раз накануне гласности. Ну конечно, как можно перепутать? Ведь и гласность
хренова началась именно с этой истории, с моей давней непростительной
глупости.
литераторов и пили пиво с раками, которые в ту пору, если говорить о Москве,
водились только здесь да еще иногда в Доме журналистов. Арнольд все время
порывался выставить на стол бутылку настойки из маральих рогов. Ибо она, как
он, смеясь в бороду, объяснял, лучшее средство от рогов супружеских. И
вообще, у них в Сибири такую настойку зовут "амораловкой" -- за ее необоримо
возбуждающее действие. А недавно, например, пробную партию "амораловки"
закупили совсем уж почти невозмутимые финны и просто с ума посходили.
Арнольд, почуяв выгоду, начал хлопотать об организации производственного
кооператива -- их как раз только-только разрешили постановлением ЦК КПСС.
литровую банку соленых рыжиков, которые идут с "Жигулевским" еще лучше
раков. Деморализовав нас рыжиками, он наконец сделал то, от чего мы
удерживали его весь вечер: начал нам рассказывать сюжет своего нового
романа. Подробностей я, конечно, уже не помню, но суть такова: один таежный
охотник по имени Альберт выслеживает и убивает самку рыси, чтобы сшить шапку
любимой женщине. И тут-то начинается самое главное. Лишившись подруги, самец
принимается мстить за свое порушенное звериное счастье и преследует охотника
аж до самого Красноярска, где и загрызает его насмерть возле мехового
ателье, куда Альберт пришел, чтобы получить уже готовую шапку. Мстительного
самца отстреливает случившийся поблизости милиционер. Он вместе с шапкой
приносит страшное известие любимой погибшего промысловика. И остаются на
свете две одинокие, лишившиеся своих мужчин самки -- одна в виде женщины,
другая в виде шапки...
бестактность со стороны Жгутовича и не слишком огорчить самолюбивого
провинциального автора.
поинтересовался Арнольд.
гоняется... "Моби Дик".
про шапку у них там есть?
аллюзиях далеко не уедешь!
а главное, соображая, что это такое -- аллюзия. Спорить со Стасом он даже и
не пытался, потому что Жгутович был человеком угнетающе начитанным, да и
работал в букинистическом магазине "Книжная находка", что на Лубянке, рядом
с памятником первопечатнику Ивану Федорову. Стаса знала вся литературная
Москва, так как он помогал писателям в обстановке жестокого книжного
дефицита доставать редкие и идеологически неоднозначные издания. Он бы мог
озолотиться на этом деле, но у него была одна пагубная и неизлечимая
болезнь. По сравнению с ней наследственный алкоголизм с запоями и
галлюцинациями -- всего лишь легкое недомогание. Он писал стихи.
Отвратительные, как утренний остаток макияжа на лице нелюбимой женщины. По
этой печальной, но уважительной причине книги писателям он доставал задаром,
рассчитывая, что они в знак ответной признательности порекомендуют его
произведения в какой-нибудь популярный журнал. Однако чаще всего, получив
искомую книгу, вероломный писатель в ответ на просьбу "поддержать" начинал
морщить лоб и, полистав Стасовы стихи, бормотал что-то про пока не
обретенный еще автором консенсус между экзистенцией и поэтическим инобытием
логоса... В переводе на обычный язык это означало следующее: хоть ты,
Стасик, и хороший парень, но твое плохо прорифмованное дерьмо
порекомендовать куда-нибудь очень сложно, разве что ты достанешь мне
собрание сочинений Арцыбашева. А когда, достав, наконец, Арцыбашева, да еще
комплект романов Ренье в придачу, Жгутович заводил речь о том, что стихов у
него набралось уже на три сборника, а поэт без книги, как Париж без Сены,
ему начинали бормотать что-то о судьбе как формообразующем факторе
творчества...
какой-то бомжеватого вида мужичок приволок в магазин здоровенный том
"Масонской энциклопедии", изданной перед самой революцией. Это была
немыслимая удача, ну, как если б сегодня кто-нибудь нетрезвый притащил вам
мешок платиносодержащих радиодеталей и попросил за это пятьдесят долларов.
Мужик опасливо запросил пятьдесят рублей. Стас великодушно заплатил за
"Масонскую энциклопедию" червонец из собственного кармана, и доходяга был
счастлив, ибо пребывал в том специфическом состоянии, когда за стакан
портвейна можно продать себя на галеры. Конечно, Жгутович сразу понял, что
наступил его звездный час и что теперь или никогда он станет наконец автором
книги стихов, без которой поэт, как Лондон без Темзы. Слух о "Масонской
энциклопедии" разнесся по литературной Москве с эпидемической скоростью. К
магазину возле памятника Ивану Федорову потянулись, как волхвы к
Христу-младенцу, писатели: всем хотелось завладеть уникальной энциклопедией
и проникнуть в тайну великого закулисья, в тайну, по сравнению с которой
марксизм -- детская сказка про Шалтая-Болтая. Но их ожидало суровое
встречное предложение: Стас, как вы уже, наверное, догадались, решительно
требовал в качестве вознаграждения издать его собственную книжку и не
торопился расставаться с "Масонской энциклопедией", дожидаясь надежного
соискателя, безотказного, как автомат Калашникова. Ошибиться Жгутович не
имел права. Это теперь, когда хрупкий скелет нации хрустнул в объятиях
капитализма, ты можешь прийти, заплатить, и твоя книга, состоящая, допустим,
из альковных прозвищ, какими одаривали тебя женщины, будет мгновенно издана.
Но тогда... Тогда на каждого, кто приходил в издательство с рукописью,
смотрели так, точно это был маньяк, сбежавший из психушки вместе со своей
историей болезни, каковую теперь и просит опубликовать, да еще собирается
получить за это гонорар.
продираться стихотворной строке на пути от первой гримасы вдохновения на
лице поэта до пахнущего свежей типографской краской сигнального экземпляра,
я должен рассказать, как была издана моя первая и единственная книжка.
Случилось это только благодаря тому, что, разведясь в один прекрасный день с
женой и разменяв нашу общую жилплощадь, я стал обладателем однокомнатной
квартирки на улице командарма Тятина (ныне 2-я Вздыбленская) в панельном
доме, построенном в семидесятые годы. Эти облупившиеся белые многоэтажки в
центре Москвы напоминают мне сломанные холодильники, завезенные дачниками в
лес и там брошенные... (Неплохо. Запомнить!)
чем вопрос, почему я на ней женился. Она была миловидной, пухленькой дамой,
неплохо готовила, изъяснялась на литературные темы и изнурялась аэробикой.
По вечерам мы лежали в постели и, прежде чем заняться любовью, читали: я --
стихи какого-нибудь просочившегося на журнальные страницы мерзавца, она --
"Здоровье". Сигналом к переходу от чтения к уныло-вазелиновому интиму
обыкновенно служило нажатие кнопки ночника. Заметив, что моя рука потянулась
к выключателю, она поворачивала ко мне свое густо смазанное ночным кремом
лицо и говорила: "Подожди, милый, я дочитаю страницу!.." По утрам жена
ходила на стадион (он был виден из нашего окна) и для поддержания фигуры
делала несколько кругов по гаревой дорожке. И вот однажды, прихлебывая кофе
и наблюдая через стекло, как она движется по терракотовому ободку зеленого
поля, я неожиданно подумал о ней как об искусственном спутнике, который
может в любой момент сорваться со своей орбиты и навсегда исчезнуть в вечной
космической мерзлоте.
одного своего стихотворения и на жизнь зарабатывал тем, что, во-первых,
служил корреспондентом в многотиражке "За образцовый рейс" 4-го
автокомбината, а во-вторых, тем, что писал стихотворные пионерские
приветствия и юбилейные истории фабрик и заводов. По сему поводу, уже
собирая мои вещи, жена заметила, что это чисто русская традиция:
нестреляющая Царь-пушка, незвонящий Царь-колокол и непечатающиеся поэты...
квартиру, я поначалу и не сообразил, что таким образом обеспечил себе
литературное будущее. Я просто наслаждался полузабытым счастьем безотчетного
одиночества. Девушки у меня, конечно, бывали, но не так уж часто, ибо
свобода настраивает мужчину на философский лад и делает гурманом. Измена в
браке -- это нечто профилактическое. Если б адюльтер входил в ежеквартальную
медицинскую диспансеризацию, думаю, большинство мужей бросили бы заниматься
этой чепухой...
Закусонского. Притащил в буквальном смысле слова, ибо в этот день он получил
авансы за положительную рецензию, а также за два упоминания в обзорной
статье -- и поэтому был просто не в состоянии добраться до дома.
Пробудившись утром, Закусонский обполз мою квартиру оловянным взглядом и
полувопросительно простонал, так как на полноценный вопрос сил не было:
я достал из холодильника бутылку пива.
спасительного глотка.