улыбкой, химеры с львиной пастью, вонзающие свои клыки вам в сердце".
в меня взгляд.-Неужели вы так мало уважаете меня?"
бы подал на него в суд еще скорее, чем на всякого другого должника".
отнюдь не ласково.
комнату вошел мужчина, - несомненно, сам граф.
время, юноша, когда я по глупости иной раз не опротестовывал векселей. В
1763 году в Пондишери я пощадил одну женщину, и что же! Здорово она меня
общипала! Поделом мне, - зачем я ей доверился?
что его жена вся дрожит мелкой дрожью и белая атласная шея пошла у нее
пупырышками
один мускул на лице у меня не шевельнулся.
векселя. Увидев этот беспощадный жест, молодая женщина подошла ко мне и
подала мне бриллиант.
взгляд, бриллиант стоил верных тысячу двести франков. На графском дворе я
увидел толпу всякой челяди - лакеи чистили щетками свои ливрейные фраки,
наводили глянец на сапоги, конюхи мыли роскошные экипажи. Вот что гонит ко
мне знатных господ. Вот что заставляет их пристойным образом красть
миллионы, продавать свою родину! Чтобы не запачкать лакированных сапожек,
расхаживая пешком, важный барин и всякий, кто силится подражать ему, готовы
с головой окунуться в грязь. Как раз тут ворота распахнулись, и въехал в
кабриолете тот самый молодой щеголь, который учел у меня вексель графини.
что заклад, который она мне дала, я немного придержу и недельку он будет в
моем распоряжении".
улыбка, говорившая: "Ага, заплатила! Ну что ж, отлично!" И я прочел на его
лице всю будущность графини. Этот белокурый красавчик, холодный, бездушный
игрок, разорится сам, разорит ее, разорит ее мужа, разорит детей, промотав
их наследство, да и в
неприятельских войсках.
узкой крутой лестнице на шестой этаж. Меня впустили в квартирку из двух
комнат, где все сверкало чистотой, блестело, как новенький дукат; ни пылинки
не было на мебели в первой комнате, где меня приняла хозяйка, мадемуазель
Фанни, молоденькая девушка, одетая просто, но с изяществом парижанки; у нее
была грациозная головка, свежее личико и приветливый вид; каштановые,
красиво зачесанные волосы, спускаясь двумя гладкими полукружиями, прикрывали
виски, и это сообщало какое-то тонкое выражение ее голубым глазам, чистым,
как кристалл. Солнце, пробиваясь сквозь занавесочки на окнах, озаряло мягким
светом весь ее скромный облик. Вокруг нее стопками лежали раскроенные куски
полотна, и я понял, чем она зарабатывала на жизнь: она, конечно, была
белошвейкой. Эта девушка казалась феей одиночества.
за работой, хочется пойти искупаться".
мной, несомненно, была девушка, которую нужда заставляла трудиться, не
разгибая спины, - вероятно, дочь какого-нибудь честного фермера: на лице ее
еще виднелись мелкие веснушки, свойственные крестьянским девушкам. От нее
веяло чем-то хорошим, по-настоящему добродетельным, Я как будто вступил в
атмосферу искренности, чистоты душевной, и мне
над изголовьем ее немудреной деревянной кровати висело распятие, украшенное
двумя веточками букса. Я почти умилился. Я готов был предложить ей денег
взаймы всего лишь из двенадцати процентов, чтобы помочь ей купить
какое-нибудь прибыльное дело. "Ну нет! - образумил я себя. - У нее, пожалуй,
есть молодой двоюродный братец, который заставит ее подписывать векселя и
обчистит бедняжку". С тем я и ушел, предостерегая себя от великодушных
порывов: ведь мне частенько приходилось наблюдать, что если самому
благодетелю и не вредит благодеяние, то для того, кому оно оказано, подобная
милость бывает гибельной. Когда вы вошли сегодня в мою комнату, я как раз
думал о Фанни Мальво - вот из кого вышла бы хорошая жена, мать семейства.
Сравнить только чистую одинокую жизнь девушки с жизнью богатой графини,
которая уже принялась подписывать векселя и скоро скатится на самое дно
всяческих пороков!
развлечения? Разве не любопытно заглянуть в самые сокровенные изгибы
человеческого сердца? Разве не любопытно проникнуть в чужую жизнь и увидеть
ее без прикрас, во всей неприкрытой наготе? Каких только картин не
насмотришься! Тут и мерзкие язвы и неутешное горе, тут любовные страсти,
нищета, которую подстерегают воды Сены, наслаждение юноши - роковые ступени,
ведущие к эшафоту, смех отчаяния и пышные празднества. Сегодня видишь
трагедию: какой-нибудь честный труженик, отец семейства, покончил с собою,
оттого что не мог прокормить своих детей. Завтра смотришь комедию: молодой
бездельник пытается разыграть перед тобою современный вариант классической
сцены обольщения Диманша его должником! Вы, конечно, читали о хваленом
красноречии новоявленных добрых пастырей прошлого века? Я иной раз тратил
время, ходил их послушать. Им удавалось кое в чем повлиять на мои взгляды,
но повлиять на мое поведение - никогда! - как выразился кто-то. Так знайте
же, все эти ваши прославленные проповедники, всякие там Мирабо, Верньо и
прочие, - просто-напросто жалкие заики по сравнению с моими повседневными
ораторами. Какая-нибудь влюбленная молодая девица, старик купец, стоящий на
пороге разорения, мать, пытающаяся скрыть проступок сына, художник без куска
хлеба, вельможа, который впал в немилость и, того и гляди, из-за безденежья
потеряет плоды своих долгих усилий, - все эти люди иной раз изумляют меня
силой своего слова. Великолепные актеры! И дают они представление для меня
одного! Но обмануть меня им никогда не удается. У меня взор, как у господа
бога: я читаю в сердцах. От меня ничто не укроется. А разве могут отказать в
чем-либо тому, у кого в руках мешок с золотом? Я достаточно богат, чтобы
покупать совесть человеческую, управлять всесильными министрами через их
фаворитов, начиная с канцелярских служителей и кончая любовницами. Это ли не
власть? Я могу, если пожелаю, обладать красивейшими женщинами и покупать
нежнейшие ласки. Это ли не наслаждение? А разве власть и наслаждение не
представляют собою сущности вашего нового общественного строя? Таких, как я,
в Париже человек десять; мы властители ваших судеб - тихонькие, никому
неведомые. Что такое жизнь, как не машина, которую приводят в движение
деньги? Помните, что средства к действию сливаются с его результатами:
никогда не удастся разграничить душу и плотские чувства, дух и материю.
Золото-вот духовная сущность всего нынешнего общества. Я и мои собратья,
связанные со мною общими интересами, в определенные дни недели встречаемся в
кафе "Фемида" возле Нового моста. Там мы беседуем, открываем друг другу
финансовые тайны. Ни одно самое большое состояние не введет нас в обман, мы
владеем секретами всех видных семейств. У нас есть своего рода "черная
книга", куда мы заносим сведения о государственном кредите, о банках, о
торговле. В качестве духовников биржи мы образуем, так сказать, трибунал
священной инквизиции, анализируем самые на вид безобидные поступки
состоятельных людей и всегда угадываем верно. Один из нас надзирает за
судейской средой, другой-за финансовой, третий -за высшим чиновничеством,
четвертый - за коммерсантами. А под моим надзором находится золотая
молодежь, актеры и художники, светские люди, игроки - самая занятная часть
парижского общества. И каждый нам рассказывает о тайнах своих соседей.
Обманутые страсти, уязвленное тщеславие болтливы. Пороки, разочарование,
месть -лучшие агенты полиции. Как и я, мои собратья всем насладились, всем
пресытились и любят теперь только власть и деньги ради самого обладания
властью и деньгами. - Вот здесь, - сказал он, поведя рукой, - в этой
холодной комнате с голыми стенами, самый пылкий любовник, который во всяком
другом месте вскипит из-за малейшего намека, вызовет на дуэль из-за острого
словечка, молит меня, как бога, смиренно прижимая руки к груди. Проливая
слезы бешеной ненависти или скорби, молит меня и самый спесивый купец, и
самая надменная красавица, и самый гордый военный. Сюда приходит с мольбою и
знаменитый художник и писатель, чье имя будет жить в памяти потомков. А вот
здесь,-добавил он, прижимая палец ко лбу, - здесь у меня весы, на которых
взвешиваются наследства и корыстные интересы всего Парижа. Ну как вам
кажется теперь, - сказал он, повернувшись ко мне
наслаждения за этой холодной, застывшей маской, так часто удивлявшей вас
своей неподвижностью?
старикашка вдруг вырос в моих глазах, стал фантастической фигурой,
олицетворением власти золота. Жизнь и люди внушали мне в эту минуту ужас.
Корнев Павел
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман