Чтение 4–й страницы книги ~Боги слепнут~

ХРУП... ХРУП...

Ариетте вдруг захотелось замедлиться и поглядеть, какие они, ловцы. Сравнить... Говорят, краше них нет никого на свете. Они могут все. Гораздо больше, чем боги. Но она пересилила себя и, напротив, ускорила шаги. Она буквально валилась вперед - дрожащие от напряжения ноги не поспевали. Спиною толкнула дверь, перевалила тело через порог. И тут Гимп не выдержал и завыл. По-звериному, истошно и страшно.

Ариетта обернулась. Увидела преследователей. Один впереди... Люди или... нелюди? Ариетта не успела ничего разглядеть - навалилась на дверь изнутри и замкнула засов. А они ломились следом.

Она кинулась к телефону.

- "Неспящие"! - вопила в трубку, хотя в трубке лишь противно ныли гудки. -

Ко мне в дом ломятся грабители... здесь рядом... минута... ну максимум две...

Скорее...

- Не надо вигилов, - прохрипел Гимп. - Читай стихи.

ХРУП... ХРУП...- слышалось за дверью.

- Какие? - взвизгнула от ужаса Ариетта.

- "Метаморфозы" Овидия. Они их терпеть не могут.

- Что именно?

- Что хочешь... что вспомнишь... Читай! Ариетта приникла губами к замочной скважине и зашептала:

***

Ему окропила Лоб и рога придала живущего долго оленя;

Шею вширь раздала, ушей заострила верхушки, Кисти в копыта ему превратила, а руки - в оленьи Длинные ноги, всего же покрыла пятнистою шерстью, В нем возбудила и страх <Овидий. "Метаморфозы". Перевод С. Шервинского.>

***

ХРУП... ХРУП...- послышалось, удаляясь.

- "Служба неспящих" слушает...- сообщила телефонная трубка, продолжая раскачиваться на проводе.

У Ариетты не было сил ответить...

В маленьком домике на окраине поселились двое. Женщина и ее сын, тяжело больной слепец. Им сочувствовали. Женщина была молода. Или просто выглядела моложаво? С сыном они казались ровесниками. Поговаривали, что эти двое попали под действие Трионовой бомбы. И оттого женщина сделалась молодой, а мужчина ослеп. Соседи приносили им еду. Денег не брали. Однако и в разговоры не вступали, торопились уйти. Боялись чего-то. Всякий раз по утрам женщина находила подсунутые под дверь купюры в десять или пятьдесят сестерциев. Иногда сотню.

Юний Вер казался себе отвратительным и жалким. Изломанным, расплющенным, будто внутри не осталось костей, кожа превратилась в мешок, в него собрали то, что называется плотью. И в то же время он даже не был серьезно ранен. Порезы на руках и плечах, оставленные мечом Сульде, никак нельзя было назвать ранами. Это были метки, знаки сокрушительного поражения. Чтобы оправиться от поражения, нужно время. Слишком много времени. Логос бессмертен, и кажется, что времени бесконечно много. Но это обман. Времени мало. Бесконечно мало. Его всегда не хватает для того, чтобы одержать победу. Зачем быть бессмертным и постоянно проигрывать? Уж лучше умереть и напиться воды из Леты. И забыть об унижении. А может быть, он вовсе не бог? Сказку выдумали другие, а он охотно в нее поверил. Мутации? Способность к перерождению? Ну и что из того? Может, он всего лишь гений, возомнивший себя равным Юпитеру? Глупый мальчишка. Ничтожный. Бог разума... ха-ха... это даже занятно. Это почти смешно...

"Бессмертному опекун не нужен, а остальное охраняет творец, одолевая своей

силой хрупкость материи..." <Сенека. "Нравственные письма к Луцилию". Письмо LVIII.>

Но Логосу как раз нужен был если не опекун, то поводырь.

Мир стал чернее непроглядной ночи. Ночи, в которой не отыскать пути.

Юний Вер, лучший боец Империи, проиграл бой Сульде. С какой тоской вспоминал новоявленный бог о тех временах, когда он жил молодым зверем, следуя инстинкту и не испытывая ничего, кроме злобы и гнева. Но начав чувствовать, чувства не заглушить. Стоики пытались, но их умозаключения красиво звучали лишь на бумаге. Начав думать, мыслям не перекроешь дорогу. Будешь думать и думать... Бесконечный бег. Только, к сожалению, не бег к цели, а бег по кругу. Сейчас чувство вины поджаривало бывшего гладиатора на медленном огне. Пытка длилась и днем, и ночью. Никакие оправдания не принимались.

Он спрашивал себя в который раз, почему он проиграл, и не находил ответа. Вернее, ответ каждый раз был один: разум обречен проигрывать войне. Но ведь как-то надо выиграть. Обязательно надо выиграть.

А вдруг... Да, вдруг ответ другой? Вдруг война истребляется только войною?

Что же делать в таком случае?

Слепой бог. Нелепое словосочетание. Унизительное положение. Даже в своем доме он не мог ориентироваться и все время на что-нибудь натыкался. Однажды он попытался всей силой своей навалиться на тьму. Дрогнули стены. Мир качнулся. Вер услышал вопли людей, звон бьющихся стекол, ему на голову посыпалась штукатурка.

На следующий день вестники сообщили о землетрясении, которое не смогли предсказать приборы Сейсмической академии.

Если бог слеп, то все, на что он способен, - это разрушить мир. Логос потерял зрение, но слух сохранил. Более того, сохранилась и способность слышать чужие чувства. Даже сквозь сон к нему прорывались чужая боль и чужое отчаяние, чья-то радость, гнев и жажда мщения. Тысячи и тысячи эмоций сливались в непрерывный гул, щекочущий нервы, заставляя пребывать ослепшего бога в непрерывной тревоге. Дни и ночи лежал он, уткнувшись головой в подушки, и не думал, не желал, не мечтал, не стремился, только слушал, секунду радуясь, а в следующую приходя в отчаяние, еще секунду пребывая в эйфории и тут же погружаясь в поток нестерпимой боли. Не движение, но бессмысленные колебания. Когда-то с ним уже было подобное, но он позабыл, когда и где.

Что может вернуть зрение ослепшему богу? Ответ напрашивался сам собой: людская любовь. Логос мечтал, чтобы его полюбили, но не знал, как вызвать к себе эту любовь. Мысленно он протягивал руки, пытаясь обнять весь мир, баюкая, как младенцев, материки и прижав к щеке поверхность волнующихся океанов. Тогда поток человеческих чувств глох, мир замирал, тая дыхание, будто ожидал, что бог задушит его в объятиях. И Логос разжимал руки и отпускал непослушный и непонятный мир, так и не добившись взаимности.

И тут же в душу его с новой силой ударяла волна людских эмоций.

Не зная, что делать, Логос сидел, зажав в ладони какой-нибудь камень или цветок, пытаясь в частице отыскать разгадку всего мира. Порой мысли вспыхивали ярко. Блестящие мысли, как удар стального клинка. Но клинок этот не мог рассечь тьму... Тьма... Он пробовал ее на вкус, и она хрустела на зубах песком. Мерещилась черная пустыня под черным небом, освещенная черным солнцем. По черной пустыне вез ослепшего бога черный бактриан.

И он в самом деле видел эту пустыню. Черные города вставали на горизонте. На черных оазисах росли черные пальмы, отражающиеся в черной воде. С каждой минутой Логос видел этот мир все отчетливее. И страшная мысль черной змеей прокрадывалась в сознание: а что если физически он не ослеп? Просто он видит другой мир. Прежде он зрел свет. Теперь увидел тьму. И скоро он полностью перейдет в ТОТ мир, мир Тьмы. И закроет за собой дверь.

О нет, ни за что! Но как сразиться с тьмою, как вернуться к свету? Логос не знал. И вообще с каждым днем, с каждой минутой он знал все меньше и меньше. Тьма пожирала его знания. Вскоре Логос станет беспомощным, как человек.

И вот, озлившись на свою слепоту, Вер выскочил из дома и попросил соседского мальчишку отвести его в ближайшую таверну. Он пил, танцевал и нагло ухлестывал за какой-то красоткой, сильно надушенной галльскими духами и душевно пребывающей в состоянии бесчувственного, но незлобного легкомыслия. По этому веселому бесчувствию и по духам Вер безошибочно вновь и вновь находил юную особу в толпе, пока два почитателя красотки не вывели слепца за дверь - якобы протрезветь, но с явным намерением пересчитать бывшему гладиатору ребра. Но и слепой, он умел отбивать удары. Случалось ему нередко в первый день игр выступать в роли андабата <Андабат - гладиатор, сражавшийся в глухом шлеме без прорезей.>, причем противник не обязательно бывал в глухом шлеме. Вер побеждал на арене. Теперь было и вовсе легко: он слышал не только шорох шагов и одежды, но и всплески ярости, предвещавшие удар. Ярость и злость обозначали во тьме соперников. Слепой гладиатор не пропустил ни одного удара, зато двое зрячих парней ушли с разбитыми носами, утратив десяток зубов на двоих. Но во тьме, окружавшей Вера, эти удары не пробили ни единой бреши.

На ощупь брел Логос домой. Вели его не стены и ограды, но тепло дома, где его ждали. И тут кто-то шепнул ему на ухо:

- Как хорошо, что ты слеп. Логос!

Но вместе с голосом не пришло ничего: ни злорадства, ни страха, ни единого чувства, будто сама тьма говорила с ним.

А потом кто-то схватил Логоса сзади за шею и пригнул к земле. Логос рванулся, впечатался в стену, и стена подалась тающим воском. На голову посыпались кирпичи и штукатурка. Сорвавшийся с подоконника цветочный горшок грохнулся о мостовую. Где-то внутри дома закричал человек. И Вер закричал, и пустился бежать. Никто не гнался за ним, никто не пытался напасть вновь. Но Логосу казалось, что в темноте кто-то неведомый наблюдает за его бегством и улыбается.

Он не открыл дверь, а вышиб ее плечом и рухнул на пол.

Он лежал на полу в атрии и отчетливо видел бескрайнее черное поле, затянутое пеленой зеленого тумана.

- Андабат... - выкрикнул Вер, и будто кузнечный молот ударил по металлу.

Глава 4

Августовские игры 1975 года (продолжение)

"Покойный Руфин Август не сделал никаких распоряжений о том, кто должен исполнять обязанности императора, пока Постум Август находится в младенческом возрасте и не может принять на себя всю тяжесть государственных дел. Сенат постановил, что должность диктатора получит старейший сенатор. Диктатором, скорее всего, станет Макций Проб. Срок его полномочий ограничен пятью годами". "Сегодня день богини изобилия Опы". "Сегодня состоится свадьба Енбита Пизона и Сервилии Кар".

"Акта диурна", 8-й день до Календ сентября <25 августа.>

Как Гимп восстановил себе ноги, Ариетта не видела. Ни один гений, пусть даже и бывший, не позволит простому смертному смотреть, как заживают его раны. Гимп попросил чистой воды, бинтов и оливкового масла. Потом велел выйти и запереть дверь.

Ариетта сидела на кухне и рассматривала желтоватый потрескавшийся потолок с узким фризом, слушая, как, надрываясь, сипит паром чайник на плите. И тут вошел Гимп в розовом халате до пят, шаркая пушистыми белыми домашними туфлями. Ее халат, ее туфли... Он прекрасно ориентировался в ее доме.

- Странно, - заметила она. - Ты можешь за пару часов заживить ужасные раны. Но не можешь восстановить зрение. Если у тебя есть способность к регенерации, то она должна быть во всем. Так?

- Глаза - не ноги... Чтобы перебороть слепоту, нужно нечто другое, нежели умение наращивать мясо.

- Так ты не можешь видеть или не хочешь

- Гении никогда не говорят о себе правды. Потому что и сами ничего не знают о себе. Они довольно точно оценивают окружающих людей, но себя - никогда.

Ей не нравилось, как он говорил. Будто не ей и не себе, а кому-то третьему. И этот третий явно требовал от гения слишком многого.

- Ты что-то задумал? - спросила Ариетта.

- Когда я освобождался, одна мысль посетила меня. Я подумал: "Зря убегаю".

Рано или поздно ловцы меня поймают. Так зачем же откладывать на потом. Пусть поймают раньше.

- Зачем? Это же самоубийство. Ловцы тебя убьют.

Гимп отрицательно покачал головой.

- Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что ловцы не убивают гениев.

Убивают люди. Ради платинового блеска, который после мучительной смерти остается на земле. Ты ведь знаешь: чем больше гения мучить перед смертью, тем больше платины. А впрочем - это домыслы. Я думаю - платины в гении столько, сколько в нем гениальной сути. А ловцы... Им платина не нужна. Им нужно что-то другое. И я хочу узнать - что.

Ариетта пожала плечами - Гимп пытается играть роль гения Империи после того, как его лишили должности. Это раньше он мог взять под крыло полмира. А ныне? Ему остается только носиться по улицам, вынюхивая маленькие тайны. Простой соглядатай счастливее его. Хотя бы потому, что у соглядатая есть хозяин, которой за эту тайну щедро заплатит. А гений Империи ныне бездомен и бесприютен. Безларник - что о нем еще можно сказать. И к тому же слеп. И слишком уязвим. Однако Ариетта не могла ему отказать. Гениям не отказывают.

- Что толку, если ты узнаешь. А дальше что? Ты никому ничего не сможешь сообщить. Более идиотского плана придумать нельзя.

- Надо перейти Рубикон.

- По-моему, гении его перешли. В тот день, когда вас швырнули на землю.

- Затея безумная,- согласился Гимп.- Самая безумная из всех безумных затей. Но у нее есть некоторые блестящие черточки. Что-то вроде блесток, которые матроны нашивают на свои столы. Я люблю такие блестки. Они привлекают. И ты мне поможешь. Поможешь нашить еще одну блестку на мой безумный план.

Хотя она ожидала подобного заявления, но все равно растерялась.

- Я не собираюсь...- Она запнулась и замолчала - ясно было, что таким тоном ничего отстоять не удастся. - За так... - добавила, чтобы хоть что-то сказать.

- А я заплачу. Не волнуйся,- засмеялся Гимп.

- И какова плата? Ведь гении больше не исполняют желаний.

- Смотря какие. Может быть, как раз твое смогу исполнить..- Ей показалось, что он глянул ей в глаза.

Слепой глянул в глаза. Во всяком случае, его зрачки были точно против ее зрачков. Ей стало не по себе от этого слепого взгляда.

- Миллион сестерциев можешь заплатить? - спросила она. Голос ее дрожал.

Кажется, этот вопрос его обескуражил.

- Миллион - это не желание, а арифметика, - проговорил разочарованно Гимп.

- Миллион - это высшая математика. А иначе я не согласна, - объявила Ариетта с довольным видом, не ожидая, что так легко найдет повод отказаться.

- Я дам тебе миллион, - согласился Гимп. - И еще... я исполню одно твое тайное желание. То, о котором ты сама не знаешь.

Ариетта посмотрела на него. Теперь он глядел мимо нее и улыбался.

- Ну, соглашайся. Практически для тебя нет никакой опасности. Люди ловцов не интересуют, - стал уговаривать Гимп. Он врал. Это было видно с первого взгляда.

Она согласилась, хотя знала, что он не заплатит ей миллион - у него нет ни асса. Она знала, что он не исполнит ее желание. И все равно она поверила. Сама не знала, почему. Теперь он был зряч, а она слепа, и ползала на коленях в темноте в поисках брошенной им монетки. Она слышала заманчивый звон - монетка катилась по камням, но Ариетта напрасно шарила рукой, спешно уверяя себя, что Гимп подарит нечто такое, о чем она сама и подумать не смела. Самообман Ариетты был почти восхитителен. Потом... хотя не стоит говорить, что будет потом, пока оно не наступило хотя бы на листе бумаги.

Крул смотрел на худую женщину в простенькой тунике пренебрежительно. Было жарко, туника была посетительнице (и просительнице) чуть-чуть тесновата, под мышками образовалось два темных пятна. В руках женщина мяла и без того замусоленный вчерашний вестник. Наверняка долго сидела в приемной, изнывая от жары, и обмахивалась сложенным вдвое номером. Что ей надо? Хочет работать у Бенита? Таких желающих нынче хоть отбавляй. Они буквально осаждают редакцию "Первооткрывателя". И все же что-то заставляет Крула медлить и не указывать ей на дверь. Ну да! Эта женщина работала прежде секретаршей у Цезаря. Надо же, какое совпадение. В трибе Элия избран в сенат Бенит, и эта женщина рвется работать у новоявленного сенатора. Уж не считает ли она, что подобные должности передаются по наследству? Она что-то болтает о невозможности работать на Элия. Понятно, что невозможно. Если он сгорел вместе с Нисибисом в ядерном пламени.

Какая уж тут работа.

Крул налил полный стакан ледяной воды из запотевшей бутылки и принялся пить маленькими глотками, испытующе глядя на женщину. Она судорожно сглотнула. Но пить не попросила. Хорошо. Даже очень хорошо.

- У тебя есть желание? - спросил старик. - Самое сокровенное, самое немыслимое, самое невыполнимое. И... беспощадное...

- Что значит - беспощадное? - Порция быстрым движением мазнула ладонью по виску. Но капли пота тут же выступили вновь.

- Без оглядки на других. И на мнение других.

- Хочу, чтобы мой сын бесплатно учился в риторской школе.

- Это не желание, а мелкотня. - Крул явно был разочарован. - А чего-нибудь другого нет?

Женщина вновь отерла виски - на этот раз платком.

- Допустим, с кем-нибудь поквитаться?

Разве это не прекрасно - отомстить за унижения, за бедность, а? К примеру - Элию, за то, что он тебя уволил, - Крул улыбнулся, обнажая редкие зубы.

- Он не увольнял, - поспешно сказала Порция. - Я сама ушла.

- И все же... - Рот Крула растянулся еще шире.

Раньше подземным богам писали подобные просьбы на свинцовых табличках:

"...свяжите, обвяжите, помешайте, опрокиньте..." Даже когда гладиаторы начали исполнять желания на арене, такие таблички продолжали изготовлять тайком. Хотя за них можно было на всю жизнь угодить в списки гладиаторских книг и лишиться права исполнения желаний. Но уж коли это право потеряно...

- Элий умер, - сказала Порция.

- А если бы он был жив? - Крул чуял добычу и не желал отступать.

- Не знаю. Мне кажется... Да, наверное... он поступил со мной некрасиво.

- Ага, уже теплее... Летиция должна за это ответить. Наверняка она тоже...

- Нет, нет, она ни при чем.

- А еще кому-нибудь тебе хочется отомстить, пожелать всяких бед? Неужели никому? - Одному человеку...

- Кому? - Крул плотоядно облизнулся.

- Секретарю Тиберию. Он такой подонок. Вот ему бы... - Порция сжала платок в кулаке, будто это была шея Тиберия.- Этот старый пердун теперь служит Летиции, а я...

- Так что должно случиться с Тиберием, крошка?

- Чтоб ему переломали ноги, - прошептала она с ненавистью.

- Замечательно! - Крул восторженно потер руки.- Ты меня не разочаровала, детка. Это просто замечательно. Загляни к нам через месяцок, может, для тебя и найдется работа.

Порция вышла из редакции со странным чувством гадливости и страха. Не надо было говорить о Тиберии. Но ведь она лишь высказала пожелание... это всего лишь слова. Все равно нехорошо. Сколько лет цензоры запрещали желать другому беды. Сколько лет приучали: думай, думай, прежде чем желать, думай, можно ли желать такое. А теперь нет цензоров и можно все. Мерзко, мерзко... Порции казалось, что она вся липкая, грязная с головы до ног. И она действительно была и липкой, и грязной - пот с нее так и лил.

Порция стояла в нерешительности у дверей. Может, вернуться и сказать, что она вовсе не желает зла Тиберию? Но она понимала, что ее возвращение уже ничего не изменит.

Днем Рим так и дышал жаром, как огромная раскаленная каменная печь, в которой плавились миллионы людей. После обильных дождей в городе было парно, как в бане. Фонтаны, и те текли ленивей обычного. И вода в них была теплая, неживая.

Ариетта расхаживала по своей квартирке нагая. Проходя мимо высокого зеркала аквилейского стекла, всякий раз бросала оценивающий взгляд. Красивая. Очень красивая. Она помнила, как Вер любовался ее телом. А вот Гимп не может.

Жаль...

В этот раз Гимп ушел один. Ушел и почти сразу вернулся.

- Вот, гляди.- Гимп раскрыл ладонь. А на ладони лежал жук. Маленький такой черный жучок-чудачок с длинными усиками-антеннами. Прежде Ариетта никогда не видела таких жуков. - Открою тебе тайну, - прошептал Гимп ей на ухо.- Это - гений. Он вызвался мне помочь. Как и ты. У него свои счеты с ловцами. Гений этот особенный. Он может генерировать электромагнитные сигналы. Как передатчик. Приемник будет у тебя в сумке, настроенный на гениальную частоту. Когда меня схватят - ты кинешь этого жука за шиворот ловцу. А потом отправишься к префекту вигилов Курцию и все ему объяснишь. Только и всего. Отличный план! Мне он нравится. А тебе?

Ариетта пожала плечами:

- Почему-то думала, что гений Империи должен быть более рассудительным.

- Ну был я, был рассудительным когда-то. Но теперь-то я человек! Могу позволить себе безумства... гениальные безумства - учти.

Рядом с Гимпом все казалось другим - и слова, и поступки. Будто не жизнь живешь, а захватывающую книжку читаешь. И бояться рядом с ним было невозможно. Ариетта и не боялась. Вот только противный тонкий голосок благоразумия пищал в ухо: "Остерегись, остерегись..."

- А сам ты не можешь его... кинуть...

- Нет. Не могу. Ты что, забыла - я слепой.

- Не ходи туда,- взмолилась она.- Не надо! Давай будем просто жить. Я буду писать стихи...

- Разве можно просто жить и писать стихи? Для стихов надо жить не просто.

- Наплюй на ловцов.

- Не могу. Я - гений.

- Тогда ты погибнешь!

Он лишь рассмеялся в ответ.

- Если не погиб в Нисибисе, то как могу погибнуть здесь?

Что ей оставалось - только уступить.

Вечером жара не спала. Камни отдавали накопленный за день жар. Ветер, едва дохнув, тут же затихал. Все окна были распахнуты. На крышах слышались шаги и возня - обитатели инсул выбирались туда с наступлением темноты.

Собачье время. Каникулы, одним словом. Ариетта вздохнула. Хорошо бы удрать из Рима в прохладу загородной виллы. Но куда ей деваться? Денег нет. Все полученное за книгу растрачено без остатка. Долгов - три тысячи.

Новую подачку из меценатского фонда еще ждать и ждать. Стихи - ловушка неведомых ловцов. Попал в нее - и уже не выбраться, не уйти. Кому и для чего ты нужен - непонятно. Что-то такое щебечешь и задыхаешься от восторга. И варишься в каменном котле вместе с городом. И в конце концов понимаешь, что не нужен никому.

Итак, Гимп встал в лужу и ждал. Ариетта стояла рядом за колонной вестибула и тоже ждала. Старый дом, спрессованный временем в неразрушимый монолит, был обвит плющом. Свет из окна золотил глянцевые листья. Где-то звучала музыка, где-то плакал ребенок. Жизнь вросла в камень и стала с ним единой. Люди внутри камня, внутри города. Им хорошо. А она, Ариетта, снаружи. И Гимп снаружи.

Ариетта была готова выть в голос от страха. Но она не выла. Она сочиняла стихи. Стихи выходили красивые, но она их тут же забывала.

А Гимп стоял в луже и что-то насвистывал. Ждал. Когда они придут.

И они пришли. Обычные люди в черных туниках. Они вытащили моток белой прочной веревки и принялись окутывать Гимпа, как пауки. И тогда Ариетта подошла сзади и закричала:

- Гимп!

Она вскинула руки, будто хотела протиснуться к гению. И уронила - как ей показалось, очень ловко - жука за шиворот одному из ловцов. Ловец повернулся и ударил ее по лицу. Не рукой, а чем-то жестким и холодным. И лица у Ариетты не стало - его срезало начисто. Оно упало на асфальт и осталось лежать - белая безглазая маска с пустым ртом. Ариетта схватилась руками за голову и нащупала что-то липкое, скользкое... Самое ужасное, что глаза у нее сохранились. Она видела. Видела, как Гимп повернулся к ней и крикнул:

- Уходи, Ари!

В его слепых глазах застыл ужас.

Она наклонилась поднять лицо. Но не смогла - кто-то из ловцов наступил на него ногою. И оно превратилось в черный грязный лоскут.