Чтение 4–й страницы книги ~Предела нет~

в Венгрии, а в Австрии, в одном из филиалов Маутхаузена.

Не поднимая головы. Колесников повел глазами в сторону. Черные фигуры в
глубине подвала склонились над чем-то. Что они делают там? А! Снимают со
столба человека! Мелькнула бессильно свесившаяся на грудь пепельно-седая
голова с простриженной полосой ото лба к затылку. Потом медленно
сползавшее со столба тело качнулось, изменило положение. Голова
запрокинулась, стало видно лицо со страдальчески перекошенным ртом...
Герт! Ганс Герт, гамбургский коммунист, друг Тельмана, один из вожаков
Сопротивления в Маутхаузене!

Так это о нем только что сказали: мертв?

Агония его была безмолвной. Длинное, костлявое и все же при
неправдоподобной худобе своей еще могучее тело напряглось. В последнем
предсмертном усилии оно тянулось и тянулось к земле, но так и не могло
дотянуться, хотя уже почти касалось ее растопыренными пальцами огромных
грязных ступней.

Лишь в застенке увидел Колесников, какого высокого роста Герт. В лагере
он ходил всегда согнувшись. Это скрадывало его рост. Но за мгновение до
смерти он распрямился...

Герт! Герт! Так ты и умер, старина, не дождавшись победы! А она близка.
Если наши высадили десант на Имперский мост, один из пяти венских мостов
через Дунай, то столица Австрии обречена. Не исключено, что она уже пала.
Вчера, или сегодня утром, или даже час-полчаса назад.

А от Вены недалеко до Маутхаузена.

Но десант на венский мост не спас Герта. Не спасет и его, Колесникова.
Где еще там этот десант, а Конрад, палач, вот он, рядом! И тот обречен,
кто попадет в руки к этому дюжему уголовнику-убийце, который спешит
сократить срок своего заключения, пытая политических...

Он может продеть палку между связанными руками Колесникова и его
подколенными впадинами, затем, подвесив вниз головой, раскачивать взад и
вперед и бить толстым резиновым шлангом или плеткой-девятихвосткой.

В концлагере пытка эта носит название "качели".

Впрочем, не снимая Колесникова со скамьи, Конрад может зажать ему
пальцами нос и вливать в рот воду через лейку. Обычно, если заключенный
упорствует, в него вливают около ведра. Больше ведра в Маутхаузене не
выдерживал никто - либо, захлебываясь, начинали говорить, либо умирали.

Пытка называется шутливо - "водопой".

О! В запасе у Конрада имеются подвешивание за кисти рук - понятно, с
тяжелым грузом, привязанным к ногам, порка на "козле", поливание ледяной
водой, причем струя расчетливо направляется в область сердца, и еще
многое-многое другое.

Из этого явствует, что у палачей колоссальный выбор!

Но, кажется, гауптшарфюрер сказал; "Освободите столб для следующего"?

Значит, столб?

Сейчас Колесникова подвесят за связанные за спиной руки так, чтобы ноги
не доставали земли. Слыша хруст своих суставов, он будет мучительно
тянуться и тянуться к земле. А Конрад, многообещающе улыбаясь, поднимет с
пола бич или плетку-девятихвостку и... Все это пришлось испытать Герту.
Видимо, Конрад уже вошел в подлый палаческий азарт. Замучив до смерти
одного заключенного, с удвоенной энергией примется за другого.
Обстоятельно, всерьез, по-настоящему! То, что делали с Колосниковым до сих
пор, можно назвать лишь поглаживанием. Но столб - это конец! Порванные
связки, суставы, отбитые девятихвосткой почки - конец.

- Ну-с! Продолжим, Конрад!

- Попрошу еще минутку, гауптшарфюрер. Жажда... Разрешите?

От группы людей, одетых в черное, отделилась фигура. На ней фартук,
очень длинный, кожаный, как у кузнеца. Мелькнув перед Колесниковым, фигура
вышла из поля его зрения. Слышны позвякивание графина о стакан, бульканье.
Кто-то пьет - торопливо, шумно, длинными глотками, как лошадь.

Колесников облизал губы. Несколько капель осталось на них после того,
как обдали из лохани водой, приводя в чувство. Его тоже жжет жажда.

Имперский мост! Конечно, он спутал застенки. Это Австрия, а не Венгрия.
Со времени первых допросов прошло около трех недель.

Пространство, которое стискивало его в венгерском лагере, раздвинулось,
но в общем-то ненамного.

Вот что представляет собой один из лагерей, входящий в состав
Маутхаузена. Плац утрамбован ногами до звона. Шеренги конюшен
приспособлены под жилье (в просветах между ними виден Дунай). Вокруг
колючая проволока в шесть рядов. (Обычно она под током!) Ров шириной до
четырех метров. И через каждые пятьдесят метров сторожевые башенки-вышки.
(Там, под навесом, у пулеметов и прожекторных фонарей, нахохлились
эсэсовцы в касках.) А по ночам лагерь опоясывает еще и собачий лай.

Все заключенные показались Колесникову вначале на одно лицо. И оно было
землисто-серое и как бы треугольное - от худобы.

Когда Колесников сообщил соседям по блоку последнюю новость: 21 марта
наши высадили десант в Эстергом-Тат, рты его слушателей раздвинула не
улыбка и не подобие улыбки, а скорее судорожная гримаса радости, почти
уродливая, тотчас же стертая пугливым движением ладони.

Какие-то иконописные лики, а не лица! Однако без самодовольного
выражения святости. И без нимбов. Здесь вместо нимбов полагаются шутовские
полосатые шапки. Одежда тоже полосатая. Будто тень от тюремной решетки
пала на одежду и навсегда приклеилась к ней. (Куртку и штаны заключенные
называют "зеброва шкура", нищенские башмаки на деревянной подошве -
"стукалки".)

В лагере еженедельно происходит нечто напоминающее выбраковку лошадей.
Заключенные выстраиваются на плацу в одну шеренгу, а мимо, не спуская с
них взгляда, неторопливо двигаются лагерные врачи. То и дело раздается
окрик: "Номер такой-то! Три шага вперед!" Номер такой-то, живая мумия,
делает три шага на подгибающихся ногах. Надзиратели рывком подхватывают
его под руки и поспешно уволакивают прочь.

Вот почему население Маутхаузена не увеличивается, хотя сюда почти без
пауз доставляют новые и новые партии заключенных - преимущественно из
эвакуируемых лагерей, на Востоке.

В Маутхаузен Колесникова привезли в конце марта, уже после побега
группы военнопленных, которые, раздобыв оружие, провели форменный, по всем
правилам, бой с охраной.

Лагерь после репрессий за побег словно бы покрыло пеплом.

Но, быть может, еще тлеют угли под пеплом?..

С нетерпением всматривался Колесников в лица своих соседей по блоку. Он
не знал, что и к нему присматриваются, взыскательно взвешивают: надежен
ли, годится ли?

Группы Сопротивления в Маутхаузене продолжали бороться. Корневая
система, глубоко укрытая в подполье, была, к счастью, не нарушена. И один
из вожаков Сопротивления взял вновь прибывшего на заметку.

Однажды на плацу Колесников услышал шепот за спиной: "Иди, не
оглядывайся! Ты ведь разведчик! Разбираешься в радиотехнике? Нам нужен
человек, который разбирался бы в радиотехнике".

Слово "нам" ударило горячей волной в сердце. И тут Колесников сплоховал
- не выдержал и оглянулся.

Герт! Ну на него уж ни за что бы не подумал. Угрюмый сгорбленный
старик, мойщик посуды в лагерном лазарете, такой с виду безучастный ко
всему! И ходит-то как! Опустив голову, ссутулив плечи, волоча тяжелые
"стукалки" по земле.

На следующий день были пущены в ход таинственные рычаги - Колесников
опомниться не успел, как его перевели на работу в лагерные механические
мастерские. Там заключенные чинили замки, телефоны, оптические приборы.

Он надеялся, что ему прикажут тайно изготовлять гранаты или мины. Но
черед до гранат и мин, видимо, не дошел. Нужен был радиоприемник.

Герт объяснил задачу.

- Мы помогаем людям выжить, сохранить себя до победы, которая близка, -
сказал он. - Дать украдкой лишнюю миску супу или сто граммов хлеба
заключенному, над которым нависла угроза выбраковки на очередном
медосмотре, есть уже достижение. Но ведь, кроме хлеба, человек ждет от нас
еще и морального ободрения, не так ли? Попросту говоря, ему позарез нужна
надежда...

Колесников был определен в напарники к одному из рабочих - радиотехнику
по своей гражданской специальности. Ценой огромного риска отдельные
радиодетали доставлялись в мастерские "с воли" теми участниками
Сопротивления, которые работали вне лагеря. Собирать приемник приходилось
урывками, держа его под грудой телефонного кабеля, трубок, замков, то и
дело опасливо озираясь.

Колесников мог лишь догадываться о том, что, блестяще начав весеннюю
кампанию 1945 года с Эстергом-Татской операции, его родная Краснознаменная
Дунайская флотилия продолжает высаживать десанты, опережая наши
продвигающиеся вдоль берега части. Фигурально выражаясь, у командующего
флотилией контр-адмирала Холостякова были две "руки" - бригада речных
кораблей Державина и бригада речных кораблей Аржавкина. Выдвигая то одну,
то другую, он попеременно бил ими вдоль Дуная.

В течение второй половины марта и первой половины апреля пронеслась
вверх по реке головокружительная вереница десантов. И вот наконец их
увенчал дерзкий десант в центр Вены!

Радиоприемник, собранный заключенными, заработал 12 апреля. Едва
дождавшись обеденного перерыва, Колесников спустился в заранее
подготовленный тайник. Напарник его стоял на стреме.

Почти сразу же удалось поймать какую-то немецкую станцию. В наушниках
плеснула радиоволна, принесшая на своем раскачивающемся гребне слово
"Райхсбрюкке". Позвольте: "Райхсбрюкке", иначе Имперский мост? Есть такой
в Вене. Один из пяти венских мостов через Дунай.

Правильно! Вторая радиоволна, следом за первой, принесла слово "Вена".