Чтение 4–й страницы книги ~Двадцатые годы~

- Вот и ладно, хоть почитаешь. Прощевай, теперь мне весь день
отбрехиваться. - Он решительно потянул на себя ремни и захлопнул окно.
Славушка поднял с земли саквояж и посмотрел на мать.
- Куда ж теперь? - спросила она сына. - Обещали выслать лошадь, но как
ее найти?
- А мы подождем, - сказал Славушка. - Пойдем в вокзал, не мы найдем,
так нас найдут...
Вдали у пакгаузов стояли люди, было трудно рассмотреть, что они делают.
Какой-то мужик прошел по перрону и скрылся. Вышел железнодорожный служащий,
подошел к станционному колоколу, позвонил - неизвестно кому, неизвестно
зачем - поезд продолжал стоять - и тоже ушел с перрона.
Вера Васильевна и Славушка вошли в зал для пассажиров.
- А ну как за нами не приедут? - тревожно спросила Вера Васильевна.
Они сели на диван.
- Ты хочешь есть? - спросил Славушка.
- А ты? - спросила Вера Васильевна.
- Не особенно, - сказал Славушка. - Вот чаю бы с печеньем...
- Ты у меня фантазер, - сказала Вера Васильевна. - Ты помнишь, когда ел
печенье?
Тут в зал вошло довольно-таки странное существо в коричневой войлочной
шляпе и грязном брезентовом плаще, из-под которого торчали веревочные чуни.
Однако наиболее примечательно было лицо. Отовсюду торчала колючая белесая
щетина, она ершилась и на подбородке, и на щеках, и даже лоб как будто зарос
волосами, а из-под мохнатых колючих бровей поблескивали умные крохотные
глазки.
Мужик походил по залу, остановился против Веры Васильевны, у него из
рукава, точно у фокусника, выскользнул вдруг короткий кнутик, он постегал
себя по ноге и внезапно спросил:
- Могет, ты-то и есть барыня, ась?
- Вы за нами? - обрадовалась Вера Васильевна. - Только какая же я
барыня?
- Ну как не барыня. Только больно худа... - Он похлопал себя кнутиком
по рукаву. - Поедем, что ли?
У коновязи переминалась пегая лошадка, запряженная в телегу.
- Хотели дрожки послать, да грязи убоялись, - объяснил незнакомец. -
Кланяться велели.
- Кто? - спросила Вера Васильевна.
- Известно кто, - сказал мужик, отвязывая лошадь. - Павел Федорыч.
- А вы кто же будете? - поинтересовалась Вера Васильевна.
- Мы-то? - удивился мужик, точно это было само собой очевидным. - Мы
работники.
Он поправил сбрую, подошел к телеге, подоткнул сено под домотканую
попону.
- Садитесь, что ли. Дорога дальняя.
- А вы кем же работаете? - спросила Вера Васильевна. - Кучером?
- Мы работники, Федосеем меня зовут, Федосом.
- Очень приятно, Федосей, - сказала Вера Васильевна. - А как по
батюшке?
- А меня по батюшке не величают, - сказал Федосей. - По батюшке я
только в списках, а запросто меня по батюшке не зовут.
Вера Васильевна и Славушка взобрались на телегу и утонули в сене.
- Ой, как мягко! - воскликнул Славушка.
- Тебе удобно? - спросила Вера Васильевна. - Застегни получше пальто,
можно простудиться, ты слышал, дорога дальняя.
- Я уже не маленький, мама, - возразил Славушка. - И к тому же на мне
калоши.
Федосей сел на грядку телеги, сунул под себя кнутик, дернул вожжами.
- Мил-лай!
- А как ее зовут? - спросил Славушка.
- Чевой-то? - спросил Федосей. - Вы об ком?
- Говорю, как ее зовут? - повторил Славушка, кивая на лошадь.
- Кобылу-то? - переспросил Федосей. - Эту Машкой, а дома еще Павлинка,
та постатней, да не объезжена, хозяин на завод бережет...
- Это как на завод? - не понял Славушка.
- Ну, для хозяйства, для хозяйства, - сказала Вера Васильевна. - Та
лошадь получше, вот ее и берегут.
- На племя, - разъяснил Федосей. - От ей потомствие будет получше.
Путешественники миновали станционные пакгаузы, миновали громоздкий
серый элеватор, и Машка затрусила по широкой, плохо вымощенной дороге с
глубокими колеями, полными жидкой грязи.
Федосей подстегнул Машку, повернулся к Вере Васильевне.
- Значит, ты и есть Федор Федорычева барыня? - полувопросительно сказал
он и покачал головой. - Мы-то думали...
Он не договорил.
- Кто мы? - спросила Вера Васильевна.
- С жаной мы, - пояснил Федосей. - Мы с Надеждой шестой год у твоей
родни...
- Так что же вы думали? - поинтересовалась Вера Васильевна.
- Думали, показистей будешь, - с прежней непосредственностью объяснил
Федосей. - А ты и мала и худа, не будут тебя уважать у нас...
Почмокал языком, то ли подгоняя Машку, то ли сочувствуя.
- А сколько верст до Успенского? - спросил Славушка.
- Верст-то? - переспросил Федосей и посмотрел вперед, точно пересчитал
лежащие перед ним версты. - Поболе сорока.
Нельзя понять, много это в его представлении или мало.
Славушка рукой обвел окрестность, точно хотел приблизить к себе
открывшиеся перед ним однообразные мокрые поля.
- И все так? - спросил он.
- Что так? - переспросил Федосей.
- Поля, - сказал Славушка. - До самого дома?
- Поля-то? - переспросил Федосей и утвердительно кивнул. - До самого
дома.
И Славушке подумалось, как скучно жить среди этих мокрых и черных
полей.
- Да, мамочка! - вырвалось вдруг у него. - Заехали мы с тобой...
- Ты так думаешь, Славушка? - тихо спросила Вера Васильевна и
нахмурилась. - У нас не было иного выхода...
- Да я ничего, - сказал Славушка. - Жить можно везде.
Он вытащил из внутреннего кармана своего пальтишка полученную им в
подарок газету... Что-то будет впереди? Славушка вспомнил, как его товарищи
по гимназии пытались угадывать будущее: раскрывали наугад какую-нибудь книгу
и первую попавшуюся фразу считали предсказанием. Мальчик заглянул в газету и
прочел: "В Европе чувствуется дыхание нарастающей пролетарской революции..."
К чему бы это?.. И снова запихнул газету в карман.
Нескончаемые пустые поля, грязная ухабистая дорога, сердитый осенний
ветер, монотонная рысца Машки, не то придурковатый, не то равнодушный ко
всему Федосей, так похожий на дикобраза, мать со своими печальными и
тревожными глазами и такими же печальными и тревожными раздумьями...
Они находились далеко, очень далеко от Европы.
Поля, поля, бесконечное унылое жнивье, исконная русская деревня,
Орловщина, черноземный край...
Отойти бы подальше в комкастое поле, стать над бурой стерней,
наклониться, схватить в горсть сырую черную землю и, не боясь ни
выпачкаться, ни показаться смешным, прижаться щекой к этой земле, к своей
земле, такой нестерпимо холодной и влажной... Вот как можно ощутить свое
родство с этой землей!
И ехать дальше - от ветлы на горизонте до ветлы на горизонте.
- Шевелись, мил-лай...
Моросит дождичек. Мелкий, надоедливый... А Славушка чувствует, что он в
России: серое небо, серое поле, а он дома.

4

- И-ий-ех! - вскрикивает Федосей и решительно встряхивает вожжами.
Вдали показалась рощица, с краю - облезшие ветлы, а за ними березы, не
утратившие прелести даже в конце октября, желтые листья на ветвях трепещут,
точно бабочки.
Рощица приблизилась, мелькнули за стволами кресты и остались позади.
Кладбище...
"Что за примета? - подумал Славушка. - К добру? Не к добру?"
Вот и церковь, вот и дома...
Усталая Машка перешла на рысь, даже как-то весело бежит мимо
палисадников, за которыми скучно стоят серые домики, мимо новенькой белой
церкви, телега прыгает по ухабам, ныряет из колеи в колею, и Славушка понял
- это конец пути.
- Чует дом, - хрипло произнес Федосей и кнутом указал на серые домишки.
- Поповка.
- Какая Поповка? - спросил Славушка, с огорчением думая, что ошибся. -
Деревня?
- Какая деревня? - пренебрежительно сказал Федосей. - Приехали.
Успенское. А здеся у нас попы живут.
На крыльце одного из домиков пламенела девица в оранжевом, не по погоде
легком платье, всматриваясь в проезжающих.
Федосей искоса взглянул на нее и помахал кнутиком.
- И поповны, - добавил он, натянул вожжи и свернул на деревенскую
улицу.
За избами - лужок, проулок, палисадник, дом на высоком фундаменте,
тесовая галерея вдоль дома, амбары, сараи, какие-то пристроечки...
- Приехали, - объявил Федосей, подъехав к галерее. - Тпру...