино. Может быть, я - связующее звено между жизнью и смертью? Если мне
суждено погибнуть на войне, конец все равно один, какую бы дорогу я теперь
ни избрал.
черного мира тьмы, но и белый свет дня был мне чужд.
Ходзугава. Вода была тошнотворно синей, словно медный купорос, с которым
мы ставили опыты на уроках химии. Каждый раз, выезжая из очередного
туннеля, я видел ультрамариновую ленту реки, окруженную скалами, то вдали,
то совсем рядом - горы крутили реку, словно на гончарном круге.
очищенного риса.
прихожане принесли, так что ешь спокойно, сынок.
древнюю столицу. Я не мог отделаться от ощущения, что паровоз мчится к
станции, название которой Смерть. И дым, что лез в окна вагона каждый раз,
когда мы попадали в туннель, казался мне чадом погребального костра...
затрепетало. Еще несколько мгновений - и я увижу чудо, прекраснее которого
на свете нет.
храмовые ворота вошли еще несколько посетителей. Слева высилась звонница,
вокруг которой росла сливовая роща, уже отцветавшая, но еще не все
лепестки облетели с ветвей.
- и попросил служителя провести его к настоятелю.
подождать.
пройти внутрь, не заплатив за билеты. Но и кассир и контролер за те
десять, а то и пятнадцать лет, что отец здесь не был, давно сменились.
раз, опять новые будут.
надежды. Однако виду я не подал и с ребяческой беззаботностью (впрочем,
по-мальчишески я вел себя только тогда, когда это было мне выгодно)
понесся вперед.
моим взором.
заходящим солнцем, сиял фасад Храма. Слева виднелась часть Рыбачьего
павильона. В глади заросшего водорослями пруда застыла точная копия Храма,
и копия показалась мне несравненно совершеннее оригинала. Блики от воды
дрожали на загнутых углах крыши каждого из ярусов. Эти пылающие
нестерпимым сиянием точки искажали подлинные размеры Храма, как на
картинке с нарушенной перспективой.
легла на мое плечо. - Первый ярус зовется Хосуйин, "Храм Очищения Водой",
второй - Т"онхора, "Грот Прибоя", а третий - Кук"т", "Вершина Прекрасного".
ровным счетом ничего не чувствовал. Обычный трехэтажный домик, почерневший
от старости. И феникс напоминал мне обыкновенную ворону, присевшую на