Чтение 4–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

Он развернул коня и стал ждать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОРОЛЬ ЖЕЛЕСЛАВ

Темно-рыжий конь, приученный к битве, стоял не шевелясь.

Топот приближался. Скорее всего, всадников немного — не больше десятка. Но точнее сказать трудно. Идут неторопливой рысью, иначе давно уже появились бы.

Годимир повернулся к шпильману. Очередная заклепка тут же впилась в мочку уха. Сказал негромко:

— Не вмешивайся ни во что, хорошо?

— Ладно, — удивительно легко согласился Олешек.

— И молчи, ради Господа. Понял?

Шпильман хмыкнул, но кивнул.

Рыцарь облегченно вздохнул, хотя полной уверенности в бездействии оруженосца не было.

Поворот лесной дороги располагался почти в стрелище15, а потому Годимир успел пересчитать всадников еще до того, как рассмотрел их лица, гербы и подробности доспеха. Восьмеро. Если разбойники, то надежды на успех в схватке никакой. Даже вооруженные обычным дубьем, кмети свалят с коня самого замечательного рыцаря и так измолотят, что мать родная не узнает. А тут воины на конях. Кольчуги прикрыты суркоттами16. Зеленые, крашенные листьями бузины, а наискось через грудь три коричневых полосы.

Первым ехал худощавый, можно даже сказать, изможденный пан. Черные вислые усы, нос крючком, пронзительные глаза, обведенные темными кругами (не понять — то ли бессонница, то ли какая-то нутряная хворь съедает помаленьку). На груди его сверкал начищенный рынграф17. Работа старинная, судя по полустертым линиям гравировки. Рисунок изображал Святого Андрия Страстоприимца, вслед за Господом умирающего мученической смертью на колу. Конь, вышагивающий под черноусым, здорово подходил седоку — караковый, мосластый. Еще лет десять назад он, видно, был славным боевым жеребцом, а теперь нуждался больше в теплой конюшне, нежной травке с заливных лугов и покое. Но с упорством, присущим из всех известных Годимиру животных только лошадям, он переставлял широкие, потрескавшиеся по краям копыта, глубоко впечатывая их в сырой краснозем.

Следом за караковым, отстав на полкорпуса, рысил гнедой конь с широкой белой проточиной. Тоже не жеребчик, о чем свидетельствовала седина на храпе и опухшие бабки. На нем восседал крепкий светлоусый пан в клепанном шлеме с бармицей18. Рыцарь, не рыцарь? Поразмыслив, Годимир решил, что все-таки нет. Скорее всего, из простолюдинов, вознамерившихся честной, беззаветной службой обрести право подставить плечо под удар плашмя.

Дальше попарно ехали дружинники. Один другого краше. Правый в первой паре выделялся заячьей губой, скрываемой рыжими усами, но все-таки заметной. Во второй паре слева сутулился воин с бельмом на глазу, а справа трясся в седле коротышка — пожалуй, не больше двух аршин роста, зато в плечах полсажени. Последнюю пару составляли безусый мальчишка с небесно-голубыми глазами и угловатый старик с лицом, как будто вытесанным топором из дубового комля, и щеткой седой жесткой щетины на щеках.

Замыкали кавалькаду два вьючных коня, пузатых и мохноногих.

Годимир скривился.

Славная же дружина у крючконосого пана!

Но, с другой стороны, ежели разговор в драку перейдет, стоящих бойцов, на глазок, не больше половины. Может, и удастся выпутаться. Но лучше, конечно, до кровопролития не доводить.

Его заметили.

Пан на караковом нахмурился, бросил что-то через плечо светлоусому. Тот, в свою очередь, обернулся к дружинникам. Мужик с заячьей губой и едущий в паре со стариком юнец вытащили ременные петли. Пращи.

— Если сейчас поскачем, успеем удрать… — тихонько проговорил Олешек.

— Я — рыцарь, — скрипнул зубами Годимир.

— Как знаешь.

Всадники приблизились. За два десятка шагов остановились. Восемь пар глаз внимательно обшарили неподвижную фигуру рыцаря.

— Кто таков? — каркнул крючконосый. Именно каркнул. Голос у него оказался резкий и хриплый.

— Рыцарь Годимир из Чечевичей. Это под Бытковым. Герб мой — Косой Крест.

Крючконосый хмыкнул:

— Из-под Быткова… Далеко забрался, словинец.

— Я странствую во исполнение обета, — вскинул подбородок Годимир.

— Наглый щенок, — буркнул светлоусый. Теперь, когда он приблизился, стал виден его крупный пористый нос весь в красных и синеватых прожилках. — А конь хороший.

— Остынь, Авдей! — оборвал его черноусый. И продолжил: — По моей земле ездишь, а ко мне поклониться не заехал.

— Прости, пан… не знаю как тебя. Но разве эта земля не королю Желеславу принадлежит?

— Вот наглец! — воскликнул светлоусый Авдей, а прочие дружинники переглянулись.

— Королю Желеславу, говоришь? — скривился пан на караковом. — А ну, Авдей, представь меня пану рыцарю!

Светлоусый откашлялся и провозгласил:

— Волею Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, его королевское величество Желеслав, герба Брызглина19, владыка Островца, Заболоти и Колбчи, защитник окрестных земель, победитель в битве при Плещенице.

Король гордо избоченился в седле, наслаждаясь произведенным впечатлением. Да только Годимира трудновато было огорошить подобной нарочитой вычурностью. Князья из Хоробровского королевства, в том же Бытковском воеводстве, к примеру, зачастую владели землями в два-три раза больше, чем игрушечные королевства заречан. Да и перечислять все зависимые города, местечки и села ни один князь-словинец не стал бы, равно как и хвастаться победой у никому не известного поселения… А может, это река Плещеница? Здесь же, в Заречье, два с лишним десятка так называемых «королей» злоумышляют, интригуют, входят в союзы и вероломно их расторгают, ведут годами войну за какой-нибудь лужок или богатый выпас. В войнах этих участвуют «огромные» армии по пятьдесят-сто человек, сражения частенько временно прекращаются на время жатвы или покоса, но зато вражда передается от отца сыну, от деда внукам. И все равно обитателям правобережья Оресы жизнь Заречья казалась ненастоящей. Словно маленькие дети играют в войну, в политику, в занятия взрослых людей.

Годимир припомнил, сколько дружинников мог выставить его отец, пан Ладибор из Чечевичей. Выходило, не меньше полусотни, если посчитать и постоянно живущих в маетке воинов, и дворню, тоже обученную как следует с оружием обращаться. Будет ли в войске Желеслава столько же или он видит перед собой всю королевскую рать? И все-таки, сила на той стороне, на которой численный перевес. Не стоит дразнить гусей, как говаривала его нянька, бабка Катруся. Поэтому он чинно поклонился, приложил ладонь к сердцу, сказал:

— Польщен оказанной мне честью, твое величество. Я — скромный странствующий рыцарь, а потому и в Островец заехать не решился без приглашения. Некому меня представить, некому замолвить слово перед твоим величеством.

Желеслав кивнул. Выглядел он смягчившимся. Даже глубокие складки, начинавшиеся у крыльев носа и терявшиеся в тронутых легкой сединой усах, немного разгладились. Он сдвинул на ухо бобровую шапку:

— Церемонии изволишь разводить, рыцарь. При нашем дворе попроще принято обходиться.

— Не знал, твое величество. Покорно прошу простить.

Король еще раз внимательно осмотрел рыцаря. Не пропустил и Олешека на мышастом мерине, и гнедого мула, несшего поверх вьюка щит и копье Годимира.

— Хорошие кони… — в четверть голоса с тоской проговорил Авдей.

— Заткнись! — отрывисто бросил Желеслав и снова обратился к Годимиру: — А что, рыцарь, на турнир собираешься, не иначе?

— На какой турнир, твое величество? — удивился молодой человек.

— Так у король Доброжира… Городок Ошмяны его знаешь?

— Нет, твое величество. Я впервые в этих краях.

— Ну, ничего, узнаешь еще, даст Господь. Так вот, Доброжир турнир тут проводит. Рыцарей ожидается больше дюжины… Так ты не туда, что ли?

— Нет, твое величество. Я странствую во исполнение обета, данного Господу и панне, — Годимир коснулся пальцами шарфа на левом плече. — А про турнир не слышал.

— И никого ты тут не знаешь? Никто тебя не ждет?

— Нет, твое величество, — рыцарь решительно покачал головой.

Желеслав задумчиво дернул себя за ус. Потер подбородок.

— Твое величество, дозволь… — Светлоусый заставил своего коня переступить вперед и поравнялся с королем.

— Да, рыцарь, едва не забыл… Это мечник мой. Пан Авдей. Без герба. Но боец, каких поискать. У него к тебе дельце есть одно. Уж не откажи… — И Желеслав картинно отвернулся, рассматривая верхушки деревьев, едва ли не смыкающих кроны над дорогой. Будто и нет тут его.

— Слушаю тебя, пан Авдей, — учтиво проговорил Годимир. — Что за дело?

— А ты меня не торопи, мальчишка, — грубо ответил пан без герба.

Кровь бросилась в щеки и уши рыцаря.

— Я, может, и молод годами, но гербовый пан!

— Ладно, гербовый, не мельтеши. Ты понимаешь, его величество тоже на турнир в Ошмяны собрался. По-соседски, значит. А кони у нас, сам видишь, не очень…

— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, Авдей? — Годимир намеренно назвал мечника просто по имени, чтобы подчеркнуть разницу в положении и поставить зарвавшегося хама на место.

— Тупой, что ли?

— Да я!..

— Точно, туповат… — не слушал его светлоусый. — Ну, так я на пальцах объясню, значит. Коней сменяешь?

И тут Годимир допустил ошибку, которая заключалась в том, что нужно было убегать сразу, а не вести разговоры.

— Как «сменяешь»? На что сменяешь?

— На колбасу! — хохотнул бельмастый дружинник. Остальные с готовностью заржали.

— Ну, не хочешь меняться, так отдай, значит, — продолжал Авдей.

— Ах, вот оно что! — Рыцарь потянул меч из ножен.

— Вали его! — выкрикнул мечник, взмахивая обтянутым потертой перчаткой кулаком.

«Эх, копье на муле осталось!» — успел подумать Годимир, пришпоривая рыжего.

И тут ему в лоб, прямо над правой бровью, врезался метко запущенный из пращи камень размером с яблоко-дичку. Будто дубиной приложили. Рыцарь полетел через круп коня, роняя меч. Он не слышал, как затрещали кусты под напором рванувшегося наутек шпильмана, как не захохотал, а скорее закашлял Желеслав, как заорал Авдей:

— Коней ловите, полудурки!!!

* * *

Очнулся Годимир от того, что кто-то лил ему на рассеченную голову прохладную воду. Попытался открыть глаза. Левый послушался, а вот правый начал сопротивляться. Будто бы ресницы склеились. Но и одним глазом рыцарь ясно различил обрамленное светло-русыми волосами настороженное лицо склонившегося над ним Олешека.

— Фу-ух, слава тебе, Господи, Пресветлый и Всеблагой! — выдохнул шпильман облегченно. — Я думал — насмерть…

— Я тоже, — с трудом ворочая языком, отозвался Годимир.

— Ох, и крепкий у тебя лоб, пан рыцарь! — Музыкант покачал головой, цокнул языком.

— Рыцарям положено. Там же кость. Или ты не знал?

Шпильман рассмеялся:

— Вот теперь точно верю, что живой!

— Где эти сволочи? — пробормотал Годимир, пытаясь приподняться и сесть. Голова сразу отозвалась острой болью. Пришлось снова улечься навзничь — так было полегче.

— Далеко, думаю… — Олешек отхлебнул из баклажки. — Пить хочешь?

— Спрашиваешь!

Поддерживаемый заботливой рукой товарища под затылок, рыцарь напился. Потом, опять же при помощи шпильмана, умудрился сесть. Повел глазами по сторонам…

— Кони?

— А ты как думал, пан рыцарь? Желеславу пальца в рот не клади. Охоч государь Островецкий до чужого добра… Ох, как охоч!

— Да как же так можно! — Возмущенный случившимся, Годимир даже вскочил на ноги. Пошатнулся, ощутив головокружение, и схватился рукой за шершавую кору ближнего деревца. — Как же можно! Попрать законы чести рыцарской! Какой же он король после этого? Кто ему служить пойдет?!

— Кто служить пойдет? — Олешек прищурился. — А то ты сам не видел. Дружина неказистая, зато преданная. За кусок с хозяйского стола горло любому порвет. Хоть виноватому, хоть безвинному.

— Я этого так не оставлю! — решительно проговорил Годимир. — Я буду добиваться справедливости. Не остановлюсь даже перед судом Господа. Пусть с мечом в руках ответят за бесчинства свои. И Желеслав, и Авдей этот безгербовый!

Музыкант вздохнул. Ни к селу, ни к городу взял аккорд на цистре. Потом сказал, глядя почему-то в сторону:

— Они-то, может быть, как раз и не прочь ответить. Только тебе, пан рыцарь, не с чем их вызывать…

— Как! — охнул словинец, схватился за тот бок, на котором привык чувствовать тяжесть меча.

Оружия не было!

Также пропали ножны, пояс и перевязь.

— Воры! Падальщики!

Годимир в сердцах несколько раз ударил кулаком по стволу. Боль в ушибленных костяшках немного отрезвила. Он схватился за голову:

— Как же так? Как же так можно?

— Видишь, пан рыцарь, как плюют в Заречье на законность, правду, честь? — хмуро проговорил Олешек.

— Вижу… Копье, щит?

— Забрали.

Сил ругаться у рыцаря уже не осталось. Рыча в бессильной ярости, он сполз спиной по коре.

— Кольчугу и шлем тоже… — Добить его, что ли, решил певец? — И кошелек, похоже… Вот орясина, рифмовки еще не хватало… — закончил Олешек едва слышно.

Годимир не отвечал. Закусил ус и остановившимся взглядом рассматривал растоптанные его же каблуком травинки. Не на одну ли из этих травинок и он похож? Что такое рыцарь без коня, без копья, без меча? Букашка. Муравей. Улитка, неторопливо проползающая по сломанной ветке. Ни тебе спросить с обидчиков, как полагается, ни за честь постоять, ни защитить слабого… Последней частью своего обета раньше Годимир очень гордился. А что теперь? Сам слабее последнего кметя. И прав столько же. А возможностей даже меньше. Кметь хоть может своими руками на краюху хлеба заработать. Дров наколоть, огород вскопать, упряжь починить. А что может рыцарь? Только сражаться. Но как теперь сражаться без оружия и доспехов?

Откуда-то издалека доносился голос шпильмана:

— Я, как ты и велел, пан рыцарь, едва заваруха началась, в лес пустился. Хуже зайца. Даже вспоминать стыдно…

«Лучше бы ты на коне удрал. Хоть меринка сберег бы…»

— Сам не свой был. Не помню, как из седла вывалился. Я, понимаешь, пан рыцарь, почему пешком удрал…

«Ну, и почему же?»

— Во-первых, не такой уж я ездок, как полагается. На ровной дороге худо-бедно справляюсь. А в лесу — до первой хорошей ветки… А во-вторых, подумал, что… Да что там врать? Подумал я уже потом, когда в кустах хоронился. Придумал объяснение, что с конем, мол, не спрятался бы так хорошо, как сам-один. Годится такое объяснение, нет?

«А чем оно хуже другого? Годится».

— А потом, когда они уехали… Ну, я слышал, как копыта протопали. Потом, когда уехали, я вернулся. Боялся, что они тебя насмерть. Хорошо, сапоги не сняли. И баклажку оставили…

«Конечно, хорошо. Могли и убить. А может, лучше было бы, если б убили? Нет униженного рыцаря, нет и позора».

— Что ты молчишь? — повысил тем временем голос Олешек. — Ты слышишь меня, а? Пан рыцарь!

«Слышу, чего орешь?» — хотел ответить Годимир, но промолчал. Не до того. Слишком сильна обида, злость, которую хочется выплеснуть, а не на кого. Не на музыканта же, в самом деле? Он-то в чем виноват? Что он мог поделать против восьмерых вооруженных и, главное, привычных к бою мужиков? Тем более что сам приказал ему убегать в случае чего.

— Пан рыцарь! — в голосе шпильмана проскользнула нотка раздражения. Как дребезжание струны, намотанной на плохо закрепленный колышек. — Ты долго будешь себя жалеть?

— Что? — удивился Годимир и от удивления забыл, что раздавлен горем и гордо молчит.

— А что слышал! Если сидеть под деревом, как красна девица, и жалеть себя, то ни кони, ни оружие сами не вернутся. Что-то делать надо!

— Делать? А что сделаешь тут?

— Не знаю! Я же шпильман, а не рыцарь. Тебе виднее, что делать, как отнятое вернуть, как обидчикам отомстить. Или ты, все-таки, предпочитаешь сидеть сложа руки? Тогда милости прошу — могу еще и песенку грустную набренчать. Глядишь, и слезу прошибет!

— Ты что несешь?

— А то и несу! Видел бы ты себя со стороны, пан рыцарь! Сидит, ус грызет, глаза, как у телка, бессмысленные и слезой подернутые…

— Замолчи! — Годимир сжал кулаки. — Ты как смеешь!

— Смею, смею… Я ж теперь тебе не оруженосец. Оружия у тебя нет — носить нечего. Коней нет — ухаживать не за кем. Да и денег, чтобы прислуге заплатить, и тех нет.

— Ну и давай! Можешь идти на все четыре стороны! — Рыцарь, превозмогая слабость и головокружение, взмахнул кулаком. — Кто тебя держит?

— Да я-то пойду, — усмехнулся Олешек. — А ты-то куда теперь, пан рыцарь? В родные Чечевичи?

— В Чечевичи? — Годимир скрипнул зубами. — Ну уж нет! Кто меня там ждет? Уже шесть лет, как странствую. Как шпоры получил, так и подался… Наследник — мой брат Ниномысл. А я что?

— Тогда в Ошмяны! — воскликнул шпильман.

— В Ошмяны?

— Ну да. К королю Доброжиру. Там турнир намечается. Там Желеслав со свитой будет.

— И что толку?

— Понимаешь, пан рыцарь, я про Доброжира тоже много слышал. Он совсем не такой, как сосед. У него можно потребовать суда чести. И даже поединка с обидчиком.

— Да? — Рыцарь приосанился, стряхнул налипшие на кожаный поддоспешник сухие травинки и листики. — Тогда, пожалуй…

— Раз «тогда, пожалуй», тогда пошли. — Олешек поднял брошенную баклажку, повесил на плечо, хлопнул ладонью по ее пузатому боку. — Надо будет родничок найти, запасти водицы.

Годимир опешил.

— А ты куда собрался?

— В Ошмяны. На турнир. Разве я могу пропустить такое событие? Я же шпильман. Просто обязан воспеть доблесть панов рыцарей, красоту королевны… Думаешь, ради чего турнир затевается?

— Ты же не хотел со мной?

— Неправда, пан рыцарь. Это ты меня прогонял. Я только сказал, что оруженосцем теперь быть не могу.

— А кем…

— А просто товарищем.

Тут уж и Годимир улыбнулся:

— Ну, спасибо, Олешек!

— Да не за что. А все-таки не «нукай», пан рыцарь.

— Ладно, не буду! — и вдруг вспомнил. — А как же мы без денег-то?