Чтение 4–й страницы книги ~Через кладбище~

- Да, партизаны, - опять заговорил бородатый, оглядываясь на предзимне
потемневший лес. - Пятачок в лесу. Землянки. Костры. Вот тебе и все
партизаны. Пятачок. Истинное слово - пятачок. А сшибить, изничтожить вас
он все-таки почему-то не может, не смеет. Или занят очень на фронтах.
Фронта-то какие. От моря и, можно сказать, до моря...

Михась не откликнулся. Не хотел откликаться. Да и бородатый в
задумчивости как бы разговаривал сам с собой, не особенно нуждаясь в
собеседнике.

Хорошо укатанный большак тянулся меж побуревших от времени заборов и
загородок, мимо пожелтевших садов и неубранных картофельных полей, мимо
амбаров, сарайчиков и полуразрушенных каменных и деревянных домов, то с
вырванным бомбой углом, то срезанной снарядом крышей.

Михась смотрел по сторонам. И удивляли его не развалины, не обгоревшие
дома, не остовы спаленных домов - их было много, и глаз давно привык к
ним, - а чудом уцелевшие здания и даже свежеотремонтированные: на стенах
пятнами проступает непросохшая штукатурка, а окна посверкивают только что
вставленными стеклами...

Возле одного такого дома у крыльца стоял немецкий солдат без картуза и
чистил щеткой, макая ее в большую банку с ваксой, должно быть, офицерский
блестящий сапог, насадив его на руку по самое плечо. А рядом с солдатом
хохотала, закидывая голову, хорошенькая наша девушка в пестром, с бантами
на плечах переднике. Наверно, солдат ей рассказывал что-то смешное.

Хохот девушки будто колол Михася в самое сердце. Он стиснул зубы и
закрыл глаза. И открыл, когда уже миновали и этот дом с хохочущей возле
крыльца девушкой и еще два таких же больших, недавно, видимо,
отремонтированных дома.

Навстречу двигалась повозка, запряженная парой разномастных лошадей.
Управлял ими обыкновенный деревенский дядька, а позади у него на соломе
спали два немецких солдата. Из повозки выглядывали автоматы. Как легко
можно было бы переколотить этих немцев даже из тэтэ. И автоматы можно было
бы забрать. Тихо на дороге. Никого не видать. Эх, жалко, пистолета нету!
Впрочем, и с пистолетом Михась едва ли бы решился в такой момент на такую
операцию. Не за этим послан...

- Ведь что он теперь опять удумал? - услыхал Михась за своей спиной
голос бородатого. - Он удумал опять ягдкоманды. Стало быть, надо понимать,
по-русски - охотничьи команды. Набирает в них самых отборных своих солдат,
вроде физкультурников. Добавляет к ним полицаев, тоже отборных сукиных
сынов. И вот прочесывает таким способом леса, с пушками, с минометами. А
толку - чуть. Партизаны как были, так и есть. И еще больше стало. В чем же
дело? Не может он, стало быть, прочесать все наши леса? Не в силах? Ну вот
вы, например, сидите на вашем пятачке. Не страшно вам, если он вас
окружит?

Эти вопросы уже были прямо обращены к Михасю. Не отвечать на них было
бы не любезно. И Михась пожал плечами:

- Кому страшно, а кому и не очень. Казаков правильно говорит: немцу
должно быть страшнее, поскольку он на нашей земле.

- Вот то-то и оно-то. Вот это-то до слез и обидно, молодой человек, что
он - на нашей земле, - придержал лошадку бородатый и вынул из-за пазухи
кисет. - А ведь как недавно еще выхвалялись мы перед всем светом во всех
газетах и по радио, что, мол, ни одной пяди своей земли не отдадим. А
отдали-то, вон гляди-ка, полдержавы. И ведь вам, молодым людям, в школах,
наверно, тоже объясняли учителя, что все, мол, у нас в истинном порядке и
красиво, как во сне: Ворошилов на лошадке и Буденнов - на коне. А что
получилось? Где, допустим, сейчас Москва и где - мы? Гитлер даже,
получается, от нас в настоящее время поближе...

- Кому Гитлер поближе, тот пусть и целует его в это самое место, -
сердито завозился Михась, подгребая под себя солому. И опять пожалел, что
не взял пистолета.

Мутный мужичонка везет его. И может завезти куда угодно с такими
разговорами. И Казаков и Мамлота легко могли ошибиться в мужичонке. Были -
и не раз - такие случаи, когда даже в отряде некоторые вели под шумок
антисоветскую агитацию, а у начальства на глазах выдавали себя за
патриотов. Кто он, кто его знает, откуда он взялся, этот мужик? И голос
его почему-то кажется очень знакомым. Где-то Михась уже слышал такой
голос.

- Ты что, обижаешься вроде? - дохнул бородатый в его сторону махорочным
дымком. - На меня разве обижаешься? Что я вроде неправду говорю? На это
обижаешься?

- Ничего я не обижаюсь, - взял в рот соломинку Михась. - Но это не наше
с вами дело, гражданин, не нашего ума дело обсуждать, кто ближе, кто
дальше. Не нашего это ума...

- А это наше дело - воевать, когда мы остались здесь почти что одни? И
армия наша отступила со всеми танками и пушками. Это разве наше дело - вот
сейчас вот здесь воевать по доброй воле? Ты подумай, я на двух войнах
отвоевался. У меня рука и хребет еще с той войны, с гражданской, как надо
не разгибаются. А сейчас я вроде того что снова воюю - партизанов вот
перевожу. Хотя и нахожусь официально у немцев на службе...

Михась вдруг вспомнил, где он слышал этот голос. И бородатый,
вглядевшись в Михася, почти заревел:

- Погоди, погоди, да я же тебя знаю! Ты же Пашкевич Михасик...

- И я вас знаю, Сазон Иваныч, - засмеялся Михась.

- А я, может, секунду назад подумал - застрелишь. Ведь с вами, с
партизанами, шутки плохие. Вы же, как черти, скорые. Ты подумай, как все
получилось. Не только немцев, но еще и друг дружку опасаемся. Времена! Ну
рассказывай подробно, где ж ты был?

- Я много где побывал, Сазон Иваныч.

Сазон Иванович взял одной рукой Михася за голову, повернул к себе:

- Гляди-ка, какое дело, а? Живой! Удивительно! Бабы у нас, в Мухачах,
еще в сорок первом, зимой, рассказывали. Будто видели тебя в Жухаловичах
на базаре. На виселице. Будто висишь ты в розовой майке. И портки твои
многие признавали. Ты гляди, что делается, а? А ты живой! Ну, значит,
износу тебе теперь не будет, если тебя уже один раз схоронили. Значит,
долго ты будешь жить. Это есть такая примета. Как же ты сумел скрыться-то
тогда? Неужели тебя не поймали?

- Не поймали, - выплюнул изжеванную соломинку Михась.

- Ну теперь уже, стало быть, больше не поймают. Нет, шабаш! И скажи ты
мне еще на милость, где же ты тогда гранату-то взял?

- В сорок первом? Да их тогда сколько угодно было, и гранат, и
винтовок. Я у румына за буханку хлеба две гранаты выменял.

- У румына? Ты гляди, что делается, а? Им что, хлеба не хватало,
румынам?

- Наверно, не хватало. Хворый был такой румынский солдат, весь в
чирьях...

- Ты гляди, что делается? - хлопал в ладоши Сазон Иванович, одним
локтем прижимая вожжи. - Ты разнес им тогда всю столовую. Тринадцать, что
ли, солдат убило и покалечило. И двух офицеров. Был разговор, что ты ее в
окошко кинул. Кто хоть тебя научил-то, как ее кидать? Румын же?

- Зачем? Раненые красноармейцы показали. Помните, их за колючую
проволоку согнали в Мухачах? Мы еще им хлеб передавали и картошки...

- Помню, помню, как же, - закивал Сазон Иванович. - Но ты мне еще
скажи, неужели меня признать нельзя? Ну, я мог тебя не признать, это
понятно. Ты в сорок первом еще хлопчиком, пацаненком бегал вот этаким. А
я-то ведь уже известный был в своем районе.

- Бороды у вас не было, Сазон Иваныч. А сейчас - вы только не
обижайтесь - вы чуток даже на этого... на попа смахиваете. Или на
странника какого.

- Вот это и дорого, - многозначительно усмехнулся Сазон Иванович.

4

Телега загремела по бревнам широкого моста, переброшенного через тихую
полноводную реку в лесистых берегах.

- Мост-то этот был железный, - показал кнутом Сазон Иванович. - Под
самую войну делали. А потом раза три взрывали. Как бы не ваших рук...

- Нет, это не мы. Казаков же, вы знаете, здесь недавно.

- Все равно потом делать-то нам, наверно, придется. Или, как думаешь,
пленных немцев заставим? Мост после войны должен быть обратно железный.
Ажурный, как был.

- Видно будет потом, - сплюнул в реку Михась. - А пока и дальше
взрывать будем, если надо. Много уж чего мы взорвали. В разных местах.

- Значит, ты не только здесь находился?

- Я, Сазон Иваныч, много где побыл. С сорок первого. В трех - ну да, в
трех - отрядах. Два отряда немцы разбили почти что до корня. В одном
осталось нас только двое, в другом - четверо. Всю нашу Белоруссию облазил,
все ее леса. Посмотрел, какая она - разнообразная. И в городах во многих
побывал. Мы даже город Слуцк брали. Командовал нами тогда - может, вы
слышали - Дунаев. Ох и давали мы там немцам жизни! Всю охрану уничтожили.
Выпустили из лагеря всех наших военнопленных. Забрали в банке золото,
серебро награбленное. Все отправили в Москву - на оборону. Интересная была
операция.

- Ты гляди что! - опять восхитился Сазон Иванович. - И сам, я смотрю на
тебя, как вырос. Узнать нельзя! Плечи какие! Мужик, просто мужик! И
размордел как хорошо!

- Ведь все на свежем воздухе, Сазон Иваныч. Сосна, ель. Или вот, как
здесь, дубы, липа, орешник. И опять березы. Все это, говорят, полезно для
здоровья. Укрепляет.

- Укрепляет, - задумчиво согласился Сазон Иванович. - Да-а... Это
верно, что укрепляет... А лет-то тебе теперь сколько?