Чтение 4–й страницы книги ~Квартиронка~

"Ara, знаю! Догадался! Я понял его тайные замыслы! Эта хитрая лиса,коварный адвокат, так называемый опекун, наверно, сам влюблен в свою подопечную! Что из того, что она молода, богата, хороша собой, настоящаякрасавица, а он стар, уродлив, низок и противен! Он-то себя не считаеттаким. А она? Что ж! Он все-таки может надеяться. Иной раз сбываются иболее безрассудные мечты. Он знает жизнь - он юрист. Ему известно все,что ее окружает, - он ее опекун. Все ее дела в его руках. Oн ее наставник, поверенный, казначей - словом, распоряжается всеми ее делами. С такой властью чего не добьешься! Он хочет одного: либо жениться на ней,либо ее ограбить. Бедная девушка! Как мне жаль ее!"

Странно, но я испытывал только жалость. У меня не было другогочувства к ней, и я не мог понять почему.

Но тут пришел Сципион и прервал мои размышления. За ним вошла девочкалет тринадцати; она несла тарелки и блюда с едой. Это была Хлоя, дочьСципиона, но не такая черная, как ее отец. У нее были желтая кожа и миловидное личико. Как объяснил мне Сципион, мать "малютки Хло" - так онназывал дочь - мулатка, а "наша Хло - вылитая мамаша. Ха-ха-ха!"

Веселый смех Сципиона показывал, что он очень доволен и горд своейхорошенькой светлокожей дочкой.

Хлоя, как и всякая женщина, была ужасно любопытна: ее круглые глаза,сверкая белками, все время бросали взгляды на белого чужестранца, спасшего жизнь ее госпоже, и она чуть не перебила все чашки и тарелки. Боюсь, что если бы я не вступился, Сципион выдрал бы ее за уши. Забавнаяболтовня и жесты отца и дочки, их своеобразные манеры, да и вообще всеособенности жизни рабов живо заинтересовали меня.

Несмотря на слабость, у меня был хороший аппетит. Я ничего не ел напароходе; увлеченные гонкой пассажиры почти все забыли про ужин, и я втом числе. Теперь, увидев приготовления к завтраку, я почувствовалсильный голод и отдал должное стряпне матушки Хлои, которая, по словамСципиона, заправляла всей кухней. Чай подкрепил меня, а искусно поджаренный цыпленок с рисом, казалось, влил свежую кровь в мои жилы. Если быне боль в руке, я чувствовал бы себя совсем здоровым.

Отец и дочь убрали со стола, и вскоре Сципион вернулся, так как емувелели находиться при мне.

- А теперь, Сципион, - сказал я, как только мы остались одни, - расскажи мне об Авроре.

- О Pope, масса?

- Да. Кто такая Аврора?

- Бедная невольница, масса, такая же, как и старый Зип.

Смутный интерес, который я чувствовал к Авроре, сразу угас.

- Невольница? - повторил я разочарованно.

- Это служанка мисса Жени, - продолжал Сципион. - Она причесывает ее,одевает, сидит с ней, читает ей вслух, все делает...

- Читает ей? Как! Невольница?

Мой интерес к ней снова ожил.

- Да, масса, она самая - -Рора. Я сейчас объясню. Старый масса Сансонбыл очень добрый к нам, неграм, и многих научил читать. И Рору тоже. Оннаучил ее читать, писать и многим-многим вещам, а молодая мисса Жени научила ее музыке. Рора - ученая девушка, очень ученая! Она знает оченьмного вещей, совсем как белые люди. Играет на пьянине, играет на гитаре.Гитара - она похожа на банджо, и старый Зип тоже умеет на ней играть.Да, он тоже. Ух-х!

- А в остальном Аврора такая же бедная раба, как и все вы, Сципион?

- О нет, масса, она совсем не такая, как все. И живет она совсем нетак, как другие негры. Она не делает тяжелой работы и стоит куда дороже- целых две тысячи долларов!

- Стоит две тысячи долларов?

- Да, масса, две тысячи, и ни центом меньше!

- Откуда ты знаешь?

- Да ведь многие хотели ее купить. Масса Мариньи хотел купить Рору, имасса Кроза - тоже, и еще американский полковник с того берега, - и всеони давали две тысячи. А старый хозяин только смеялся. Он говорил, чтоне продаст ее ни за какие деньги.

- Это было еще при старом господине?

- Да-да... Но потом был еще один, хозяин речного судна, он хотел сделать Рору служанкой в дамском салоне. Он грубо говорил с ней. Миссаочень сердилась и прогнала его. Масса Тони очень сердился и прогнал его.И капитан очень сердился и ушел. Ха-ха-ха!

- А почему Аврору так дорого ценят?

- О-о! Она очень хорошая девушка, очень-очень хорошая девушка, но...- тут Сципион запнулся, - но...

- Да?

- Мне кажется, масса, что не в этом дело.

- А в чем же?

- Сказать по правде, масса, я думаю, те люди, что хотели ее купить,были плохие люди.

Он выразился очень деликатно, но я понял его намек.

- Если так, Аврора, должно быть, очень красива. Верно, друг Сципион?

- Старый негр ничего не смыслит в этом, масса, но люди говорят - ибелые и черные люди, - что она самая красивая квартеронка8 во всей Луизиане.

- Вот как! Она квартеронка?

- Да, это так, масса, так оно и есть. Она цветная девушка, но вы быэтого не сказали: она такая же белая, как сама мисса Жени. Мисса тожеговорила это много-много раз, но я вам скажу - между ними очень большаяразница: одна - богатая госпожа, другая - бедная невольница, такая же,как старый Зип. Ай-яй, совсем как старый Зип! Купи ее, продай ее - всеравно!

- Ты можешь описать мне Аврору, Сципион?

Я задал ему этот вопрос не из простого любопытства: у меня была на тосерьезная причина. Мое ночное видение все еще преследовало меня, передомной стояли загадочные черты этого прелестного лица, не принадлежащегопо типу ни к кавказской, ни к индийской, ни к монгольской расе. Быть может... Возможно ли?..

- Ты можешь описать ее, Сципион? - повторил я.

- Описать ее, масса? Вы хотите, чтобы Зип описал ее? Мо... могу.

Я не рассчитывал на очень ясное описание, но думал, что по каким-нибудь отдельным чертам смогу определить, похожа ли эта девушка на мое видение. В моей памяти этот образ запечатлелся так отчетливо, как если быя и сейчас видел его перед собой. Я сразу пойму, похожа ли Аврора на него.

- Так вот, масса, некоторые люди говорят, что она гордая, но это потому, что они завидуют ей. Это правда, есть такие негры. Но она совсемне гордая со старым Зипом, уж это правда. Она разговаривает с ним, имного рассказывает ему, и учит старого негра читать, старую Хлою - тоже,и малютку Хло, и...

- Я просил тебя описать ее наружность, Сципион.

- О! Описать ее наружность?.. Что значит - на кого она похожа?

- Ну да. Какие у нее волосы, например? Какого цвета?

- Черные, масса, черные, как сапог.

- Они прямые?

- Нет, масса, что вы! Ведь она квартеронка.

- Значит, вьющиеся?

- Не такие, как вот эти, - тут Сципион показал на собственную голову,покрытую крутыми завитками, - а длинные и, люди говорят, похожи на волны.

- Понимаю. Они спадают ей на плечи?

- Вот-вот, масса, на спину и на плечи.

- И пышные?

- Что это значит, масса?

- Густые, пушистые.

- Боже мой! Такие густые, как хвост старого енота!

- Ну, а глаза?

Глаза молодой квартеронки Сципион описал довольно сбивчиво, однако онсделал удачное сравнение, которое меня удовлетворило: "Они большие икруглые, а блестят, как у лани". Описание носа никак ему не давалось, нопосле нескольких наводящих вопросов я выяснил, что нос у нее маленький ипрямой. Брови, зубы, цвет лица были описаны им очень правдоподобно, апро щеки он сказал: "Красные, как персик".

Как ни забавно было данное негром описание, мне совсем не хотелосьсмеяться. Я был слишком заинтересован и слушал каждую подробность с волнением, которое и сам не мог объяснить. Наконец портрет был закончен, ия пришел к выводу, что Сципион описал мое ночное видение. Когда он замолчал, я горел желанием увидеть эту прелестную, бесценную квартеронку.

Вдруг раздался звонок.

- Зипа зовут, масса. Ему звонят из дома. Он сейчас же вернется назад.

С этими словами Сципион вышел от меня и побежал к дому.

Я лежал и думал о странном, можно сказать - романтическом положении,в котором оказался. Еще вчера, даже этой ночью я был бедным странником,не имеющим и доллара за душой, и не знал, под чьим кровом найду себеприют. А сегодня я - гость прекрасной дамы, молодой, богатой, свободной,ее больной гость, уложенный в постель на неопределенное время: за мнойухаживают и обо мне заботятся.

Эти мысли вскоре сменились другими. Их вытеснили воспоминания о моемвидении, и я стал сравнивать его с портретом квартеронки, данным Сципионом. Чем больше я думал, тем больше находил в них сходства. Да и как быя мог так ясно представить себе ее лицо, если бы никогда его не видел?Это почти невозможно. Я должен был видеть ее. Почему бы и нет? Когда япотерял сознание и меня подобрали, разве она не могла находиться средиокружавших меня людей? Это было весьма возможно и все объясняло. Но точно ли она была там? Надо спросить Сципиона, когда он вернется.

Длинная беседа с ним утомила меня, так как я был еще слаб и истощен.Несмотря на яркое солнце, светившее в мою комнату, я начал дремать, ачерез несколько минут откинулся на подушку и крепко заснул.

Глава XVIII. КРЕОЛКА И КВАРТЕРОНКА

Я проспал, вероятно, около часа. Затем что-то разбудило меня, но япродолжал лежать неподвижно, еще в полузабытьи, и впечатления внешнегомира с трудом доходили до моего сознания. Это были приятные впечатления.В воздухе был разлит нежный аромат, я слышал слабый шелест шелка, чтоговорило о присутствии нарядных дам.

- Он просыпается, мадемуазель, - тихо произнес нежный голос.

Я открыл глаза и взглянул на говорившую. Первую минуту мне казалось,что сон мой продолжается. Передо мной стояло мое ночное видение: прелестное лицо, черные волнистые волосы, блестящие глаза, изогнутые брови,нежный, красиво очерченный рот, яркий румянец - я снова увидел ее!

"Это сон? Нет, она дышит, она шевелится, она говорит!"

- Видите, мадемуазель, он смотрит на нас! Он проснулся!

"Так это не сон, не видение! Это она - Аврора!"

Я, видимо, еще не совсем пришел в себя и спросонок разговаривалвслух. Но только последние слова я произнес так громко, что их можно было расслышать. Вслед за ними раздалось восклицание, которое окончательноразбудило меня. Тут я увидел две женские фигуры, стоявшие у моей постели. Они с удивлением смотрели друг на друга. Одна была Эжени, другая,без сомнения, Аврора.

- Он зовет тебя! - с удивлением сказала госпожа.

- Он зовет меня! - с таким же удивлением повторила невольница.

- Но откуда он знает твое имя?

- Не могу сказать, мадемуазель.

- Ты уже была здесь раньше?

- Нет, только сейчас...

- Очень странно! - сказала Эжени, поворачиваясь и вопросительно глядяна меня.

Теперь я совсем проснулся и понял, что невольно говорил вслух. Мненадо было объяснить, как я узнал имя квартеронки, но при всем желании яне знал, что сказать. Признаться, о чем я думал, когда эта фраза сорвалась с моих губ, - значило поставить себя в очень глупое положение; ничего не говорить - значило позволить мадемуазель Безансон строить всевозможные догадки. Надо было что-то выдумать, без маленькой хитрости никак не обойтись.

Надеясь, что мадемуазель Безансон заговорит первая и подскажет мнекакой-нибудь ответ, я пролежал несколько минут, не разжимая рта. Я сделал вид, что рука беспокоит меня, и повернулся на постели. Но она какбудто не заметила моего движения и, все так же удивленно глядя на меня,повторила:

- Как странно, что он знает твое имя!

Мои неосторожные слова произвели на нее сильное впечатление. Я не могдальше молчать и, снова повернувшись к ней, сделал вид, что только теперь заметил ее. Я выразил радость, что ее вижу, и поблагодарил за гостеприимство.

Расспросив меня о моем здоровье, она сказала:

- Но откуда вы знаете имя Авроры?

- Авроры? - ответил я. - Вам кажется странным, что я знаю ее имя?Сципион так мастерски нарисовал мне ее портрет, что я узнал ее с первоговзгляда. Вот она!

И я указал на квартеронку, которая немножко отступила назад и стояламолча, с удивлением глядя на меня.

- Вот как! Сципион говорил вам о ней?

- Да, сударыня. У нас с ним был сегодня очень длинный разговор. Онмного рассказывал мне о жизни на плантации. Я уже познакомился и со старой Хлоей, и с малюткой Хло, и со многими вашими людьми. Ведь я новичокв Луизиане, и все это меня живо интересует.

- Я рада, что вы так хорошо себя чувствуете, мсье, - ответила Эжени,как будто удовлетворенная моим объяснением. - Доктор уверяет, что выскоро совсем поправитесь. Благородный чужестранец! Я слышала, где вы получили вашу рану. Это из-за меня! Вы меня защищали! Ах, как мне отблагодарить вас? Чем отплатить за спасение моей жизни?

- Вам не за что благодарить меня, сударыня. Я только выполнил свойдолг. Спасая вас, я не подвергался большой опасности.

- Не подвергались опасности, сударь? Вы дважды рисковали жизнью! Вамугрожал нож убийцы и смерть на дне реки. Но уверяю вас, моя благодарность не уступит вашему великодушию. Так велит мне сердце! Увы, мое бедное сердце полно благодарности и печали.

- Да, сударыня, я понимаю, - вы горюете о потере верного слуги.

- Нет, сударь, не слуги, а друга. Скажите лучше - верного друга! После смерти отца он стал мне вторым отцом. Все мои заботы были его заботами, все мои дела находились в его руках. Я не знала никаких тревог. Атеперь - увы! - я не ведаю, что меня ждет.

Но тут голос ее изменился, и она взволнованно спросила:

- Вы говорили, что в последнюю минуту видели, как он боролся с ранившим вас негодяем?

- Да, и больше я не видел ни того, ни другого.

- Значит, нет никакой надежды! Через несколько минут пароход затонул.Ах! Бедный Антуан! Бедный Антуан!

Она горько заплакала; я и раньше заметил на лице ее следы слез. Я ничем не мог утешить ее. Да я и не пытался. Ей было лучше выплакаться.Только слезы могли принести ей облегчение.

- И кучер Пьер, один из моих самых преданных слуг, тоже погиб. Яочень жалею и его. Но Антуан был другом моего отца и моим другом. Ах,какое горе, какое горе! Одна, без друзей. А мне скоро будут так нужныдрузья! Бедный Антуан!

Она плакала, говоря это. Аврора была тоже вся в слезах. И я, глядя наних, не мог удержаться, и, как бывало в детские годы, слезы закапали уменя из глаз.

Наконец Эжени прервала эту грустную сцену. Справившись со своим горем, она подошла ко мне и сказала:

- Мсье, боюсь, что теперь я буду очень невеселой хозяйкой. Мне нелегко забыть моего друга, но я уверена, что вы мне простите, если я иногдаподдамся своей печали. А пока до свидания. Я скоро опять навещу вас ипрослежу, чтобы за вами был хороший уход. В этом домике вы будете вдалиот шума, и ничто вас не потревожит. Конечно, это нехорошо, что я сегодняворвалась к вам. Доктор не велел вас беспокоить, но я... я не моглабольше ждать... Я должна была увидеть моего спасителя и высказать емусвою благодарность. Прощайте, прощайте!.. Идем, Аврора!

Я остался один и задумался об этом посещении. Я чувствовал искреннююдружбу к Эжени Безансон, даже больше, чем дружбу, - горячую симпатию, ия не мог отделаться от ощущения, что ей грозит какая-то беда и что надэтой юной головкой, вчера еще такой беззаботной и веселой, сегодня собирается грозная туча.

Да, я чувствовал к ней расположение, дружбу, симпатию, но больше ничего. Почему я не полюбил ее, такую молодую, красивую, богатую? Почему?

Потому что я полюбил другую. Я полюбил Аврору!

Глава XIX. ЛУИЗИАНСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Кому могут быть интересны подробности жизни больного, прикованного ксвоей постели? Никому, разве что самому больному. Моя жизнь была оченьоднообразна и наполнена всякими мелочами, ее скучное течение оживлялолишь появление любимой девушки. В эти минуты мое уныние сразу проходило,а постылая комната казалась мне раем..

Увы! Эти посещения длились всего несколько минут, а промежутки междуними тянулись часами. Эти долгие часы казались мне сутками... Дважды вдень навещала меня моя прелестная хозяйка со своей служанкой. Но ни та,ни другая никогда не приходила одна.

Это очень стесняло меня, а порой приводило в отчаяние. Я разговаривалс креолкой, тогда как все мысли мои были заняты квартеронкой, с которойя мог лишь обмениваться взглядами. По здешним обычаям, мне не полагалосьразговаривать с невольницей, однако все условности мира не могли помешать мне вести с ней безмолвный, но выразительный разговор.

Но и тут мне приходилось все время сдерживать себя. Я мог лишь украдкой бросать на нее восхищенные взгляды, так как боялся себя выдать.Во-первых, я опасался, что квартеронка неправильно истолкует их и не ответит на мою любовь, во-вторых, что креолка слишком хорошо поймет меня иэто вызовет ее гнев и возмущение. Я совершенно не думал, что могу возбудить ее ревность, это мне и в голову не приходило. Эжени была серьезна,приветлива и дружелюбна со мной, но в ее спокойном поведении в сдержанном голосе не было никаких признаков любви. Трагическое происшествие итяжелая утрата, по-видимому, резко изменили ее характер. Она как будтосовсем потеряла свою беззаботность и жизнерадостность. Из веселой девушки она сразу же превратилась в серьезную женщину. Она была все так жекрасива, но я смотрел на нее, как на прекрасную статую. Ее красота ничего не говорила моему сердцу, занятому более редкой и своеобразной красотой. Креолка не любила меня, и, как ни странно, эта мысль не задеваламоего самолюбия, а, наоборот, радовала меня.

Совсем другое дело, когда я думал о квартеронке! Любит ли она меня?Вот вопрос, на который я мучительно жаждал ответа. Она всегда сопровождала свою хозяйку, когда та навещала меня, но я не обменялся с ней ниединым словом, хотя сердце мое стремилось поведать ей свою тайну. Я дажебоялся, что мои страстные взгляды выдадут меня. Если б мадемуазель Эжениузнала о моей любви, она была бы возмущена. Как! Влюбиться в невольницу!В ее невольницу!

Я понимал ее чувства - ведь она жила в стране, где черная кожа делалачеловека отверженным. Но что мне до этого? Что мне за дело до обычаев ипредрассудков, которые я всегда презирал в душе? Тем более теперь. Ведьлюбовь всех равняет! Перед лицом Любви знатность теряет свое пустое обаяние, а громкие титулы становятся лишь пошлыми условностями. Одна толькоКрасота достойна поклонения.

Что до меня, то я не побоялся бы сказать о своей любви всему свету;его презрение ничуть не трогало меня. Меня останавливало другое: учтивость, которой я должен был отплатить за гостеприимство и дружбу, и менее благородное, но очень разумное желание соблюдать осторожность. Яоказался в чрезвычайно сложном положении и прекрасно это понимал. Язнал, что, даже если квартеронка разделяет мое чувство, его нужно хранить в глубокой тайне. Если бы мне предстояло ухаживать за знатной молодой девушкой, наследницей громадного состояния, которая находится поднеусыпным надзором строгой наставницы или целой армии сторожей, для менябыло бы детской игрой справиться с окружающими ее препятствиями. Писатьсонеты и карабкаться на стены - пустая забава по сравнению с борьбойпротив страстей и предрассудков целого народа.

Передо мной стояла очень трудная задача. Путь моей любви, по-видимому, будет тернистым путем.

Несмотря на однообразие жизни в четырех стенах, дни моего выздоровления прошли для меня довольно приятно. Меня окружали всеми удобствами,всем, что могло доставить мне удовольствие. Мороженое, прохладительныенапитки, прекрасные цветы, редкие фрукты - я ни в чем не знал недостатка. Что касается моих трапез, то благодаря кулинарному искусству подругиСципиона Хлои я познакомился с такими изысканными креольскими блюдами,как гумбо - отварная рыба с пряностями, жареные лягушки, горячие вафли,тушеные помидоры, а также со многими другими деликатесами луизианскойкухни. Я даже не отказался съесть кусочек жареного опоссума, изготовленного собственными руками Сципиона, и однажды рискнул попробовать ломтикенота, но это было всего один раз, и то я почувствовал, что и одного раза более чем достаточно.

Сципион же без всяких колебаний поглощал этих своеобразных представителей лисьей породы и мог уничтожить добрую половину этого зверя за одинприсест.

Постепенно я познакомился с нравами и обычаями жителей луизианскихплантаций. Старый Зип был моим наставником и постоянным собеседником.Когда мне надоедало болтать с ним, к моим услугам были книги, стоявшиена полках в моей комнате, главным образом французские. Среди них я нашелпочти все, что было написано о Луизиане: по-видимому, составитель этойнебольшой библиотеки был человеком весьма сведущим. Там же я нашел ипрелестный роман Шатобриана9, а также историю дю Пратца10. Прочитав роман, я убедился, что в нем не хватает той правдивости, которая составляет, по-моему, главную прелесть всякого художественного произведения икоторой не может достигнуть автор, пытающийся изобразить события и нравы, известные ему только понаслышке.

Что касается историка, то его книга была полна наивных преувеличений,характерных для писателей того времени. Это можно сказать решительно обовсех старых авторах, писавших об Америке, будь то англичане, испанцы илифранцузы, - они описывали двухголовых змей, крокодилов длиной в двадцатьярдов или удавов такой величины, что они заглатывали всадника вместе слошадью. Трудно понять, как эти авторы, рассказывая подобные небылицы,пользовались доверием читателей. Однако не следует забывать, что естественные науки находились тогда еще в младенческом состоянии, и никто немог проверить эти "рассказы очевидцев".

Больше всего заинтересовали меня приключения и печальная судьба ЛаСалля, и я очень удивлялся, что американские писатели не постарались осветить жизнь этого доблестного рыцаря, а также один из самых ярких эпизодов в истории своей страны, такой же интересной, как и ее природа.

"Ах, до чего же тут красиво!" - воскликнул я, когда в первый раз селу окна и окинул взглядом открывшийся передо мной пейзаж.

Окно в моей комнате, как и все окна в креольских домах, доходило досамого пола. Когда я уселся в низком кресле перед распахнутым окном иоткинул тонкие занавески, передо мной открылся широкий вид на равнину.

Это была великолепная картина! Ее яркие краски показались бы неправдоподобными, если бы их воспроизвел живописец. Мое окно выходило на запад, и величественная река катила передо мной свои желтые воды, сверкавшие на солнце, как чистое золото. На том берегу реки тянулись обработанные поля, на которых плавно качались высокие стебли сахарного тростника,резко выделяясь на фоне более темной зелени табачных плантаций. На этомберегу, недалеко от меня, стоял красивый дом, похожий на итальянскуювиллу, с зелеными жалюзи и широкими верандами. Он был окружен апельсиновыми и лимонными деревьями, и их желтовато-зеленая листва весело блестела на солнце. Вокруг не видно было гор - их нет в Луизиане, но высокаятемная стена кипарисов, окаймлявшая западный край равнины, напоминаладалекую горную цепь.

Я находился в очень живописном уголке - в обнесенном оградой паркепоместья Безансонов. Здесь я мог рассмотреть ближайшие растения и определить породу деревьев и кустарников, окаймлявших аллеи. Я видел магнолию с большими белыми, словно восковыми цветами, напоминающую огромнуюгвианскую нимфу. Некоторые из ее цветов уже осыпались, и на их местевиднелись красные, как кораллы, шишки с семенами - пожалуй, не менеекрасивые, чем цветы.

Рядом с магнолией, королевой западных лесов, соперничая с ней красотой и благоуханием и не уступая ей в славе, росло другое иноземное дерево, привезенное сюда с Востока и давно прижившееся в этой стране. Егоширокие перистые листья с двойной окраской - темного и светло-зеленогоцвета, его сиреневые цветы, висящие длинными кистями на концах ветвей,его желтые, похожие на вишни плоды, кое-где уже заменившие цветы и дажесозревшие, - все ясно говорило о том, что это за дерево. Оно принадлежало к породе медоносных деревьев и называлось "индийская сирень", или"гордость Китая". Названия, данные этому прекрасному дереву в разныхстранах, свидетельствуют о том, как высоко его ценят. "Дерево превосходства" - поэтично назвали его в Персии, на его родине; "райское дерево" - говорили в Испании, куда оно было привезено. Таковы многообразныеназвания этого дерева.

Я видел здесь еще много деревьев, и местных и иноземных. Раньше других я заметил катальпу с серебристой корой и трубчатыми цветами, маклюрус блестящими темными листьями, красное тутовое дерево с густой, тенистойлиствой и длинными малиновыми плодами, похожими на шипы. Из экзотическихдеревьев я видел апельсины, лимоны, вест-индские и флоридские гуавы слистьями, похожими на листья самшита; тамариск, густо покрытый мелкимилистиками и усеянный пышными метелками бледно-розовых цветов; гранаты,считающиеся символом демократии, "королеву, которая носит свою корону нагруди", и знаменитое фиговое дерево, не имеющее цветов; здесь оно ненуждалось в подпорках и гордо поднималось вверх, достигая тридцати футоввысоты.

Нельзя считать иноземными и такие растения, как юкка с пучками острых, торчащих во все стороны листьев, или разнообразные кактусы, ибо онине чужды луизианской земле и встречаются среди растительного мира соседних областей.

Пейзаж, который я наблюдаю из окна, оживляет присутствие людей. Поверх кустарника выступают белые ворота парка, а за ними видна дорога,идущая вдоль берега. Хотя деревья местами скрывают ее от меня, я все жевижу в просветы, как по ней идет и едет народ. Креолы обычно носят голубые костюмы: на них соломенные шляпы, так называемые пальметто, или более дорогие панамы с широкими полями, защищающими их от солнца. Время отвремени скачет верхом негр; голова у него повязана чем-то вроде чалмы,ибо мадрасский клетчатый головной убор очень похож на турецкий, но кудалегче и красивее. Иногда проезжает открытый экипаж, и я мельком вижу молодых дам в легких кисейных платьях. Я слышу их звонкий смех и знаю, чтоони едут на какой-нибудь веселый праздник. Мимо проходят и рабы сдальних сахарных плантаций, они часто поют хором; по реке иногда с шумомпроплывет пароход, а чаще тихо скользит плоскодонная баржа или плот, накотором видны плотогоны в красных рубашках...

Все это проходит у меня перед глазами, доказывая, что жизнь здесьбьет ключом.

Еще ближе, перед моим окном, летает множество птиц. Пересмешник свистит на вершине высокой магнолии, а его родная сестра - красногрудка,опьяненная плодами мелии, - отвечает ему нежной песней. Иволга прыгает светки на ветку среди апельсинов, а красный кардинал, расправив свои пунцовые крылья, порхает среди зарослей кустарника. Иногда промелькнет маленькая "рубиновая шейка", или колибри, блеснув в воздухе, как драгоценный камень. Она чаще всего кружит над красными, не имеющими запаха цветами американского каштана или над крупными трубчатыми цветами бигнонии.

Такой вид открывался из окна моей комнаты. Мне казалось, что я никогда не видел более красивого пейзажа. Правда, я не был беспристрастнымнаблюдателем. Любовь туманила мне глаза, и, вероятно, все представлялосьмне в розовом свете. Я не мог смотреть вокруг, не думая о прекрасной девушке, и не хватало только ее присутствия, чтобы все окружающее показалось мне верхом совершенства.

Глава XX. МОЙ ДНЕВНИК

Чтобы внести некоторое разнообразие в свою монотонную жизнь, я началвести дневник. Дневник больного, не выходящего из своей комнаты, конечно, не богат событиями. В моем было больше размышлений, чем фактов. Япривожу несколько выдержек из него не ради их особого интереса, а потому, что, написанные в ту пору, они правдиво передают мои мысли и кое-какие мелкие происшествия, случившиеся за время моей жизни в поместье Безансонов.

12 июля. Сегодня я могу сидеть и даже немного писать. Стоит сильнаяжара. Она была бы невыносима, если бы не легкий ветерок, освежающий моюкомнату и наполняющий ее ароматом цветов. Этот ветерок дует с Мексиканского залива и пролетает над озерами Борнь, Поншартрен и Морепа. Я нахожусь в сотне миль от залива, вверх по течению реки, но эти большие внутренние моря соединяются с дельтой Миссисипи, и во время прилива море катит свои волны почти до Нового Орлеана и даже еще дальше к северу. ОтБринджерса можно быстро добраться до морской воды, если идти прямо черезболота.

Морской ветер - большое благодеяние для населения Нижней Луизианы.Если бы не его освежающее дыхание, жить в Новом Орлеане летом было быпочти невозможно.

Сципион сказал мне, что на плантацию прибыл новый надсмотрщик. Очевидно, его прислал "масса Доминик", так как он явился с письмом от Гайара. Это весьма вероятно.

Новоприбывший произвел не очень приятное впечатление на Сципиона. Поего словам, он из "белой голи", да притом еще янки. Я заметил, что негрычасто относятся с неприязнью к "белой голи", как они называют людей, неимеющих ни земель, ни рабов. Самая кличка уже выражает пренебрежение, икогда негр называет так белого, тот считает это достаточным основаниемдля того, чтобы немедленно пустить в ход ременную плеть или "отполировать ему шкуру" палкой.

Среди рабов распространено убеждение, будто самые жестокие надсмотрщики - это уроженцы Новой Англии, или янки, как их называют на Юге. Этопрозвище, которым иностранцы презрительно именуют всякого американца, вСоединенных Штатах имеет более узкое значение, и когда его употребляюткак обидную кличку, оно обозначает только уроженцев Новой Англии. Обычноже ему придается шутливо-патриотический оттенок, и в этом смысле каждыйамериканец с гордостью называет себя янки. Но у южных негров "янки" бранное слово: в их представлении это человек без денег, низкий и злой.Для них это прозвище означает грубую брань, побои и всякие издевательства. Странно сказать, но для них слово "янки" - символ хлыста, колодок и бесчеловечного обращения. Это тем более удивительно, что штатыНовой Англии - колыбель пуританизма, где исповедуется самая суровая религия и строгая мораль.

Но странным это кажется только на первый взгляд. Один южанин такобъяснил мне это явление: "Как раз в тех странах, где распространены пуританские взгляды, больше всего процветают всевозможные пороки. Поселения Новой Англии - оплот пуританизма - поставляют наибольшее число мошенников, шарлатанов и пройдох, позорящих имя американца, и это неудивительно: таково неизбежное следствие религиозного ханжества. Истинную веру подменяют чисто внешним благочестием и формальным соблюдением обрядности, и люди забывают о долге перед своим ближним; сознание долга отходит на второй план, и им пренебрегают".

Такое объяснение показалось мне убедительным.

14 июля. Сегодня мадемуазель Эжени два раза заходила ко мне; ее, каквсегда, сопровождала Аврора.

Наши беседы нельзя назвать непринужденными, они всегда как-то натянуты и длятся очень недолго. Эжени по-прежнему грустна, в каждом ее словеслышится печаль. Сначала я думал, что она горюет по Антуану, но пора быуж ей примириться с этой утратой. Мне кажется, дело не в этом. Ее гнететеще какая-то забота. А я принужден постоянно себя сдерживать. Присутствие Авроры смущает меня, и я с трудом веду обычный незначительныйразговор. Аврора не принимает в нем участия, она стоит возле двери илипозади своей госпожи, почтительно слушая. Когда я пристально смотрю нанее, ее длинные ресницы тотчас опускаются и не дают мне заглянуть ей вдушу. О, как мне высказать ей свое чувство?

15 июля. Сципиону недаром не понравился надсмотрщик. Первое впечатление его не обмануло. По двум-трем мелким фактам, которые мне рассказали,я убедился, что этот человек - плохая замена доброму Антуану.

Кстати, о бедном Антуане: пронесся слух, будто его тело было выброшено на берег вместе с плавучим лесом ниже нашей плантации, но оказалось,что это ошибка. Там действительно нашли тело, но не управляющего, а какого-то бедняги, которого постигла такая же участь. Интересно знать,утонул ли негодяй, ранивший меня.

В Бринджерсе нашли приют еще много пострадавших. Некоторые умерли отран и ожогов, полученных на пароходе. Самая мучительная смерть - от ожогов паром. Иные думали, что отделались пустяком, а теперь они доживаютпоследние дни. Доктор рассказал мне много страшных подробностей.

Один из кочегаров был ужасно изуродован: ему оторвало нос. Он понимал, что дни его сочтены, однако потребовал, чтобы ему дали зеркало.Когда его желание исполнили, он взглянул на себя, разразился дьявольскимсмехом и воскликнул: "Ах, будь ты проклят! Ну и безобразный же выйдет изменя покойник!"

Такая бесшабашность характерна для здешнего речного люда. Еще не пе-ревелись потомки Майка Финка11, много представителей этого дикого племени и до сих пор еще бороздят воды широких западных рек.

20 июля. Сегодня мне гораздо лучше. Доктор обещает, что через неделюя уже смогу выходить из комнаты. Это меня очень радует, хотя неделя кажется долгим сроком для того, кто не привык сидеть взаперти. Однако книги помогут мне скоротать время. Честь и слава людям, писавшим книги!

21 июля. Сципион не изменил своего мнения о новом надсмотрщике. Егозовут Ларкин. Негр говорит, что его прекрасно знают в Бринджерсе и называют Билл-бандит - прозвище, по которому можно судить о его характере.Многие невольники, работающие в поле, жаловались Сципиону на его жестокость и говорили, что он становится хуже с каждым днем. Он никогда нерасстается с ременной плетью и уже раза два пускал ее в ход самым зверским образом.