read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



Он перестал есть, только следил, как пережевывает баранину Ваня.
- Пустоту?.. Так ты думаешь?.. - медленно спросил Ваня. - Нет, - есть в том, что находят, много современного... И потому именно ценного, что современного...
- А-а!.. Ого!.. Искусство, потому только ценно, что современно?.. Например, - искусство средних веков до Ренессанса?.. Это там последний крик моды - современность?..
Ваня сказал спокойно:
- Последний крик я еще здесь слышал... Слишком навалилось старое... Нечем было дышать...
- Ага!.. И я уже это слышал... Или где-то читал... Даже таким, как ты, нечем дышать?..
- Видишь ли, папа... Слишком много машин нахлынуло в жизнь, поэтому...
- Их надобно уничтожить?.. Чтобы дышать? - живо перебил отец.
- Напротив!.. Их надо успеть переварить... потому что потом будет еще больше...
- Впитать в себя?
- Именно!.. Впитать в себя и по ним перестраиваться?
- По машинам перестраиваться?
- Отчего же нет?.. Раньше говорили ведь, например; "Человек этот точен, как часы". Часы тоже машина...
- А теперь нужно бегать и прыгать головой вниз с пятого этажа, как Глупышкин в кинематографе?.. И оставаться целым?..
- Я еще не знаю сам, как надо: так или иначе, - раздумчиво проговорил Ваня. - Однако в жизни появился бешеный темп...
- Ну!..
- Этот бешеный темп проник и в искусство...
- Этто... Этто... Четыре года писал Леонардо свою "Джиоконду"!.. Четыре года!.. За сколько времени могут написать ее при твоем бешеном темпе?.. А?.. За четыре часа?.. И напишут?.. И выйдет "Джиоконда"?..
- Ты все вытаскиваешь мертвецов из могил!.. Пусть их спят! - улыбнулся криво Ваня. - Давно уж все забыли о "Джиоконде"!..
- А!.. Вот что ты вывез из-за границы!.. Хвалю!.. Эта смелость... была и в мое время, конечно!.. Кто не находил, что у "мадонн" Рафаэля бараньи глаза?.. Новые птицы, - новые песни... Но к чему же, однако, пришли?.. Венец и предел?.. Венец и предел?.. Что и кто? Нет, - это мне серьезно хотелось бы знать!.. Я... знай, я твой внимательный слушатель!..
- Учителей современности в искусстве ты, конечно, знаешь и сам, - уклонился, по своей привычке в разговоре с отцом, Ваня.
- Кого?.. Этто... Этто... Сезанны!.. Се-зан-ны?..
- Сезанн был один... И он теперь признанный... гений...
- Се-занн - гений?.. - даже привскочил на месте Сыромолотов. - Этто... этто... Этто - яблочник!.. Натюрмортист!.. Этто... Этто - каменные бабы вместо женщин!.. Кто его назвал гением?.. Какой идиот безмозглый?..
- Словом, пошли за Сезанном, - кто бы он ни был, по-твоему... За Гогэном... Ван-Гогом... Это тебе известно...
- Ого!.. Ого!.. Го-гэны со своими эфиопами! Ноги у эфиопов вывернуты врозь!.. Ван-Гоги!.. Этто... "Ночное кафе"!.. Хор-рош. Этто... сам себе уши отрезавший?.. В наказание... В наказание, что полотно портил... Не имея на это никакого права!.. Кристаллограф этот?.. Кто сказал ему... этто... что он художник?.. Кто внушил этому неучу, что он может писать?.. Гипноз!.. Этто... непостижимый гипноз!..
- Передают материальность предметов... и живых тел... Чего не знала прежняя живопись... ваша... и ранняя... - с усилием сказал Ваня.
Но отец только удивился искренне:
- Не знала?.. Как не знала?
- У всех ваших... и ранних картин... было в сущности только два измерения...
- Вы это нашли?.. Только два?.. Значит, не было перспективы?.. Этто... Ни воздушной, ни даже линейной?..
- Была, конечно... В зачатке. И для больших планов... А вот - тяжести предметов... вещности передавать не умели...
- Если бы даже!.. - поднялся было отец, но тут же сел. - Если бы даже научились передавать вес - и только?.. Значит, только это?.. До нас не умели, и мы не умели, а теперь поняли?.. Поняли, что такое тяжесть?.. Теперь умеют?.. И только тяжесть вещей и чувствуют?.. А... Этто?.. Только ее и считают нужным передать?.. Мозгля-ки!.. Ах, как поразительно: предметы имеют вес!.. И тела!.. Открытие!.. Значит, прежде, прежде... (Ведь вы всю прежнюю живопись отрицаете!..) Значит, прежде, когда для художников не было тяжести в предметах, когда не чувствовали они этой тяжести вашей совсем... И "Ночные кафе" писали, но ушей... ушей себе не резали!.. Значит, тогда... этто... этто... было хуже?.. Атлант на своих плечах держал свод небесный!.. Свод небесный со всеми звездами в нем!.. Вот какое представление о тяжести было у греков!.. Держал, - значит мог держать, - и тяжести не чувствовал!.. Привычное, легкое дело!.. И Геркулесу передал: "На-ка, подержи!.." На время, конечно, пока в сады Гесперид лазил, яблоки для него красть... И Геркулес тоже держал свод небесный!.. А для вас - яблоко - тяжесть!.. Не яблоко от Гесперид, а простое, житейское... Синап какой-нибудь, или грушовка!.. Микеланджело, по-вашему, не чувствовал тяжести, - а сколько тысяч пудов весу в его "Страшном суде"?.. Или ты и "Страшного суда" не видал?.. Однако там, кроме вашей тяжести, есть еще и "Суд" и притом "Страшный"!.. А ведь вы своих пачкунов несчастных, ни одной картины не написавших, - выше Микеланджело, конечно, ставите!..
- Выше не выше, - попробовал было вставить Ваня, - только расширились границы искусства... Чего прежде не могли, - теперь могут...
- Пухом!.. Пухом!.. - кричал в это время, не слушая, Сыромолотов. - Мертвецам даже желали, чтобы земля им пухом была!.. Земля - пухом... А вы... Вы... этто... и пух даже готовы сделать таким, как земля!.. И в пухе тяжесть!.. Этто - маразм! Вот что это такое! Этто - этто - бледная немочь!.. Вы - слюнтяи... сопляки!.. Вас... Вас на тележках возить!..
- Это таких-то, как я? - спросил Ваня.
- Однако... Однако ты их защищаешь!.. Однако, - этто, - ты на их стороне!..
- Я говорил тебе, что есть... - уклонился от ответа Ваня.
- А ты?
- О себе самом я тебе не говорил...
- Однако... Я вижу это по тону!.. По тону вижу!.. Где картины их?
Спросил так быстро и настолько переменив голос, что Ваня не понял.
- Чьи картины?
- Эттих... эттих... современных твоих?.. Венец и предел!..
- Сколько угодно!..
- Картин?.. С каким-нибудь смыслом?.. Со сложной композицией?.. Картин, которые остаются?..
- Э-э... картины!.. Это - брошенное понятие... - вяло сказал Ваня.
Марья Гавриловна принесла в это время кофе, которое неизменно после обеда пил Сыромолотов, и взгляд, которым она обмерила обоих, был явно тревожен. Она не понимала, о чем говорят теперь отец с давно не видавшим его сыном, но слышала, что отец так же серчает и теперь, как и в первый приезд Вани, и так же, как тогда, нужно бы и невозможно упросить его быть ласковей.
- Как этто - "брошенное понятие"?.. - очень изумился отец, глядя на Ваню зло и остро.
- Теперь - находки, а не картины... Открытия, а не картины... Одним словом, - разрешение таких задач, которые...
- А что же такое была картина... и есть!.. Она тоже была... и осталась!.. Находкой!.. Открытием!.. И во всякой картине решались технические задачи... Но они были соз-да-ния духа!.. Они были твор-че-ство!.. И они оставались... и жили столетиями... И живут!.. А теперь?..
- Теперь?.. Теперь есть очень много очень талантливых художников... И они вполне современны... И это их достоинство...
- Ого!.. Ого!.. Очень много!.. И очень талантливых!.. Ты... этто... шутя?.. Шутя, может быть?.. Вообще опять говоришь, или этто... ты сам?..
- Нет, и не шутя, и сам...
- Очень много и очень талантливых?.. Этто... этто... кто же такие?.. Да ты... понимаешь ли, что ты говоришь?
Ваня пожал плечами.
- Что же тут такого ужасного!..
- А то у-жас-но, - что я... на тридцать пять лет старше тебя... этого пока еще не говорю!.. Я еще не говорю, а ты... сказал!.. Я иду по улице... этто... иду и не говорю... и даже не ду-ма-ю... Да, даже не думаю!.. - "Какая масса..." или: "Как много молодых людей теперь появилось!.." Не-ет!.. Я думаю: "Как много дряхленьких!.. Как много слабеньких!.. Какая масса недоносков разных... Неврастеников явных!.. Худосочных!.. Какие все вырожденцы!.. И отчего это?.." Вот что я думаю!.. Это я просто как человек так думаю... А как художник... как ху-дож-ник я и теперь не думаю и... не говорю, что много талантов... Откуда такой наплыв?.. С луны?.. Есть тьма подражателей, эпигонов, статистов, свистунов всяких, но талантов... Талантов - два-три, - обчелся!.. А в твои годы... ого!.. В твои годы, - знай! - я думал, что только один настоящий, подлинный и прочный талант и есть в Россиия!.. Вот что я думал!.. И если так не думает каждый молодой художник, - пусть он бросит кисти, пока не поздно, - да!.. Пусть идет в писцы, а красок ему незачем портить! Пусть идет в циркачи... да!.. В борцы!.. Да!.. Ты думаешь, я не знаю, что ты делал в Риме?.. Я знаю!.. Писали мне!..
- Гм... Знаешь?.. Тем лучше... - катая хлебный мякиш в толстых пальцах, сказал Ваня, не глядя на отца, и добавил ненужно: - Кто же тебе это писал?
- Кто бы ни писал, - значит правда?
- Что выступал в римском цирке?.. Что же тут грешного?.. Коммод был император, - не мне чета! - однако и он выступал в том же римском цирке!..
- А Мессалина!.. Мессалина!.. - почти задохнулся старик. - Мессалина... императрица была, однако продавалась, говорят, солдатам... сволочи всякой!.. По сестерции!.. По сестерции за прием!..
- Да, конечно... Императрица могла бы продаваться дороже, - протрубил Ваня спокойно.
- Этто... этто... это...
Сыромолотов был явно взбешен почти в той же степени, как тогда, когда Ваня нечаянно застал его на крыше за этюдом; и, как тогда, сдержавши себя нажимом воли, спросил вдруг, отвернувшись:
- А вещи твои?
- В гостинице... где я остановился, там и вещи, - старался тщательнее округлить хлебный шарик Ваня.
- Ага!.. Рассудил, что так будет лучше?.. - поднял брови отец.
- Да-а... Потому, во-первых, что я ведь теперь не один...
- А-а!.. Так... Товарищ?..
- Женщина... Да... Конечно, товарищ...
- Гм... женщина?.. Художница?..
- Не-ет... То есть в своем роде художница, конечно... Акробатка... Очень высокой марки... Воздушные полеты... на приборах, разумеется, а не на моторах...
- Акро-батка?.. Этто... этто... (Сыромолотов два раза с усилием глотнул воздух)... этт... Сестра Аберга?.. Фрейлин Аберг?.. А-а?
- Шитц... Эмма Шитц!.. Известная...
- Но немка, немка!.. Все-таки немка!..
- Немка... Только она - русская немка... Из Риги...
- Шитц?.. Ши-итссс! - с присвистом и ужимкой повторил Сыромолотов. - Тты все-таки хорошо сделал, что остановился в гостинице!.. Да!.. Хвалю!.. У тебя все-таки есть такт!..
- У меня хватит такта и уйти! - сказал Ваня, улыбаясь почему-то и подымаясь.
Отец поднял плечи, развел на высоте их руками...
- Как находишь!.. Как находишь, так и поступай!.. Как находишь! И всегда поступай, как находишь!.. Держись эттого только!.. Да!.. Всю свою жизнь... Да!..
И Ваня ушел.
Он не приходил к отцу потом несколько дней, и тоскующая Марья Гавриловна, все его ожидавшая, принесла Сыромолотову случайно подобранную на базаре новость, что Ваня купил старый двухэтажный дом, кварталах в четырех от дома отца на том же Новом Плане, и теперь занят его ремонтом.
Если бы самому Ване, когда он ехал с Эммой на родину, сказали, что он купит дом в четырех кварталах от дома отца, он рассмеялся бы так же весело, как Эмма, когда он сказал ей, что купил дом. Этот случай с покупкой дома был одним из тех неожиданных для него самого поступков, на которые он жаловался впоследствии Худолею.
Почему именно в тот раз, когда он шел от отца, придавливая грузом своего тела гибкие доски тротуара, кинулся ему в глаза (и приковал) коричневый указательный перст на беленом железе, упершийся в совершенно ненужные ему два слова: "Дом продается", - почему он так притянул его к себе, этот неискусно намазанный перст, Ваня не понимал. Но, зайдя тогда же к хозяину, отставному чиновнику, дряхлому, с больными красными глазами, он приценился к этому дому шутя, и, когда оказалось, что если он примет на себя закладные, то доплатить за дом придется всего девятьсот рублей (у него же было тысяча семьсот), Ваня сказал просто и весело:
- Что же, вот возьму да куплю!.. Тем, кто у вас не купил его, - назло!..
- И не ошибетесь! - замигал перед ним красными глазами хозяин: - И не ошибетесь!..
Однако смотрел на него недоверчиво: ясно было, что этот молодой и красивый и крайне здоровый шутит: зачем ему дом в такой глуши?
Но на другой же день, тайком от Эммы, Ваня вместе с ним был в конторе нотариуса Кугутова, с очень деловым видом познакомился с закладными, по которым надо было платить проценты, прослушал купчую, бойким неошибающимся слогом и кудрявым почерком написанную на орденом листе лиловатой бумаги, расписался в какой-то толстой книге, что получил ее... Деньги чиновнику со слабым зрением и катаральным лицом уплатил полностью, расходы же по купчей принял на себя только в половинной доле, и вышло что-то не так уж много; а так как бывший владелец, вместе с женою, тоже болезненным и отставным существом, разделавшись с домом, уезжал к сыну в Казань, то Ваня, дня через три после покупки, пригласил Эмму отпраздновать новоселье.
"Свой дом" - для женщины, кто бы она ни была, хотя бы и акробатка из цирка, имеет иногда тайный, но чаще явный - тот же самый смысл, как гнездо для птицы, и, рассмеявшись сначала словам Вани, как шутке, потом весьма энергично обругавши его за сумасбродство, Эмма тут же собралась все-таки смотреть покупку, и, если не самый дом, то большой тенистый старый сад при доме (не меньший, чем у отца Вани) ей понравился чрезвычайно, и как только уехали из него старые хозяева в Казань, она очень бурно и умело, как и не ожидал от нее Ваня, принялась за ремонт дома сама, ладилась с белильщиками, плотниками, малярами, - такие способности выказала к этому, точно целую жизнь с колыбели только и занималась ремонтом старых домов. Даже и расходы все до копейки записывала аккуратно, и на четвертый или пятый день своих хлопот стала уж говорить: "мой дом"...
И под ее руководством, часто крикливым и неособенно вразумительным, не больше, как через две недели, дом имел приличный, почти новенький вид, и она уж говорила Ване, кружась и щелкая пальцами:
- Das ist sehr gut!.. А?.. Теперь мы купим автомобиль и каждень, каждень, каждень будем катать - фю-ю-ю!.. Нах Южберег! На море: купаться!.. Это паршивый, такой паршивый твой город: нет река!
Правда, здесь речка хоть и была, но такая узенькая и мелкая, почти пересыхающая летом, что купаться было негде. Но зато Эмма завела ванну и душ и, расположившись во втором этаже дома, как в привычном для нее цирке, в балки потолка в самой большой комнате приказала ввернуть крюки для своих трапеций. В этой же комнате, где как раз было много и света, поместил и Ваня свой мольберт, и неизвестно, почему это произошло: от сознания ли, что он в "своем доме", или причина была другая, только он принялся за брошенную было живопись с жаром, работал, как он сам говорил, "со сжатыми зубами" - и это в то время, как Эмма, тренируясь, вертелась на трапециях и заботливо тянула его к гирям.
Странная чета эта - Ваня и Эмма, - скоро заставила говорить о себе город. Ваня кончал реальное здесь, только жил не у отца, а в интернате, и его многие знали, а история с покупкой дома показалась всем очень загадочной и наводящей на размышления, иных на дешевые насмешки, а иных даже на грусть. Так, один из учителей Вани, педагог из новых, известный передовыми идеями, встретясь как-то с ним в писчебумажном магазине, куда он зашел за тюбиками кадмия, сказал громко, горестно и ясно порицающе:
- Рано... рано, батенька мой!.. рано сделались вы рантье!
И Ваня даже не нашел, что ему ответить, этому своему учителю, только поспешно с ним попрощался и вышел из магазина.
Но где с большим, искренним и нескрываемым любопытством следили за тем, что делалось в доме Вани, - это у его отца.
Марья Гавриловна, когда шла на базар за провизией, даже сознательно делала порядочный круг, только бы пройти мимо новокупленного дома Вани, и о том, как подвигался ремонт, и об Эмме, которую она видела очень близко, осмотрев ее, как женщина женщину, зорким и ревнивым взглядом, - она с большим оживлением рассказывала Сыромолотову; а когда Эмма наняла прислугу, пожилую и рябую бабу Настасью, Марья Гавриловна не замедлила познакомиться с ней, не сказав ей, кто она сама и где служит, - и узнала от нее, что хозяева ее - люди совсем пустые - артисты, - нынче здесь, завтра там, - что половина комнат у них пустая, даже не на что завести обстановку, какую надо, - хозяин полдня возится с гирями, - и, видно, силкой бог не обидел, - полдня малюет, хозяйка - немка, все качается в комнате на качелях.
И как своему бывшему учителю не угодил Ваня тем, что очень рано, по его мнению, "стал рантье", так и Марья Гавриловна никак не могла примириться с Эммой и, передавая о ней Сыромолотову, говорила решительно и скорбно:
- На-шел же такую!..
И чаще так, - не его виня, а ее:
- Напалась же на него такая!..
Но, к удивлению ее, старик только улыбался, когда слышал это, и однажды вечером, - уже в девятом часу, - попросил вдруг Марью Гавриловну, чтобы она показала ему, где дом его сына.
Однако Марья Гавриловна сразу застыдилась страшно:
- Ну что вы, Алексей Фомич!.. Как же это возможно, чтобы нам вдвоем на улице показаться... ночью!..
- Какая же ночь теперь?.. Вечер!.. - возразил Сыромолотов. - И почему же это невозможо?
- Да мало ли что говорить станут?.. Что это вы?
- А что же такое именно говорить станут? - захотел узнать Сыромолотов, но Марья Гавриловна уже выбежала из комнаты, как птица крыльями взмахнув руками.
Однако минуты через две была уже одета сама и ему принесла из прихожей пальто, шляпу и палку.
Это было действительно в первый раз за все три года, которые прожила у него Марья Гавриловна: Сыромолотов всегда выходил из дому один, - теперь же они чинно шли по деревянным мосткам по улицам, слабо освещенным фонарями, и Марья Гавриловна командовала:
- Теперь сюда!
Или:
- А теперь налево!
Или, наконец, почему-то тихо:
- А теперь вот еще один-единственный этот квартал, и придем...
Сыромолотов шел молча.
Только один раз он, по привычке, предупредил ее взволнованно громко, как за чаем: "Чихну!" - и чихнул на весь, пожалуй, Новый План.
Но когда они подошли, наконец, к дому Вани, выходившему фасадом на улицу, Сыромолотов очень внимательно оглядел его, заходя справа и слева по тротуару другой стороны улицы. В верхнем этаже освещены были три окна, и на среднее начала падать вдруг колеблющаяся тень.
- Качается! - тихо и скорбно сказала Марья Гавриловна, покачав головой.
- Ателье художника Сыромолотова - fils! - громко и отчетливо сказал Сыромолотов и, перейдя через улицу, которая была тиха и пустынна, и постояв немного у самого дома, вдруг очень похоже, протяжно и с завываньями замяукал, как мартовский кот.
- Алексей Фомич! Что это вы?.. Услышат! - испугалась Марья Гавриловна, осторожно потянув его за рукав.
- Где ему услышать! - отозвался громко Сыромолотов, а сам все-таки, ожидающе подняв голову, глядел в сторону освещенных окон.
С полминуты ждал, и потом опять замяукал еще протяжнее, еще похожее и еще противнее.
Отворилась форточка, и высунулась голова Эммы, кричавшая:
- Брыс!.. Брыс, подлая!.. Брыс!..
Очень весело и громко захохотал Сыромолотов, когда услыхал это, и потом сам потянул за руку Марью Гавриловну, говоря ей:
- Теперь пойдемте!
И всю дорогу до своего дома был весел, только просил ее никому не говорить об этой вечерней прогулке и пуще всего рябой Настасье.
А Марья Гавриловна была настолько испугана и его мяуканьем и его непонятной веселостью, что не шла даже, а старалась скользить, как видение, и все только повторяла западающим голосом:
- Ну разве же можно так?! Вот я как этого не ожидала!.. Знала бы, совсем бы я не пошла!..
Однако был в городе еще один человек, которого чем дальше, тем сильнее притягивал к себе дом Вани: это был доктор Иван Васильич Худолей, все приискивающий подходящее место для своей полулечебницы для полубольных.
Он несколько раз проезжал мимо, когда ремонтировался этот дом, и неизменно просил Силантия, подъезжая к дому, пускать лошадей шагом, а сам в это время во все жадно вглядывался, примеривал и соображал.
Он понимал, конечно, что ни Ваня, ни Эмма, привыкшие к жизни больших городов, долго здесь жить не будут, и все порывался поговорить с Ваней, не сдаст ли он ему дом, когда соберется уезжать; и все боялся заговаривать об этом, не имея никаких средств для задуманного пансиона, и боялся, что кто-нибудь еще предупредит его и подходящее помещение вдали от городского шума и с запущенным, старым около садом, располагающим к душевному покою, будет у него перехвачено кем-нибудь, а другое подобное трудно найти.
В то же время, именно теперь и с каждым днем плотнее, начинала охватывать его мысль, что только он, а не кто-либо другой здесь мог бы поставить это очень любопытное дело и в достаточной степени научно и, главное, с надеждой на успех.
У него было несколько таких полубольных, но все это были люди небогатые: один - местный священник, несколько слишком развинченный; другой - банковский служащий, завороженный магией больших чисел; третий - горный инженер, лишившийся места на руднике, потрясенный катастрофой в шахте; четвертый - политический деятель, очень экзальтированный и, так казалось, особенно нуждающийся в покое...
Последний, впрочем, больным себя не считал: это уж сам Иван Васильич советовал ему отдохнуть, когда он приходил к нему в приемный кабинет его (около аптеки) не как больной, а с наставлениями, у кого надобно хлопотать, чтобы выручить из тюрьмы Колю... Тогда-то Иван Васильич, слушая его, вглядываясь и наблюдая за ним, сказал ему вдруг серьезно и ласково:
- Эх, - вам бы полежать недельки три... или даже месяц... Очень вы измотались!..
На что этот отвечал изумленно:
- Приснилось вам!.. "Измотался!.." Вы меня на свой аршин меряете, а я себе таких целей не ставлю - сала наживать!.. Мне чем легче, тем лучше...
Цветом лица он был землисто-зелен, волосом ярко рыж. Носил бороду, впрочем, узкую, а волосы на голове стояли шапкой. Называл себя "товарищ Иртышов", по имени той реки, на которой жил в ссылке.
- А как ваши легкие? - спросил было Иван Васильич, но Иртышов отмахнулся досадливо:
- Нет у меня никаких легких!.. Отстаньте!..
И опять заговорил таинственно, какие резоны надо приводить губернатору и какому чиновнику надо дать взятку и сколько.
Говоря, он оглядывался и снижал голос, но руками работал, точно стоял не перед одним Иваном Васильичем, а перед целой толпою человек в четыреста и тонкий корпус то отбрасывал назад к двери, то приближал неожиданно к чернильнице на столе, а когда сел, немедленно охватил руками свое левое поднятое колено, как "Мефистофель" у Антокольского... Совсем не было округлых линий в этом довольно длинном теле: все оно состояло из одних острых углов, как картонный человечек, который прыгает, когда дергают за нитку... Вид у него был явно голодный, и Иван Васильич заметил, как он нашарил глазами на его столе крошку от сухаря, дотянулся до нее длинными пальцами и бросил ее себе в рот...
- Я пошлю сейчас, - принесут чаю, - хотите? - забеспокоился тут же Иван Васильич.
Но замахал руками от плеч Иртышов:
- Что вы, чай!.. Некогда мне с чаями!.. А если целковый есть лишний, - давайте... Кое-что надо Коле послать...
Взял рубль и ушел неожиданно, как явился, сказав на прощание:
- Нравится мне, что кислых слов никаких не говорите, как сказал бы иной отец!.. А Колюшку мы выручим, - ерунда!..
И исчезал... Не уходил, а нырял куда-то, как летучая мышь...



Страницы: 1 2 3 [ 4 ] 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.