Чтение 4–й страницы книги ~Тумак фортуны или услуга за услугу~

пришлось развести руки в разные стороны, и уткнулся своим сизым шнобелем в
рубрику "Срочно в номер!". Правая его пятерня как раз зависла перед моим
левым глазом.

-- Лапу убери, -- рыкнул я.

-- А? -- он выпялился на меня, словно баран на новые ворота, но тут до
него наконец доперло, что к чему, и он быстро убрал пятерню с глаз моих
долой. -- Простите великодушно, если я вам помешал.

Я на него не смотрел, но чувствовал, как он нагло пялится на мою
персону. Все это начинало действовать мне на нервы.

Бородавчатый не отставал. Придвинувшись ко мне вплотную, он
поинтересовался:

-- Не скучно вам сидеть вот так, без газеты? А хотите, я вам свою дам
почитать, на время? Берите, мне не жалко.

От него воняло перегаром и нечищенными зубами. Впрочем, от меня, думаю,
тоже несло не амброзией.

-- У меня своя есть, -- буркнул я. -- И не хуже вашей.

-- Верю, -- тут же согласился он, -- верю, друг, верю.

Да ни хрена ты мне не веришь, подумал я. А вот я сейчас тебе шнобель-то
твой утру.

Я сунул руку в сумку и нащупал там две газеты, вынутые мною сегодня из
почтового ящика. Наобум достал одну из них. "МК", второе января, то есть
сегодняшняя. Значит там, в сумке, осталась вчерашняя.

-- Да вы прямо фокусник! -- радостно пустил слюну бородавчатый. --
Смотрите, и у меня "Комсомолец", и тоже за второе число.

Я скосил глаз на его вонючую газету и убедился, что он не врет. Потом
пролистал свой номер, но ничего интересного для себя не обнаружил. И чтоб уж
совсем утереть ему его сопливый шнобель, я вынул из сумки вторую газету и
начал методично ее просматривать. А краем глаза продолжал наблюдать за ним.

Морда его покрылась серыми пятнами. Он громко, с присвистом засопел.
Шары его полезли на лоб, в буквальном смысле, ей-Богу, не вру. Он силился
что-то сказать, но не мог. Ага, проняло-таки тебя, прыщавый! Съел кукиш с
маслом!

Бородавчатый вел себя все более и более странно. Тыкал грязным пальцем
в мою газету и продолжал отчаянно сопеть.

-- Э-э... а... какое у нас сегодня января? -- выдавил он наконец.

Я повернулся к нему и хотел было выдать по первое число, но осекся. Его
всего колотило. Батюшки, да его сейчас кондратий хватит! Вон как зенки
вылупил.

-- Число... какое сегодня число... -- лепетал он, словно полоумный, и
вдруг заклацал желтыми, проникотининными зубами.

-- Ну, второе, -- пробурчал я, отодвигаясь от него подальше. -- Ты
чего, мужик, анаши обкурился?

-- У-у-у! -- завыл он вдруг по-волчьи и снова ткнул пальцем в мою
газету.

Чокнутый какой-то, как пить дать. Из психушки, видать, сбежал, или еще
откуда.

Я перевел взгляд на то место, куда он тыкал своим дурацким пальцем,
и... чуть было не проглотил собственный язык.

Газета была за третье января!
-==Глава пятая==-

Бородавчатый вдруг дико заржал и на весь автобус заявил, что сегодня
тридцать третье декабря 2048 года. Потом все тем же грязным пальцем ткнул
стоявшую перед ним толстую тетку в ее обширный живот, на что тетка сделалась
багровой, как свекла, и пронзительно завизжала. "Зарезали!" -- завопил
кто-то истошно. В автобусе началась кутерьма. На следующей остановке
бородавчатого выволокли под локотки на свежий воздух и воткнули в сугроб,
малость остудиться. Бедолага отчаянно отбрыкивался и затих лишь тогда, когда
мордой ткнулся в грязный снег. Там я его и оставил. Вряд ли он сбежал из
психушки, решил я, но в том, что он туда сегодня попадет, сомнений у меня не
было. Как и в том, что туда же попаду и я.

Вся эпопея с бородавчатым типом прошла для меня как бы в тумане. Я
продолжал пялиться на газету, пребывая в состоянии полнейшей прострации.
Теперь я знал, как съезжают с катушек. "МК", третье января, среда. Все
верно, черным по белому, от и до. Никаких сомнений, газета настоящая. Я даже
понюхал ее: пахнет свежей типографской краской.

Я точно знал, что сегодня вторник. Я не мог ошибиться. Поднатужившись,
я восстановил в памяти события минувших суток -- и не нашел ни единой
зацепки. События четко чередовались одно за другим. Все верно, сегодня
второе января, готов заявить это под присягой. Не тридцать третье декабря, и
не сорок шестое мартобря, а именно второе января. Так что в психушку сегодня
я, пожалуй, не попаду, рановато еще.

Все дело в газете.

Газета была завтрашней.

И вот тут-то меня осенило. Ну и подарочек уготовил мне Дед Мороз, леший
его забодай! Все это его проделки, не иначе, его дедморозовские штучки. И
ведь предупреждал он меня, что подписка-то необычная, а я все ушами хлопал
да сомненьями себя изводил. Не обманул, выходит, Санта-Клаус из Занзибара.

Газета была завтрашней, это точно, но пришла она сегодня. А та, за
второе января? Ясное дело, та появилась вчера. Все как по маслу, все
тютелька в тютельку.

А завтра я получу послезавтрашний номер, и так будет продолжаться изо
дня в день, аж до конца марта. Чудеса да и только. Ну как тут крыше не
поехать?

Сердце у меня екнуло, в желудке забулькало. Я представил себе...

-- Конечная! -- объявил водитель. -- Дальше не поеду.

Вот дьявол! Я и не заметил, как проскочил лишние три остановки. Теперь
придется возвращаться назад.

До работы я добрался без приключений. В цеху стоял гомон и звон посуды.
Дружки мои, все до единого, проходили курс послепраздничных лечебных
процедур. Лечились всем подряд: кто "Жигулевским", кто "Столичной", кто
"Смирновской", а один гурман-извращенец прямо из горла лакал "Амаретто". Тех
же, кто уже прошел начальный курс лечения, складировали в каптерке, где они
долечивались крепким оздоровительным сном. Здоровье прежде всего, гласил наш
неписаный закон. И мы этот закон уважали и блюли.

-- А вот и Васек приволокся! С прошедшим тебя, Василь Петрович, --
приветствовал меня Колян, наш бригадир.

Я настороженно огляделся. Никто не хихикал, никто зубы не скалил, никто
пальцем в меня не тыкал. Выходит, не было никакого розыгрыша. Я вздохнул
свободнее.

-- Стакан примешь? -- спросил Колян.

-- Приму. Мог бы и не спрашивать.

-- О'кей. Две штуки гони.

-- Да отдам я, ты ж меня знаешь. Сначала налей.

-- Как скажешь, Васек. Ты ж меня тоже знаешь, я никогда жмотом не был.
На, держи.

И он протянул мне до краев наполненный граненый стакан.

-- Ну, будь, -- толкнул я краткую речь и осушил посудину до дна.

-- Вот это по-нашему, -- одобрил Колян. -- Кремень ты, Васька, душой и
телом преданный нашему общему делу. Горжусь я тобой, это я тебе как бригадир
заявляю.

-- Да и ты мужик что надо, -- разомлев, сказал я и захрумкал соленым
огурчиком. На душе полегчало. Теперь-то я был в своей тарелке, в родной, так
сказать, стихии.

-- Эй, Григорич! -- крикнул Колян. -- Сгоняй-ка еще за парой.

-- Бабки гони, -- отозвался Григорич, потомственный пролетарий в шестом
колене. -- Без бабок не пойду.

-- А без бабок тебе никто и не даст. -- Колян повернулся ко мне. --
Составишь компанию, а, Василь Петрович?

-- Как не составить, составлю, -- кивнул я.

В голове у меня уже изрядно шумело.

-- Вот за что я тебя люблю, Васька, так это за твою отзывчивость. --
Колян так растрогался, что даже слезу пустил. -- С тебя еще пару штук, всего
четыре.

Я положил на стол пятерку.

-- Сдачи не надо.

Словно из-под земли выросший Григорич тут же смахнул пятерку себе в
карман. Колян добавил еще три штуки, и потомственный гонец помчался в
ближайший магазин.

Вернулся он через семь минут и тут же грохнул на стол два пузыря
"Московской".

-- Молоток, Григорич, свое дело знаешь. Закусон взял?

-- Обижаешь, начальник. -- Григорич выложил на стол шмоток колбасы и
полбуханки черного хлеба.

-- Порядок, -- одобрил бригадир. -- Ну-с, господа, вздрогнули. За нас.

Григорич между тем покромсал колбасу и вскрыл один из пузырей. Мы
выпили. Потом выпили еще. И еще. Потом нас оказалось четверо, потом пятеро,
потом я сбился со счета. Григорич еще несколько раз гонял за водкой. В
последний раз он уже не вернулся. Но никто этого не заметил. Те, кто
послабее, уползали в каптерку, а оттуда приползали свежие силы. Гудела вся
бригада без исключения.

Нет, вру, одно исключение все же имелось. Саддам Хусейн, тот самый тип,
которого монтировкой по чайнику ухандохали, сидел поодаль, один-одинешенек,
и в общем загуле участия не принимал. Бедняга обложился газетами и
проглатывал их одну за другой со скоростью курьерского поезда. Совсем у
бедолаги крыша сползла. Вот что значит от коллектива отрываться!

И тут я вспомнил про свою газету. Про ту, за третье января. И мне снова
стало не по себе.

Кореша мои меж тем поочередно травили анекдоты и заразительно ржали.
Порой и я вставлял что-нибудь эдакое, и тогда ржанье возобновлялось. Один
лишь Колян сидел насупившись и тоскливо глядел в пустой стакан. Он всегда