Распайля, которую мне любезно одолжил наш ксендз, - ответила больная. -
Анелька, оставь дверь открытой, пусть комната проветрится. Вы не поверите,
пани, каких чудодейственных результатов добивался этот человек своими
лекарствами. Я в восторге и, мне кажется, стала здоровей только оттого, что
прочла несколько глав. А что будет, когда я начну применять все эти
средства! Joseph, mon enfant, n'as-tu pas froid?**
Валентина.
там птичек, посмотришь, как Карусик гоняется за бабочками...
мальчик.
поглощала все его мысли, из-за нее он был отдан под покровительство святому
Франциску и носил одеяние монахов этого ордена, и его постоянно пичкали
лекарствами.
Лечат меня вот уж скоро три года и все без толку. Теперь я решила обходиться
без врачей, буду лечиться сама. Разве что Ясечек свезет меня к
Халубинскому... О, я чувствую, он бы мне помог! Но Ясечек не думает об этом,
дома бывает редко; а когда я заговариваю о поездке в Варшаву, говорит, что
дела не позволяют. Все кончается обещаниями. Angelique, chasse ce chien*,
она неприлично себя ведет!
участи со смирением, достойным всяческих похвал. Но это не помешало ему
тотчас же заскулить и зацарапаться в дверь, а потом кинуться на важно
расхаживающих петухов.
кукситься, подала матери теплый платок, а гувернантке английскую грамматику
и побежала на кухню, чтобы принести молока Юзеку и заказать котлетку для
матери. По дороге сорвала цветок и воткнула себе в волосы. На террасу она
вернулась вместе с высокой и грузной особой далеко не первой молодости, -
ключницей, пани Кивальской. На ней было шерстяное платье в черную и красную
полоску. Свободный лиф этого парадного туалета выгодно подчеркивал ее пышные
формы.
заскрипели половицы, и кивнула головой гувернантке, но та не удостоила ее
даже взглядом. Панна Валентина возненавидела ключницу с той поры, как,
проходя мимо кухни, услышала ее разглагольствования о том, что ей, панне
Валентине, будто бы срочно нужен муж.
фельдшер зубы?
преподобия совсем плоха, ноги у нее уже распухли, она причастие принимала, -
рассказывала ключница и при последних словах перекрестилась и ударила себя
кулаком в грудь.
белый как мел. Как увидел меня, ни слова не вымолвил, только рукой махнул.
Но я-то вмиг по его глазам догадалась, что он хотел сказать: "Хоть бы ты,
Кивальская, согласилась поступить ко мне. Старуха, чего греха таить, на
ладан дышит, а эти шельмы, если не присмотреть за ними, голодом меня
заморят".
метит на место умирающей. А Кивальская продолжала тараторить.
наивностью ее хозяйки, - возьми историю средних веков и пойдем в сад.
послушанию, она тотчас же направилась к себе в комнату и вскоре вернулась с
книжкой в руке и печеньем для воробьев в кармане.
Кивальской. Не встретила ли ты случайно в городе пана? Он собирался к
комиссару. Joseph, mon enfant, veux-tu aller au jardin?*
поудобнее, продолжала развлекать свою хозяйку новостями. Ее громкий голос
слышен был даже в саду, но скоро перестал доноситься до гувернантки и
Анельки.
приволье доживали свой век могучие каштаны, покрываясь весной пирамидальными
кистями белых цветов, а осенью колючими плодами. Росли там и клены, листья у
которых напоминали утиные лапы, акации с листочками, посаженными плотно, как
зубья частого гребня, и цветами, похожими на львиный зев, которые
приманивали пчел своим сладким ароматом. Вдоль забора выстроились липы,
облепленные целыми стаями воробьев, которые зорко следили за полями и
овинами. Рядом с липами вытянулись тонкие итальянские тополя и печальные
островерхие ели, широко растопырившие книзу свои ветви.
резко пахнущие цветы употребляются как потогонное средство, кусты
терновника, которые осенью покрываются черными терпкими ягодами, боярышник,
шиповник, излюбленный дроздами можжевельник рассыпались по всему саду; они
захватывали все свободное от деревьев пространство, ведя между собой упорную
и скрытую борьбу за соки земли и углекислоту воздуха. Стоило какому-нибудь
кусту захиреть, как возле тотчас же появлялись недолговечные, но опасные
сорняки и травы.
ивами. Зимой их стволы казались уродливыми скрюченными калеками; по ночам
они принимали обличье чудовищ, раскоряченных, горбатых, безголовых,
многоруких, которые при появлении человека замирали в странных позах,
притворяясь неживыми. С наступлением тепла эти страшилища покрывались
нежными побегами и мелкими листочками, ярко-зелеными сверху и серебристыми
снизу; в их дуплах, похожих на разинутые пасти, гнездились птицы.
благоухал, сиял, шелестел и звенел голосами всевозможных птиц, шла неровной,
заросшей тропинкой Анелька со своей гувернанткой. Все вокруг восхищало
девочку. Она часто и глубоко дышала, ей хотелось подолгу разглядывать каждую
веточку, мчаться за каждой птицей и бабочкой, хотелось все заключить в свои
объятия. Панна Валентина, напротив, была холодна. Она ступала мелкими
шажками, созерцая носки своих башмаков и прижимая к тощей груди английскую
грамматику.
сейчас тебе представится возможность узнать, за что Генрих Четвертый просил
прощения у Григория Седьмого. Об этом ты прочтешь в жизнеописании Григория
Седьмого, или, как его называли еще, Гильдебранда, в главе: "Немцы и
итальянцы".
Анельку. Подавив вздох, она ехидно спросила:
английский, что я тогда буду делать?
даже на одном языке. А о трех самых богатых в мире литературах и говорить
нечего!
благороднее науки?
вырасту?
стала учиться, нет! А потом у меня нашлось бы много дела. Я заплатила бы
жалованье батракам, чтобы они не хмурились, как теперь, когда здороваются со
мной; потом велела бы залечить на деревьях раны, а то садовник говорит, что
у нас скоро все засохнет и сгниет. И непременно прогнала бы лакея: он
убивает птиц на пруду и выжигает крысам глаза... Бессовестный! - Анелька
содрогнулась. - Потом отвезла бы маму и Юзека в Варшаву. Нет!.. Это я
сделала бы прежде всего! А вам подарила бы целую комнату книг... Ха-ха!..
лет, а ты болтаешь, точно провинциальная актриса, о вещах, которые тебя не
касаются, и не занимаешься тем, чем следует. Ты слишком взрослая для своих