Чтение 4–й страницы книги ~Каторга~

Германии, этот номер не пройдет... Назовите себя!

- Я ничего не знаю. Мне очень нехорошо.

- Из какой ты страны, вонючая сволочь?

- Я ничего не помню, - отвечал Полынов рыдая... Шолль бил его по голове
тяжелым пресс-папье.

- Пойми! - доказывал он. - То, что случилось в Бельгии с этим
экспрессом, нас мало волнует. Зато мы должны заверить нашу общественность,
что преступление в Познани раскрыто, а преступник понес наказание... Ну?
Пять лет тюрьмы... ты слышишь? Всего-то пять лет! Обещаю из Моабита
перевести тебя в Мюнхенскую тюрьму. Отличная жратва. Вентиляция в камерах.
Прогулки и переписка. Говори же... ну? Говори, говори, говори!

- Меня в Познани никто не видел, - отвечал Полынов...

Комиссаром по криминальным делам в Берлине был граф фон Арним - холеный
аристократ, внешне напоминающий британского милорда. Невозмутимо он выслушал
доклад следователя Шолля:

- С этим упрямым идиотом, мне думается, дело гораздо серьезнее, нежели
с обычным взломщиком. Очевидно, у него имеются основательные причины для
того, чтобы молчать о себе. Сейчас он уже полностью падшая личность, часто
плачет на допросах и остается силен только в одном - в своем молчании.

- У вас сложились какие-либо выводы? - спросил граф.

- Подозрения! Я подозреваю, что это... провокатор, каких департамент
тайной полиции Петербурга немало содержит в городах Европы для наблюдения за
эмигрантами-революционерами. Но, кажется, он решил подзаработать на
уголовщине, а теперь, пойманный, страшится разоблачения. Не здесь ли причина
его упорного запирательства на допросах и ссылки на потерю памяти?

Граф фон Арним через окно оглядел Александерплац, где ерзали на
повороте трамваи, спешили по своим обычным делам берлинцы, а дамы
придерживали в руках края своих юбок, чтобы не подметать ими панели. Граф
задернул на окне плотную штору.

- Не спорю, - было им сказано, - тут что-то есть... Сегодня я как раз
ужинаю в "Альтоне" с господином Гартингом и надеюсь: он поможет нам
разобраться в этом случае. Но, если он русский, как вы полагаете, нам
предстоит выдать его на расправу в Санкт-Петербург... со всеми его отбитыми
потрохами!

Гартинг в ту пору возглавлял работу царской "охранки" в Берлине, за что
и получил недавно от кайзера орден Красного Орла. Гартинг согласился
повидать преступника, чтобы рассеять сомнения своих германских коллег по
ремеслу.

Свидание состоялось в камере для адвокатов.

- Нет, я не адвокат, - заявил Гартинг. - Я представляю солидную
"Армендирекцион", попечительство о бедных не только в больницах Берлина, но
и в тюрьмах. Насколько нам известно, у вас нет ближайших родственников в
Германии, но мы крайне заинтересованы в их розыске, дабы помочь вам...

- Не старайтесь схватить меня за язык, - сразу пресек его Полынов. - Я
плевать хотел на все ваши попечительства! А родственников у меня - как у
серого волка в темном лесу...

Гартинг потом говорил фон Арниму:

- Нет, эта лошадка не из нашей конюшни, и под каким седлом она скачет -
неизвестно. Скорее технически образованный взломщик, каких в Европе
немало... Не исключено, - добавил Гартинг, - что лодзинские пэпээсовцы
попросту наняли его для экса, чтобы он исполнил ту работу, на которую сами
они не способны...

Полынов словно подслушал это мнение Гартинга, настойчиво требуя вызова
к следователю. Шолль, конечно, не отказал ему в свидании, догадываясь, что
дело идет к концу.

- Не хватит ли нам заниматься болтовней? Мне, честно говоря, давно жаль
того гороха, который ты пожираешь с казенной похлебкой. Выдворить тебя из
Германии ко всем чертям - вот лучший способ избавиться от лишних бумаг, и на
этом давай дело закроем. Называй страну, которая произвела тебя...

Полынов сказал, что решил сознаться:

- Да, я - русский, и прошу выдать меня России, где, я рассчитываю, со
мной разберутся лучше, нежели в Берлине.

- Давно бы так! - обрадовался Шолль. - Тем более между нашим кайзером и
вашим царем имеется благородная договоренность о выдаче преступников. Мы
просто не успеваем перекидывать через шлагбаум ваших социалистов...

Полынов - неожиданно! - проявил знание международного права,
гласившего, что выдача преступника возможна лишь в том случае, "если деяние
является наказуемым по уголовным законам как того государства, от которого
требуется выдача, так и того государства, которое требует его выдачи".

- Отчасти я знаком с этим вопросом... как дипломат! - криво усмехнулся
Полынов. - Хорошо извещен о решении королевской комиссии Англии от 1878
года, приходилось листать и Оксфордскую резолюцию о выдаче беглых
преступников. Юридическая неразбериха начинается именно с того момента,
когда уголовное преступление пытаются отделить от политического. Памятуя об
ответственности, я снимаю с себя всякие подозрения в принадлежности к
политике, желая осчастливить свое отечество возвращением лишь в амплуа
уголовного преступника.

Следователю пришлось здорово удивиться:

- Послушайте, кто вы такой? Черт вас побери, но я впервые встречаю
грабителя, который бы цитировал мне статьи международного права...
Назовитесь хоть сейчас - кто вы такой?

Полынов в ответ слегка поклонился:

- Вы уже добились от меня признания в том, что я русский подданный. Так
оставьте же для царской полиции большое удовольствие - установить мою
личность.

- Хорошо, - призадумался Шолль. - Но я желал бы, чтобы у вас о нашей
криминаль-полиции сохранились самые приятные воспоминания.

- В этом не сомневайтесь, - обещал ему Полынов.

Следователь, кажется, не проникся его юмором:

- Думаю, в России вас обработают еще лучше нас...

На запасных путях пограничной станции Вержболово немецкая
криминаль-полиция передала его русской полиции. Снова тюремный вагон с
решеткою на окне, но теперь в окне виделось совсем иное: вместо
распластанных, как простыни, гладких шоссе пролегали жалкие проселки, вместо
кирпичных домов сельских бауэров кособочились под дождями жалкие избенки. И
над древними погостами усопших предков кружило черное воронье...

В двери вагонной камеры откинулось окошко, выглянуло круглое лицо
солдата, он поставил кружку с чаем и хлеб.

- Ты, мил человек, не за политику ли страдаешь?

- Нет. Я кассы брал. Со взломом.

- Хорошо ли это - чужое у людей отымать?

- Затем и поехал в Европу, чтобы своих не обидеть.

- Тебя зачем в Питер-то везут?.

- Вешать.

- Чаво-чаво?

- Повесят, говорю. За шею, как водится.

- Так надо бы у немцев остаться. Они, чай, добрее.

- Все, брат, добренькие, пока сундуков их не тронешь. Тут политика
простая: мое - свое, твое - не мое.

- И я так думаю, - сказал солдат. - Ты мое тока тронь, я тебе таких
фонарей наставлю, что и ночью светло покажется...

Поезд, наращивая скорость, лихорадочно поглощал нелюдимые пространства,
и кружило над погостами воронье. "Banko, banko, banko", - отстукивали
колеса, а в памяти Полынова навсегда утвердился загадочный No XVC-23847/
А-835.

...Вацек не ошибался: этот человек способен на все!

3. В СЛАДКОМ ДЫМУ ОТЕЧЕСТВА

Молодой штаб-ротмистр Щелкалов встретил его в кабинете, стоя спиною к
черному вечернему окну, в квадрате которого соблазнительно пылали фееричные
огни Петербурга.

- Поздравляю с прибытием, - начал жандарм приветливо. - Как помнится
всем из гимназической хрестоматии, "и дым отечества нам сладок и приятен".
Итак, вы снова в любезных сердцу краях, а посему стесняться вам уже нечего.
Конечно, вы ехали сюда, заранее решив, что говорить с нами не станете...
Ведь так?

- Примерно так, - не возражал Полынов. Щелкалов уселся в кресле,
спросив душевно:

- Между нами. Как там условия в Моабите?

- Дрянные. Много бьют и мало кормят.

- А в наших "Крестах"?

- Лучше. Но похоже на монастырь для грешников.

- Что делать? Пенитенциарная система. Испытание человека одиночеством.
Вас оно не слишком угнетает?

- Да нет. Спасибо. Я люблю одиночество.

- А почему любите, позволю спросить вас?

- По моему мнению, человек бывает сильным, когда становится одинок.
Одиночка отвечает только за себя. В толпе же индивидуум обречен жить мнением
толпы... стада! А лучшие мысли все-таки рождаются в трагическом одиночестве.

Щелкалов не стал ломать голову над сказанным ему:

- В некоторой степени все это отрыжка ницшеанства. Правда, я не большой
знаток всяких там философий. Но кое-что, признаться, почитывал... Хотя бы по
долгу службы. Можно я буду называть вас по имени-отчеству? Кажется, Глеб
Викторович?

- А мне все равно. И вам тоже. Вы ведь, господин штаб-ротмистр, сами
догадываетесь, что это мое фиктивное имя.

- Может, представитесь подлинным? Я, как следователь, обязан выяснить,
кто вы такой... Наверное, социалист? Эта фраза привела Полынова в игривое
настроение: