Чтение 4–й страницы книги ~Звездные берега~

разброду, анархии и - страшно подумать! - к инакомыслию.

- Теперь мне понятен смысл афоризма: "Болезней тысячи, а здоровье одно".

- Это гениальное изречение Генератора! - с шутовским пафосом провозгласил
Актиний. - Ведь индивидуальных черт человека действительно тысячи, и каждая
болезненно отзывается на здоровом стандарте.

- Слушай, Актиний! - воскликнул я. - Но ведь по этой логике ты сам
больной человек.

- А ты?! - весело откликнулся Актиний.

- Но как же ты можешь возглавлять Институт общественного здоровья? Ты же
сам не веришь, что приносишь этим пользу!

- Верю! - живо возразил Актиний. - Именно верю. Я стараюсь сохранить
художников, рассовать по подземельям и больницам. Правда, некоторых
приходится отдавать на расправу Хабору. Тут я связан по рукам и ногам... Но
большинство удается спасти, изображая их просто дурачками, людьми с
недоразвитым мышлением...

- И все же ты убежден, что их надо изолировать. Почему?

- Мое правило такое: чем хуже, тем лучше.

- Не совсем понимаю...

- Сейчас поймешь. Художники и прочие гуманитарии со своим неистребимым
творческим зудом поддерживают в обществе какой-то минимальный духовный
уровень. А теперь представь, что они исчезли с поверхности планеты.
Образуется вакуум, бездуховный космический холод. Вот тогда люди вздрогнут и
очнутся...

- А если не очнутся?

- Нет, не говори так. - В глазах Актиния мелькнул испуг. - Этого не может
быть.

На прощание Актиний просил раз в день появляться в институте.

- Для формальности, - добавил он. - Да и мне скучно будет без тебя. Я,
может быть, впервые живого человека встретил.

В бездуховной темнице Электронной Гармонии, в этом механизированном
стандартном мире Актиний и для меня был единственным живым человеком...

Когда он ушел, я стал осматривать комнату. Одна стена - стереоэкран, на
котором, если нажать кнопку, замелькают кадры нового секс-детектива. Эта
"духовная" продукция изготовлялась поточным методом, вероятно, не людьми, а
самим, городом-автоматом. На другой стене - ниша для книголент. Однако
никаких книг не было, кроме сочинений Генератора. Я взял первое попавшееся и
нажал кнопку. Вспыхнуло и заискрилось название: "Вечные изречения".
Книголента открывалась уже известным мне "откровением" Генератора: "Болезней
тысячи, а здоровье одно". "Человек - клубок диких змей", - гласило следующее
изречение. Под дикими змеями, которых надо беспощадно вырывать,
подразумевались, видимо, индивидуальные качества. А дальше шли уже
совершенно непонятные мне афоризмы... Я отложил в сторону сборник изречений
и взялся за другие книголенты - философские труды Конструктора Гармонии.
Однако сразу же запутался в лабиринтном, мифологическом мышлении Генератора.

Я махнул рукой и повалился на диван.

... Леса на западе оранжево плавятся и горят, как на гигантском костре. В
хижине быстро темнеет. Успеваю растворить в воде сажу - это чернила на
завтра. Я должен записать все, что со мной произошло. Со мной и со всеми
нами. Обязан, даже если мои записи некому будет читать... Вот уже гаснет
закат. На небе выступают все новые и новые звезды, словно кто-то невидимый
раздувает тлеющие угли. И снова вспоминается наш полет. Сижу в хижине, а
мысли мои уже гуляют там - среди звезд, в великой тишине мироздания...

ЧЕРНАЯ АННИГИЛЯЦИЯ

В великой тишине мироздания... Нет, не такая уж это мирная тишина. Полная
грозных неожиданностей и опасностей, она не располагает к спокойным и
торжественным мыслям о величии звездных сфер.

Раздумывая, с чего начать повествование, я встряхнул перо. Упала капля.
На бумаге вспыхнула жирная и черная, как тушь, клякса. Своей чернотой она
мигом напомнила страшный беззвучный взрыв в пространстве и испуганный крик
Малыша:

- Черная аннигиляция!

С этого взрыва и начались все злоключения.

Наш звездолет "Орел" стартовал с Камчатского космодрома 20 июля 2080
года. Мы должны были исследовать планетную систему звезды Альтаир в
созвездии Орла и отработать в полете новый гравитонный двигатель.

От Земли до Альтаира - шестнадцать световых лет. Двадцать лет корабль
летел с околосветовой скоростью, управляемый ЭУ - электронным универсалом.
Мы же почти все время спали, охлажденные в гипотермическом отсеке.

После окончательного пробуждения жизнь на корабле вошла в обычную колею.
Утром по привычке мы собрались в звездной каюте - просторной пилотской
кабине с пультом управления и огромной прозрачной полусферой. Не было только
планетолога Ивана Бурсова.

- Досматривает утренние сны, - шутливо пояснил бортинженер Ревелино,
которого за юный возраст и малый рост члены экипажа называли Малышом. А Иван
иногда - Чернышом: цвет лица у Ревелино был темно-оливковым, а волосы
черными, как антрацит.

Наконец в дверях звездной каюты возникла крупная фигура планетолога.

- Вы уже проснулись? Феноменально! - воскликнул он, благодушно поглаживая
темно-русую бороду. - А то, может, еще поспали бы, а? Нет, что ни говорите,
полет наш протекает пообывательски благополучно.

На жестких губах капитана Федора Стриганова выдавилась скупая улыбка.
Улыбнулся даже всегда спокойный биолог Зиновский, смуглый, как и Ревелино,
но с совершенно седыми волосами.

Бурсов, как всегда, высматривал, кто меньше занят, с кем бы он мог
поговорить на философские темы. Это была его слабость. Некоторое время Иван
кружил надо мной, как коршун над цыпленком. Но я отмахнулся от него: занят.

Сейчас свободен был только инженер Николай Кочетов. Влюбленный в
гравитонную технику и равнодушный к философии, он наименее интересный
собеседник для Ивана. Но все же Бурсов сел рядом с инженером и начал
расхваливать гравитонный двигатель. - Ты подожди, Иван, восторгаться, -
возразил Кочетов. - Мне тоже наш "мотор" нравится. Но не забывай, что мы
первые его по-настоящему отрабатываем. Все испытания в ближнем космосе -
полдела... На многие вопросы еще предстоит дать ответ. Вот сегодня надо
будет удалить выгоревшее топливо, а это не так-то просто сделать...

Занятый прокладкой трассы, я краем уха прислушивался к словам инженера и
старался подавить безотчетную тревогу. Как-то у него сегодня получится?..

А через несколько часов Кочетов менял рабочее вещество. "Выгоревший"
свинцовый шар - источник гравитационного излучения, создающего реактивную
тягу, - он удалил из двигателя и опутал его невидимой силовой паутиной,
тянувшейся за служебной ракетой подобно тралу.

За эволюциями ракеты мы наблюдали на экране кругового обзора. Вот она,
совсем крохотная по сравнению с громадой звездолета, похожая на серебристую
иголку, отделилась от борта и стремительно помчалась вперед. Удалившись на
триста километров, ракета должна была повернуть налево, описать длинную
полуокружность и вернуться к кораблю сзади. Но случилось, непредвиденное.
При повороте силовые путы разорвались и оголенный свинцовый шар (лишившийся
гравитонов, он стал почти невесом) начал сближаться с ракетой. Видимо,
Кочетов растерялся. Мы видели, как ракета судорожно отскочила в сторону. Но
шар не только не отставал, а буквально погнался за ракетой и вскоре прилип к
ее корпусу. А затем...

- Черная аннигиляция!.. - крикнул Ревелино.

Да, это была аннигиляция. Но не та, которая происходит при уничтожении
вещества и антивещества и сопровождается ослепительной вспышкой, выделением
огромной энергии. Здесь все было совсем не так. Заряженный отрицательной
гравитационной энергией свинец и обычное вещество ракеты, соединившись,
мгновенно, взрывоподобно исчезли, аннигилировали, обратившись... Во что?
Этого никто из нас не знал. Во всяком случае, не в энергию...

Сквозь купол каюты мы увидели на привычном звездном небе внезапно
возникшую зияющую бездну. Будто разорвалось само пространство. Угольный
провал в Ничто...

И сразу мир исчез, Вселенная рухнула. Ни звезд, ни туманностей - ничего.
Густая непроницаемая тьма. Нам показалось, что со временем происходят
странные вещи: то оно мчалось вперед с немыслимой скоростью, то
останавливалось совсем. Словно здесь вообще не было времени.

Сознание у всех померкло... Мы точно погрузились в небытие и в тот же миг
вынырнули.

- Что это было? - воскликнул вскочивший на ноги Бурсов. - Где мы?

Кто ему мог ответить? Еще ни один астронавт не попадал в такие переплеты.

- Похоже, что мышеловка захлопнулась, - проговорил биолог Зиновский.

Если бы мы знали тогда, как недалек он был от истины...

На корабле воцарилась гнетущая тишина. Трудно было свыкнуться с мыслью,
что Кочетова больше нет. Кажется, только что вышел из звездной каюты - и вот
никогда уже не войдет... Капитан целыми днями пропадал в рубке электронного
универсала. Я сидел за пультом, а сзади полулежал в кресле Иван Бурсов и
читал свою неизменную "Историю философии". У него, планетолога, вся работа
была еще впереди. В свободное от дежурства время я уединялся в своей каюте.
Чтобы как-то заполнить пустоту, начал писать картину - незатейливый земной
пейзаж: осенние дали, и на переднем плане береза, словно охваченная желтым
пламенем.

Постепенно мы снова стали все чаще собираться вместе в звездной каюте.

- Что-то не нравится мне мир после аннигиляции... - бормотал Иван, почти
не отрывавшийся теперь от гамма-телескопа.

То и дело он бегал в рубку ЭУ, производил какие-то расчеты. Однако на все
наши просьбы объяснить, в чем дело, отвечал одно и то же: "Пока еще нет
полной ясности".

К своему гамма-телескопу - самому дальнозоркому и самому хрупкому из всех
корабельных средств наблюдения - Бурсов с самого начала строго-настрого
запретил нам всем прикасаться. Но однажды, когда планетолог скрылся за