Чтение 4–й страницы книги ~Во вратах твоих~

- Приближаемся... - шепотом сообщала мне Рита, набирающая роман Христианского "Топчан", - неуклонно приближаемся к половому акту...

Вечером мне позвонил Гедалия, староста группы с занятий рава Карела Маркса.

- Приходите завтра, в семь, - сказал он. - Рав Карел проводит занятия, несмотря на военное время.

- А какая тема завтра? - спросила я.

- Точно не знаю, извините, мне еще многих надо обзвонить...

Между тем над фирмой "Тим'ак" потянуло зябким холодком. Что-то случилось. Что-то сдвинулось, накренилось, съехал какой-то рычажок.

Христианский стал чаще убегать на заседания совета директоров фирмы, подолгу нервно и отрывисто говорил с кем-то по телефону, переходя с русского на иврит, а Гоша Апис звонил в фирму все реже, словно бы отошел от дел, и все это выглядело так, что Яша брошен Аписом на произвол жестокой издательской судьбы.

Являлся несколько раз миллионер Бромбардт в расстегнутой на все пуговицы рубашке, со спичкой в зубах, что-то подозревающий и всем недовольный. Отзывал в сторону Христианского и долго выяснял отношения. Миллионер, сказала на это Катька, зубочистки купить не может...

Христианский нервничал, много и возбужденно говорил об отделении нашей группы от фирмы, кажется, испортил отношения с Гошей и больше почему-то не заикался о присоединении к "Ближневосточному курьеру" - очевидно, блистательный Иегуда Кронин недвусмысленно послал его к чертям.

Получалось, что мы не за то боролись, а вот за что - было пока неясно нам троим. Все мы ждали светлого будущего, непонятно только - откуда.

Рита кое-что знала, но не говорила нам, а только намекала.

Однажды, когда в обеденный перерыв мы потягивали кофе из увесистых чашек "Ближневосточный курьер", Рита шепотом поведала, что Иегошуа, оказывается, Апис наш, не одну фирму уже основал и пережил. Фирмы его сгорают, компаньоны разоряются, а Гоша, как птица Феникс, возрождается из их пепла.

- Ну и что? - спросила я.

Катька переглянулась с Ритой и сказала мне:

- За что я тебя люблю, дуру: чистый ты человек в бухгалтерском деле...

Оглянувшись вокруг, Рита шепотом же посоветовала нам сидеть тише воды и ниже травы, потому что Гоша - человек в высшей степени опасный.

Катька кивнула с посвященным видом, а я, будучи действительно чистым и даже девственным человеком в области бухгалтерского учета, ничего не поняв, отхлебнула кофе из чашки и, поставив ее на стол, машинально прочла опоясывающее чашку заглавие: "Тысячи их, абсурдных маленьких миров..."

Вечером, после работы, с противогазом на боку я поехала через весь город на занятия рава Карела. Как и в прошлый раз, с трудом отыскав улицу "Рахель имену", я долго бродила в темноте по стройке, выискивая проход в переулочек, и когда, наконец, нашла и вышла к дворцу мавританской архитектуры и увидела мощную прямую, словно декорационную пальму у фонтана, то минут пять стояла и смотрела, как волнуются и трепещут ее листья под театрально ярким светом из окон дворца. Потом взбежала по внешней, полукругом, лестнице на второй этаж и толкнула дверь.

Я опять немного опоздала. Пробралась к свободному стулу возле Гедалии и села.

Рав Карел - красивый, изящный, рокочущий и поющий, был сегодня в ударе.

- "Помни, что сделал тебе Амалек на пути, когда выходили вы из Египта. Как он встретил тебя на пути и перебил позади тебя всех ослабевших, а ты был изнурен и утомлен, и не побоялся он Бога..."

Я наклонилась к Гедалии и прошептала:

- А что, рав Карел повторяет "Первую битву с Амалеком"? Мы ведь уже прошли это...

- Видите ли, - шепотом ответил мне Гедалия, - много свежего народу на курс привалило, и рав Маркс счел целесообразным повторить лекцию... Это отрывок из "Второзакония"...

- "И вот, когда успокоит тебя Господь, Бог твой, от всех врагов твоих со всех сторон, - гремел голос рава Карела, - на земле, которую Господь Бог твой даст тебе в удел для владения ею, сотри память об Амалеке из-под небес, не забудь..."

Этой ночью трижды выла сирена. Трижды вскакивали, тащились в наше убежище, заклеивали дверную щель, наработанным уже движением натягивали противогазы.

Ныло под ложечкой. Почему-то казалось, на этот раз - все, "скад" с газовой боеголовкой, и непременно в конце концов на Иерусалим, и уж как раз мы тут, на горе, на верхнем этаже... К тому же в этот раз случилось то, что давно должно было произойти: в кастрюльке для чая, поставленной на газ еще до тревоги, выкипела вода, кастрюлька обуглилась, повалил вонючий дым. Мы же были хорошо защищены противогазами и не чуяли ничего. Выскочили в черный дым, чад и ужас соседей - вопли, кашель, ругань, проветривание комнат до утра и так далее. Под утро задремали одетыми.

Утром я поплелась на работу, где у меня стали складываться довольно натянутые отношения с Христианским.

Дело в том, что накануне самым скандальным образом обнаружилось, что я вовсе и не дамочка, набитая соломой.

Нафискалила Катька, которая вдруг, сведя воедино имя мое и фамилию, спросила на всякий случай - а не та ли я, чьи рассказы и повести читала Катька в мятежной своей юности там-то и там-то? Как же, как же, особенно ей запомнилась повесть, помнишь, где баба рожает от другого... даже читала в метро и ревела до станции Орехово, потому что как раз в том году тоже подумывала бросать Шнеерсона... Я кисло подтвердила, что - да, было-было, имело место...

У Яши сделалось такое сладкое лицо, что сразу стало очевидным - в фирме "Тим'ак" я не жилец... Минут десять спустя Яша попросил у меня на проверку редактуру очередной брошюры Иегошуа Аписа на тему Исхода из Египта. Исправил "проснулся" на "пробудился", "Ты давал нам все необходимое" на "Ты снабжал нас всем необходимым" и, мурлыкая и оттягивая большими пальцами ремни портупеи, ласково посоветовал учиться чувству слова, хотя уж, что там - на нет и суда нет, а жаль: писатель писателем, но ведь и русский язык знать надо...

Я поняла, что Яша вышел на тропу войны.

После работы решила заехать к Грише Сапожникову - посоветоваться. Тот, как обычно, сидел у себя в комнатенке в драной майке, отдувался и правил какую-то рукопись.

- Погоди, я оденусь, - он потянулся к малому талиту, висящему на гвоздике.

- Да ладно, не суетись, - сказала я. - Лучше посоветуй, как быть.

Гриша все-таки надел талит и с чувством исполненного долга почесал голое, поросшее кудрявыми кустиками плечо.

- Что, - спросил он, - допек?

- Допек, - грустно подтвердила я.

Деловым движением вынув из стола бутылку водки, Гриша распечатал ее и налил себе в бумажный стакан.

- Произведения почитать просила? - строго спросил он.

- Просила.

- Давал?

- Нет...

- Значит, бездарно просила! - заволновался Гриша. - Не настойчиво, не истово! Я же учил тебя, дуру!

Я кивала, виновато понурясь. Гриша помолчал, подумал...

- У него есть роман, "Топчан"... - задумчиво проговорил он.

- Знаю...

- Так там, в середине - огромная сцена...

- Да, - сказала я. Мы помолчали.

И тут взвыла сирена.

- Мамашу его..! - проворчал Цви бен Нахум, выдвигая нижний ящик стола и, кряхтя, вынимая оттуда противогаз в чем-то липком, вероятно, в коньяке, с налипшими на стекла крошками.

- Саддам, бля, - продолжал он, подолом талита обтирая противогаз, как буфетчик вытирает половник перед тем, как окунуть его в кастрюлю со щами. - Смотри, как бесится!.. Ну ничего... До Пурима Амалеку беситься... До Пурима осталось...

Мы сидели в противогазах друг напротив друга, в этой крошечной комнатке... Уже не было страшно... Одна только безнадежная усталость и странное ощущение нескончаемости этой, в общем-то, короткой войны.

Гриша налил водки в стакан и, подняв противогаз за рыло так, что тот застрял у него на лбу, как стетоскоп, выпил залпом.

- Боже мой, - сказал он, - как все осточертело... Эта война кретинов... Смотри, в который раз Он напоминает нам: живите как люди, живите же, суки, как люди, не воруйте, не лгите, не лейте грязь друг на друга, - он махнул рукой... - Смотри, они думают, это называется - Саддам, Америка, ООН, то се, прочая муйня. Кто-то кого-то бомбит, противогазы, "скады-шмады"... А это просто Он в который раз дал нам по жопе... Напомнил... И что?! А ничего... Отпразднуют в Пурим победу над Амалеком и снова примутся воровать, мошенничать, лгать и хватать друг друга за грудки... И столько тысяч лет!.. Теперь скажи мне - ты встречала более тупой народ, чем мы?..

- И какого хрена ты ходишь со своим лицом! - вспылил вдруг Цви бен Нахум. - Я же учил тебя: ты дамочка, дамочка, набитая соломой!

- Гриша, - сказала я гудящим в противогазе голосом, - гори оно все, если и здесь нельзя ходить со своим лицом. Тогда уже можно поворачивать в Зимбабве.

Загудел сигнал отбоя. Я аккуратно сняла противогаз, сложила в коробку, затянула ремешки.

- Налей и мне водки, Гриша, - попросила я.

Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

- Подожди, я помолюсь и отвезу тебя в Рамот... Ты выглядишь, как дохлая корова.

Гриша жил сразу в нескольких местах, вернее, ему негде было жить совсем. Будучи, как многие пьющие люди, человеком редкостного благородства, он оставил бывшей жене и детям прекрасную квартиру в центре Иерусалима, за которую до сих пор выплачивал долг банку - чуть ли не половину своей зарплаты. Сам же скитался по семьям друзей. Впрочем, был у него и некий угол, куда он мог забиться в случае тоски и запоя - бомбоубежище в одном из домов Рамота. Довольно чистое и, в общем-то, уютное логово с раковиной и унитазом. Гриша лишь раскладушку поставил и приволок плетеную этажерку для книг.

- Разреши я домой позвоню, - попросила я, - успокою своих...

Пока Гриша молился в уголке, я набрала номер своего телефона. Долго не соединялось, потом долго не подходили. Наконец, сняли трубку.

- Боря, это я...

- Нет-нет, - ответил незнакомый бас на иврите. - Вы ошиблись. Это семейство Розенталь.

Я ощутила обморочную пустоту в области солнечного сплетения, нечто вроде космической черной дыры, в которую со свистом втягиваются внутренности, и бросила трубку.

Гриша в уголке проборматывал слова молитвы, наконец сказал "Амен" и стал надевать рубашку.

- Ну, поехали?

Он был одним из самых гениальных водителей, какие встречались мне в жизни. Доехать мог в любом состоянии, даже когда плохо помнил - куда и зачем едет. При этом машина была послушна его нетвердой руке, как умная лошадь своему тяжело раненному хозяину. При всей своей осторожности я не боялась садиться к Грише в машину. Но Гриша, мнительный, как все алкаши, никогда не забывал добавить: "В моей машине ты в полной безопасности".

Мы вышли на темную улицу, где у тротуара притулился старый Гришин рыдван, всегда забитый какими-то пыльными тряпками, пустыми, катающимися под ногами бутылками, старыми газетами и непарными носками, которые Гриша переодевал во время дождя. Мокрые он развешивал на спинках сидений. Они высыхали до следующего дождя.

Гриша открыл дверцу, и я села вперед, предварительно отпихнув ногой пустую бутылку из-под пива "Маккаби".

- Пристегни ремень, - сказал Цви бен Нахум, - а то полицейские, суки, остановят.

Минут десять мы ехали молча. Когда, словно вынырнув из-за черного леса, взбежал по горам желто-голубыми дрожащими огнями Рамот, Гриша сказал:

- И запомни: Яша еще не самый отвратительный тип в этой шарашке. Есть по-настоящему опасный человек, от которого действительно надо держаться подальше.

- Ты имеешь в виду Гошу Аписа? - спросила я. - Да я его ни разу в глаза не видела.

- Вот и прекрасно. И сиди там, пока тебя не выгнали. Все равно этой конторе не суждена долгая жизнь.

- Почему? - живо спросила я.

- Потому что она - детище Аписа. - Он помолчал. - А рав Иегошуа, как Сатурн, пожирает своих детей...

Гриша притормозил возле моего подъезда. Я отстегнула привязной ремень и сняла с колен неизвестно откуда взявшийся Гришин носок с идиллической дыркой на пятке, которую хотелось немедленно заштопать.

- Спасибо, Гришенька, - сказала я, перед тем как выйти из машины.

- Будь здорова, корова, - ответил он растроганно, - видишь, я говорил тебе: в моей машине ты в полной безопасности, - и, искоса взглянув на меня, добавил: - в любом смысле...

- Приближаемся! - время от времени возбужденно шептала мне Рита. - Неуклонно приближаемся к половому акту...

Но приблизиться вплотную к половому акту в романе "Топчан" так и не получилось, потому что как раз в эти дни фирма пошла свистеть. Это чисто ивритское выражение, и я с особым удовольствием калькирую его на русский наш, ненасытный до нового язык, потому что выражение это вызывает у меня следующую ассоциацию: так детский шарик, вырвавшись из рук надувавшего его человека, начинает, как живой, метаться по комнате, со свистом выпуская воздух, пока не затихнет где-нибудь под столом безжизненным лоскутом.

Так вот, контора пошла свистеть. И если развить ассоциацию, можно добавить, что Иегошуа Апис, без устали надувавший фирму в течение трех лет, собственной рукою вытащил затычку, благодаря которой до сих пор фирма "Тим'ак" держалась в довольно округлом состоянии. Короче: рав Иегошуа Апис продал газетку "Привет, суббота!".

Собственно, рабочее утро в тот день, как пишут в таких случаях, не предвещало... Как обычно, проходя автобусной станцией, я подала шекель моему нищему, как обычно, он пожелал мне здоровья и счастья.

В своей кабинке я в который раз застала реб Хаима, тычащего в клавиатуру компьютера то одним, то другим бледно-зеленым указательным пальцем. Физиономия над люминесцентно травяным свитером имела необыкновенно важное выражение всплывающего со дна утопленника. В который раз я машинально поздоровалась, хотя уже знала, что с Хаимом здороваться - против ветра плевать. Я поздоровалась, он не ответил, я осталась в дурах. И как обычно, разозлившись, сказала:

- Будьте любезны, подите куда-нибудь вон!

Он поднялся и, колеблясь, как водоросль, ушел в кабинку к Яше.

Минут сорок я невольно слушала их архитектурные разработки на тему остекления балкона в квартире Хаима.

- Вот смотри, - увлеченно говорил Яша, - здесь - дверь. Так? Если перенести стенку сюда, то ты имеешь выход в коридор отсюда. Но не за то боролись. Предлагаю тебе выгородить кладовку, вот так...

В это время в зал вкатилась крошечная, в половину человеческого роста, женщина с папкой в руках. Искала она, очевидно, Яшу. Сквозь проем кабинки я видела, как указал ей в нашу сторону один из сотрудников "Привет, субботы". Заказчица покатилась в указанном направлении, заглянула робко в Яшину кабинку и вдруг вскричала на весь зал удивительно звучным, наполненным, я бы даже сказала, оперным контральто:

- А эта гнида что тут делает?!

И не успели мы все понять - что происходит, как они уже дрались с реб Хаимом, обнявшись для религиозного издательства довольно-таки тесно.

Все бросились разнимать, отдирая тощего реб Хаима от воинственной карлицы, мы с Катькой выволокли, наконец, бурно дышащую женщину в коридор, где она нам и поведала, обмахиваясь папкой, что это вторая уже с утра драка ее с реб Хаимом, а первая произошла недалеко отсюда, у телефонного автомата, где реб Хаим бесконечно долго нудил по телефону, не пуская ее сказать два слова папе, чтобы тот проверил "или выключен газ". Когда вконец возмущенная женщина спросила "или есть у него совесть", эта гнида зеленая, закрыв ото так ладонью трубку, высокомерно заявляет: "А вы сидели в отказе, были в лагерях?" Так что, слово за слово, ну она и вцепилась в его свитер и давай колошматить...

- Вот это вы напрасно, - заметила Катька. - Это такая страна идиотская, что обозвать можно как угодно и кого угодно, хоть члена Кнессета, хоть главу правительства, но когда руки распускают - этого здесь не любят...

- А что вы принесли? - спросила я, кивнув на рукопись.

- Да роман это папин, воспоминания об гражданской войне, - она махнула рукой. - Нет, я, где эта гнида сидит, туда не отдам!

И без папиного романа полузадушенная М?риной дилогией, я с облегчением проводила заказчицу к выходу, а вернувшись в зал, застала грандиозный скандал между равом Пурисом, редактором "Привет, субботы", и бледным Христианским.

- Ты для меня - ноль, понимаешь, ничто! - кричал рав Пурис как раз в тот момент, когда я вошла. Он употребил для этого ивритское слово "клум", по-моему, означавшее больше, чем ничто, больше, чем ноль, в какой-то степени это слово имело оттенок чудовищной, космической пустоты.

Рав Пурис, маленький и изящный, как разгневанная примадонна, много чего еще кричал на иврите, употребляя незнакомые мне идиоматические выражения. Пейсы его развязались на затылке и упали на грудь, как рассыпавшиеся пряди спившейся прачки.

Христианский же... Удивительная вещь: Яша выглядел подавленным. Сделав унижение ближнего одним из самых острых, самых сладостных своих развлечений, сам он так и не научился с достоинством сносить унижение. В сущности, Яша оказался совершенно незащищенным человеком.

И тогда из своей кабинки выскочила Катька, савеловская девочка, одержимая еврейской жаждой социальной справедливости, - мутант, неизбежный в условиях галута.

- Ты чего орешь? - негромко спросила она рава Элиягу Пуриса на хорошем иврите. - Чего ты пасть свою раззявил? При чем - Яша к вашей вонючей газетенке? Тебе же сказано - Апис вас продал, никого не спрашивал. При чем тут Яша?

Рав Элиягу рванул с лица очки и, тыча ими в Катькину сторону, совсем уж неразборчиво для моего бездарного уха закричал что-то о засилье "русской мафии".

У Катьки дрогнуло лицо.

- Держите меня! - сверкая глазами, приказала она тихо по-русски. - Ой, вот теперь крепко меня держите, чтоб я ему пейсы не выдрала.

Мы с Ритой навалились на нее справа и слева, затащили в Ритину кабинку и, пока растерянные сотрудники "Привет, субботы" собирали вещи и расходились по домам, она, сверкая глазами, переругивалась с равом Пурисом, то и дело порываясь сбросить нас с Ритой и идти выдирать тому пейсы.

Наконец, мы остались вчетвером - Хаим смылся куда-то еще в начале скандала. Рита включила наш чудесный электрический чайник, похожий на взмывающий в небо лайнер, и, когда он закипел, сама заварила всем чай. Яше - отдельно в его кошерную чашку, как он любит: два пакетика, без сахара.

- Печенья бы хорошего, - мечтательно пробормотала Рита, - что-то забыл нас Всемирный еврейский конгресс...

Христианский на это промолчал.

- Бедный рав Элиягу, - сказала вдруг Катька. - Здорово я ему нахамила?

- Еще бы, - заметила Рита. - Это уж как водится у тебя. Человек работу потерял, у него одних дочерей одиннадцать штук...

- Хорошо, что вы меня держали, - вздохнула Катька. - Ничего, я извинюсь перед ним... Черт, здесь с человеком и помириться как следует невозможно. Ни тебе обнять, ни поцеловать...

- А знаете что, господа? - встрепенулся вдруг Яша. - Это даже хорошо, что от нас отшелушилась "Привет, суббота!". И без нее мы прекрасно можем существовать.

- На чем же? - спросила я ядовито. - На дилогии Мары Друк "Соленая правда жизни"? Кстати, вчера она принесла еще сто восемьдесят страниц, вследствие чего дилогия плавно переползла в трилогию.

- На здоровье! - довольно отозвался Христианский. - Она за это заплатит, она уже внесла задаток... Нет-нет, говорю вам, господа, - мы еще выплывем. А Сохнут с его великолепными брошюрами о таможенных правилах, а сборник советов по эротике? Это же золотая жила! К тому же мы издаем редчайший по тематике журнал "Дерзновение". Не пора ли перевести его издание на коммерческие рельсы?

Он вдохновлялся все больше и больше, щурился, кивал орлиным носом по сторонам.

- Да что нам Гоша, что нам, в конце концов, перепады настроений еврейского конгресса! Не за то боролись! У нас остался Бромбардт, в конце концов, а старик Бромбардт ей-богу не чужд филантропии!

- Кто не чужд филантропии? - холодно переспросила Катька. - Миллионер, который зубочистку купить жадится? Не забывайте, что заказы из Сохнута и прочих злачных мест добывал Апис, как знатный отказник. Не тешьте себя иллюзиями, - она саркастически подчеркнула: - гос-по-да, мы больше нерентабельны, а Бромбардт, выкладывающий из кармана две тысячи долларов в месяц за аренду помещения, он, конечно, скотина, но не дурак, я подозреваю.

После этой скептической тирады мы с Ритой пригорюнились, как-то сразу припомнив, что Катька-то наша степень имеет в одной из сложных областей не то статистики, не то кибернетики...

- Чепуха, - заметил Яша небрежно, - придется прочесть тебе пару лекций на тему издательского бизнеса. Сомневаюсь, правда, что ты способна воспринять хоть десятую часть. Но, голубушка, надо же пытаться развивать свои мыслительные возможности...

Назавтра стало известно, что Бромбардт (наш старик Бромбардт, не чуждый филантропии) отказывается платить за помещение. То есть он, возможно, готов платить и дальше, но только в том случае, если компаньон его Иегошуа Апис вместе с главным редактором хевры Христианским представят подробный отчет о проделанной работе - в днях, наименованиях заказов и суммах, полученных от заказчиков.

- И прочая социалистическая бред?нь, - откомментировал Яша. Все утро он гоношился, закатывал долгие тирады на темные для меня бухгалтерские темы и нервно оттягивал ремни портупеи большими пальцами.

- Яш, да представь ты ему, суке, отчет! - вспылила Катька. - Давай быстренько набросаем! Пусть подавится.

- Ты не в курсе! - зашипел на нее Яша, - и не лезь, ради бога, в это дело!

К полудню выяснилось, что исчез Апис. То есть сначала он был где-то тут, но найти его не представлялось никакой возможности. К вечеру стало известно, что рав Иегошуа Апис вылетел в Лондон по делам Всемирного еврейского конгресса.

- Так, - тяжело обронил Христианский. Весь день он был молчалив и выглядел потрясенным настолько, что по ошибке выпил чаю не из своей, кошерной чашки, а из Катькиной, белой, с надписью "Ближневосточный курьер". Сиротливым и одиноким остался Яша Христианский стоять на юру, и все наши попытки взбодрить его оставались безуспешными.

Вечером мне позвонила Рита.

- Да не может он представить никакого отчета, - сказала она, - как ты не понимаешь! Половина заказов проходила вне всякого учета...

- Как это? - тупо спросила я.

- Да так. Заказы добывал Апис, он же стряпал текст на нужную тему, ты, милая моя, придавала этому бреду пристойные очертания, я набирала, Катька разгоняла на компьютере...

Я молчала, пытаясь постичь смысл ее слов.

- Погоди-ка, - сказала я наконец, - получается, мы занимались преступной деятельностью?

- Да, - сказала Рита просто и мужественно, - но мы - честные люди.

Дня два еще мы старательно изображали издательскую деятельность. Рита вяло набирала роман Христианского "Топчан", неуклонно приближаясь к сцене полового акта, я редактировала трилогию Мары Друк "Соленая правда жизни", те новые сто восемьдесят страниц, которые она принесла пару дней назад.

Новая часть Мариной эпопеи содержала совсем уж фантастические подробности: полет валькирий по ночному небу города Черновцы и буквы Святого Писания, вспыхивающие на стене над головой секретарши ЖЭКа, тут были и благородные американцы, производящие на дому операцию по обрезанию крайней плоти всем желающим, жокеи, скаковые лошади, прогулочные катера, антисемиты, антисемиты, антисемиты, и прочая, прочая, прочая...

Кроме того, по заказу Медицинского фонда врачей - выходцев из России я завершала редактуру сборника "Народные средства лечения". Сидела, уставившись в абзац, озаглавленный "Помощь при удушении": "Осторожно обрежьте веревку, ремень или платок, при помощи которого несчастный удавился. Придерживая затылок, вынесите тело на свежий воздух, приложите к пяткам горчичники и поставьте несчастному клизму с солью и мылом..."

Несколько раз приходила беременная секретарша Наоми, прохаживаясь по залу, как унылая лошадь по скошенному пастбищу...

Катька откровенно слонялась без дела. Ее бескомпромиссная натура не позволяла ей бессмысленно убивать время.

- Чего ты там царапаешь? - спрашивала она меня. - Брось! Все равно завтра срок уплаты за аренду зала. Бромбардт требует отчет, Яшка отчета не представит. Бромбардт не заплатит. "Курьер" вышибет нас отсюда и будет прав. Потом ты напишешь повесть "Конец фирмы "Тим'ак"". Мы все там будем фигурировать...

Яша метался. Грузный, томный, в портупее сотрудника госбезопасности с кобурой под мышкой, он срывался среди дня и мчался выяснять отношения то в совет директоров, к тому времени окончательно распавшийся, то в какие-то другие конторы. Всплыла фигура, до сих пор сокрытая от наших взоров, - адвокат фирмы "Тим'ак" Шрага Бедакер. Он тоже требовал отчета о деятельности хевры, ибо неожиданно обнаружилось, что из оборота фирмы каким-то образом выпало триста тысяч долларов.

Сумма немаленькая, хладнокровно заметила на это Рита.

- Гад! - мрачно проговорила Катька. - Он подставил Яшу и смылся! - и с чисто русской обреченностью добавила: - Яшка сядет...

- А неплохо б ему посидеть, - с неожиданной мстительностью в голосе сказала Рита. - А Катька у нас баба сердобольная, будет передачи носить.

- Чего здесь носить, - возразила Катька, - в этой идиотской стране преступников кормят, как у нас шахтеров в санаториях.

К вечеру появился Христианский, осунувшийся, с воспаленными красными глазами, с торчащим носом. На Яшу было больно смотреть. По всему видать было, что душа его рвалась в рай, а ноги - в полицию.

- Апис не звонил? - спросил он.

- Откуда? - спросила я. - Из палаты лордов?

- Знали бы вы, господа... - он не договорил, махнул рукой.