Чтение 4–й страницы книги ~Противостояние~

— Я думаю, — растягивая слова, проговорил Алексей, — что советские газеты не так уж не правы, когда говорят о буржуазном сговоре против СССР. Они, правда, все время забывают сказать, что к этому сговору нас подтолкнули они сами, своей угрозой. Бели бы Советский Союз не вынашивал планов захвата Северороссии, вряд ли мы бы так активно играли против него. Да и военный союз, скорее всего, не потребовался бы.

— Я рад, что у вас нет планов аннексии российских земель, — улыбнулся Голицын. — Но раз уж наметилось столь явное сближение наших держав, почти как двести лет назад, подумайте, какие перспективы открываются перед нами, вплоть до объединения. Я не говорю только об империи, формы могут быть разные. Федерация, конфедерация, уния, наконец. Я считаю, что народы России и Северороссии самой историей обречены жить вместе.

— Это ваше личное мнение или позиция симферопольского правительства? — уточнил Алексей.

— Это мое личное мнение, мнение президента и мнение большей части общества нашего, увы, маленького государства.

— Зачем России присоединять промышленно развитую Северороссию, я понимаю. Но разъясните, пожалуйста, в чем потенциальный интерес Северороссии?

— Это же очевидно, — всплеснул руками Голицын. — Вместе мы создадим мощнейшую мировую державу. Которая, заметьте, очень быстро сможет вернуть в свои пределы земли, входившие прежде в состав Российской империи. А дальше — от перспектив дух захватывает. То, что в состав нашей державы должны войти Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, не вызывает сомнений. Но подумайте, ведь мы можем присоединить всю Польшу целиком, в ее нынешних границах. Кроме Приднестровья, мы вполне можем отторгнуть у Румынии Бессарабию, поскольку там живет много этнически близких приднестровцам молдаван. Я уж не говорю о возможности установить свое влияние в балканских православных странах. Югославия, Болгария, Греция просто созданы, чтобы, как минимум, быть дружественными нам державами.

— А как максимум? — спросил Алексей.

— Как максимум, стать нашими провинциями, — пояснил Голицын. — Чехия, Словакия — это тоже славянские государства, которые могут войти в орбиту нашего влияния. А то и, чем черт не шутит, войти в наше государство. Были же чехи чашниками, принимали православный обряд. Через них мы установим свое влияние в Венгрии и Румынии. Объединенной мощью всех славянских и православных государств нанесем финальный удар по Турции. Вернем Константинополь в лоно православия, восстановим Византию, и включим в состав нашей державы. Через них мы упрочим наше влияние на Ближнем Востоке и в арабском мире. Сирия, Персия, Афганистан вполне могут быть нашими сателлитами или колониями, как Индия для Англии. А Дальний Восток... Безусловно, мы сможем вернуться в Порт-Артур. Монголия сейчас уже под Москвой. Надо лишь из коммунистической сделать ее пророссийской. А дальше... Знаете, мой отец в свое время лечился у врача тибетской медицины Петра Александровича Бадмаева. Так вот, этот человек, вхожий в высшие круги, между прочим, ратовал не только за включение в состав Российской империи всей монгольской степи, но и за присоединение Тибета. Потом мы сможем выгнать японцев из Китая и утвердить свое влияние в этой стране. После объединенной мощью всей образовавшейся державы нанесем финальный удар по германскому миру. Мы сможем поделить Германию и Австрию с Францией и Англией, а Балтийское море сделаем внутренним Российским морем. Это вы считаете недостаточной перспективой? Алексей мягко улыбнулся:

— Перспектива на самом деле захватывающая. Правда, должен признаться, ничего принципиально нового я от вас не услышал. Вы забыли лишь упомянуть о возможности отобрать Индию у англичан.

— Ну, практика показала, что нам выгоднее двигаться в союзе с Великобританией и Францией, — проговорил Голицын. — Кроме того, должен признаться, что я старый англоман.

“Понятно, — подумал Алексей. — Значит, Крым ориентируется на западных союзников. Стало быть, разрешение на наш союз получено из Лондона. Получается, что Черчилль склонен в этот раз встать на нашу сторону. Приятное известие. Впрочем, это также означает, что если мы займем ярко выраженную нейтральную позицию или, хуже того, пойдем на союз с Гитлером, Крым как союзника мы потеряем. Это следует запомнить. Впрочем, вернемся к вашей небезынтересной теоретической дискуссии”.

— В любом случае, — проговорил он, — получается стандартный набор надежд и чаяний Российской империи за последние триста лет. В то или иное время всё это пытались претворить в жизнь российские цари. А если вы непредвзято проанализируете ситуацию, то вскоре поймете, что именно это сейчас планируют осуществить большевики. У них-то размах пошире. Еще в начале тридцатых они пели: “Чтобы от Британии до Ганга засияла родина моя”.

— Что же, значит, это неумолимый закон развития империй, — пожал плечами Голицын.

— Допускаю, — кивнул Алексей. — Но тогда я вынужден констатировать, что именно благодаря ему Рим пал под ударами варваров, а Наполеон кончил свои дни на острове Святой Елены. И именно потому, что Российская империя четко следовала этому закону, вы сейчас представляете небольшое государство, разместившееся на полуострове в Черном море, а не великую евразийскую державу. Скажу вам больше. Видя, как большевики встали на путь построения империи, я с уверенностью могу говорить об их грядущем крахе.

— Надеюсь, вы поясните ваши слова? — проворчал Голицын.

— Разумеется. Скажите, вы, рисуя перспективу згой великой Российской империи, поинтересовались, желают ли финны, эстонцы, латыши, литовцы, поляки, чехи, балканские славяне, жители нынешней Турции, Сирии и Тибета войти в нее?

— Странные вещи вы говорите, — изумился Голицын. — Когда это империи спрашивали о желаниях присоединяемых народов? Главное, что в нашей новой державе доминировать будет русская нация. Впрочем, если говорить о славянских и православных народах, полагаю, соединение с Россией им как раз на пользу.

— Это вы так думаете, — парировал Алексей. — А они, похоже, иного мнения. Вас не удивляет, что Болгария выступала против России в Первой мировой войне и сейчас оказалась союзницей Гитлера? Ведь это страна, братская России и по вере и по этническим корням. Я, конечно, понимаю, что вопросы веры и этнической близости всегда важны в выборе союзника. Но в данном случае, похоже, главную роль сыграл страх перед великой империей, испытывающей панславянские амбиции. Простых людей не столько интересует геополитика, сколько возможность честно трудиться и пользоваться плодами своего труда, свободно выражать свои мысли. Великая империя в качестве союзника, гарантирующего безопасность, здесь всегда желанный гость. А вот желающая поработить — опасный противник. Любой здравомыслящий человек понимает, что ни одна империя с амбициями на расширение территорий не может позволить большого либерализма. Чтобы победить в войне, она должна превратиться в военный лагерь. Какая уж тут демократия?! Что касается людей, вопросами либерализма и диктатуры нисколько не интересующихся, то и они, пусть и простой крестьянской сметкой, понимают, что война — это дополнительные налоги и мобилизация, под которую неизбежно попадут они или их сыновья и братья. Те, кого вы называете балканскими братскими народами, будут поддерживать вас и благословлять вас, только пока вы предлагаете им взаимовыгодный союз. Как только вы захотите включения их земель в вашу империю, они превратятся в ваших злейших врагов. Простейший пример — Северороссия. Пока Москва предлагала ей союз и совместное решение стратегических задач обоих государств, мы прекрасно ладили. Но как только Северороссия оказалась поглощена империей, в ней сразу возникло сопротивление, которое с годами лишь нарастало. Вы долго обвиняли нас в отделении, но так и не поняли, что наша независимость — это плод ваших имперских амбиций. Что же касается прибалтийских народов, поляков и жителей других стран, более тяготеющих к Западу, то они давно доказали, что ни казни, ни тюрьмы не могут сломить их сопротивления. То же на востоке. Российская империя всегда бездарно пользовалась своими приобретениями. Англичане обычно эксплуатировали колонии более умело. Но, наверное, не зря девять лет назад они пришли к идее дать им больше самостоятельности. И, наверное, не случайно мой друг Уинстон Черчилль любит говорить, что колонии — это мельничные жернова на шее государства. Рассуждения у карты мира о всевозможных бросках на юг, на запад, на восток очень хорошо звучат, лишь если полагать, что люди — это бездушные твари. Если же вы признаете, что это человеческие существа, дорожащие своей культурой, историей, просто имеющие право на собственное мнение, вы поймете, что ваш план просто нереализуем. Если и получится силой оружия создать описанную вами империю, она неизбежно даст трещину из-за сопротивления порабощенных народов. Затормозит свое развитие из-за того, что ее подданные в какой-то момент откажутся оплачивать амбиции правителей своим трудом и своей кровью. Закостенеет от нерасторопности бюрократии, которую вы будете вынуждены насадить, чтобы поддерживать эту махину. И вот эту ослабевшую и ожиревшую империю, которая уже будет готова развалиться, с удовольствием добьет внешний враг. То, что он найдется, можете не сомневаться. Пока вы расширяетесь, у вас всегда несметное количество врагов, интересы которых вы задеваете. Когда вы прекратили развитие, их не меньше, потому что они хотят поживиться за ваш счет. А если даже сделать теоретическое предположение, что вам удастся силой создать империю, которая распространится на весь мир, то можете не сомневаться, что она тут же начнет трескаться по границам этническим, религиозным и географическим. Такая империя неизбежно придет к упадку и погрузится в пучину гражданских войн. Увы, боюсь, это исход всех империй. И ключик здесь один. Ваша фраза: “А кто их спросит?” Вы прекрасно определяете, на каком основании пристегнете к своей державе ту или иную территорию. У этих вера с вами одна. Эти — этнически родственны. А эти просто живут в стратегически важном для вас месте. Конечно, территорию можно и захватить силой, а ее население изгнать, уничтожить или насильственно ассимилировать. О моральной стороне вопроса я просто молчу. Хочу лишь напомнить, что уничтожить целый народ — это задача, требующая огромных затрат. Но если вы присоединяете народ против его желания, не даете ему привилегий или гарантий безопасности и сохраняете его обычаи и устои, вы обрекаете себя на большие проблемы в будущем. Как минимум, при первом же ослаблении позиций вашего государства они поднимут национальное восстание или вступят в сговор с вашим врагом. И, заметьте, с точки зрения любого стороннего наблюдателя это будет святая освободительная война против угнетателей. То, что на месте освободившейся колонии возникнет диктаторский режим или псевдодемократическое государство с ворами и проходимцами во главе и бывшие подданные империи будут вспоминать об имперских временах как о золотом веке, это уже вопрос второй. Проблема социальной зрелости, так сказать. А вот то, что загнанные внутрь проблемы обязательно разрушат вашу империю, это я вам гарантирую.

— Страстная речь, — покачал головой Голицын и, помолчав, добавил: — Может, вы и правы. Но строители империй редко видят их крушение. Если же они рушатся, то по недомыслию потомков. Что же касается той государственной идеи, которую защищаете вы, она мне нравится еще меньше. Наверное, вялое существование в раз и навсегда определенных границах может порадовать мелких торговцев и ремесленников, но здесь нет места подвигу. Я уж не говорю о том, сколь скучно жить в такой стране натуре деятельной, ищущей. Почитайте рассуждения Макиавелли об истории Римской империи, мой милый друг, и вы там увидите прямую ссылку на взаимосвязь между уровнем развития и влияния страны и энергией ее населения. Энергичный человек не готов сидеть без дела. Ему нужны новые покорения, достижения новых вершин. Конечно, наличие столь беспокойного и, прямо скажем, буйного населения приводит к тому, что государство время от времени сотрясается социальными катаклизмами. Но если власти не дают выхода этой энергии, то ее носители покидают такую землю. Конечно, страна обретает покой и размеренность жизни. Однако падает не только способность державы к внешним захватам, но и к обороне. Сопредельные же государства с легкостью захватывают страну, перешедшую к мирному существованию. Может быть, конечно, через столетия империя, разросшаяся до гигантских размеров, и падет от лености потомков великих завоевателей. Но страна, отказавшаяся от развития, падет еще вернее и еще скорее. Может, у себя в Северороссии вы создали очень комфортную и уютную жизнь. Я даже понимаю, почему многие представители изнеженной аристократии и буржуазии бегут к вам. Вы обеспечили людям достаток, порядок и стабильность. Вы не слишком донимаете своих граждан воинскими повинностями и налогами в пользу обороноспособности страны. Но пройдет время, и на ваших границах встанет грозный враг, а люди, привыкшие жить только для себя, не смогут объединиться, чтобы дать ему отпор. Уйдет боевой дух, исчезнет доблесть. И вы окажетесь поглощены одной из великих империй. Так не лучше ли стать основателем своей империи, чем провинцией чужой?

— В ваших словах есть доля правды, — согласился Алексей. — Но если все произойдет так, как вы говорите, я даже не буду жалеть покоренную страну. Не мной сказано: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой”. Когда мы провозглашали независимость нашей страны в восемнадцатом, мы действительно хотели построить общество” в котором каждому гражданину было бы уютно жить, которое было бы способно защитить их свободы и имущество. Стоя у власти в этой стране, мы постарались сделать все, чтобы она была готова к встрече с врагом. Чтобы на наиболее опасных направлениях стояли укрепрайоны. Чтобы арсеналы были полны оружием и боеприпасами. Но если сейчас, когда начнется война, граждане не выйдут на защиту своей земли, а решат, что кто-то должен сражаться за них, значит, они вполне достойны порабощения. Что же касается жизненной энергии, о которой вы говорите, то она вполне может найти себе применение и без внешней агрессии. Если развиваться, то отчего же за чужой счет? Если покорять, то почему же ближних своих? Это всегда чревато ответной реакцией. Существуют задачи экономического роста, научные и культурные достижения, даже спорт. Неужели энергичный и амбициозный человек может найти себе применение только в захватнической войне? Есть много стран, избравших стезю экономического и культурного развития. И заметьте, государства, идущие этим путем, всегда вызывают только уважение и зависть у соседей. Уверяю, сколь бы ни был мал участок земли, всегда есть что на нем улучшить. Если же вам удается наладить на своей территории жизнь достойную и обеспеченную и при этом вы оказываетесь способным защитить свой надел, то у здравомыслящих соседей, не достигших такого уровня развития, появляется желание войти в вашу систему. И тогда ареал вашего влияния расширяется не за счет военных захватов, а за счет распространения вашей экономической мощи и культурного потенциала. Чтобы к вам присоединялись новые территории, не должны гибнуть ваши солдаты, а должна работать ваша твердая валюта, должны выступать деятели искусств и науки. В конечном итоге, иные государства присоединяются к вам не после кровопролитной войны, больших людских потерь и уничтожения их гражданских институтов, а после референдумов, когда само население изъявляет желание вступить в союз с вами.

— В союз, заметьте, — поднял палец Голицын. — Никто и никогда еще не отдавался под власть чужого государства полностью.

— Какая разница? — улыбнулся Алексей. — Ну, назовите это союзом. Ели вы добьетесь экономического и культурного доминирования в нем, это даст вам не меньшие возможности, чем военный захват.

— Но провинции в такой империи всегда должны быть менее развиты, чем метрополия. Иначе система расколется или, хуже того, вы сами станете провинцией собственной периферии.

— Что же, это вполне относится и к империям, созданным военным путем. Никакими военными и полицейскими мерами невозможно удержать провинцию, которая окажется более развитой экономически и культурно. Межнациональной борьбы за лидерство никто не отменял. Только, согласитесь, для человечества куда как полезнее, если эта борьба будет проходить не на полях сражений, а в виде соревнования за эффективность производства, качество товаров, научные и культурные достижения. Впрочем, я не вижу ничего дурного и в том, что государство, желающее усилиться, даже войдет в качестве провинции в более крупную и развитую державу. Конечная-то цель состоит в том, чтобы хорошо жилось всем гражданам, а не в том, чтобы над кем-то там доминировать. И чем плохо, если за счет присоединения к более развитому соседу достигается рост уровня жизни и культуры? Главное, чтобы народ не утратил свобод и возможностей к самовыражению. А это вовсе не обязательно при частичном отказе от суверенитета. Не знаю, как вы, а я бы предпочел жить в провинции богатой страны, гарантирующей мне все демократические права и свободы, а не в столице тоталитарного государства, где маргарин выдают по карточкам, а мясо жители видят лишь по праздникам.

— Возможно, — пожал плечами Голицын. — Расскажите, какими же вы, в таком случае, видите пути развития Северороссии?

— Сама географическая среда нашего обитания выводит нас на сотрудничество со странами Балтийского бассейна. Полагаю, со временем сложится конфедерация из Северороссии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши, Дании, Швеции, Финляндии, а возможно, и Норвегии. Начав с экономического союза, она в конце концов создаст некое государственное образование.

— Кто же будет доминировать в этом союзе? — осведомился Голицын.

— Надеюсь, что Петербург, но не слишком расстроюсь, если Стокгольм или Рига. Я не знаю, войдет ли Северороссия в качестве провинции или центра в новое общеевропейское сообщество. Но сам факт появления единой Европы не позднее начала двадцать первого века считаю неизбежным. В дальнейшем предстоит еще формирование содружества с англо-американским, арабским и дальневосточным сообществами, пока мы не придем к созданию системы, объединяющей все человечество. Заметьте, системы, созданной не насильственно, а добровольно, на основе взаимной выгоды и равноправного союза. Конечно, вначале соединятся народы, наиболее близкие по культуре и ментальности. Но в конечном итоге человечество, безусловно, сформирует единое сообщество.

— Вы считаете такое объединение неизбежным?

— Конечно. Посмотрите: глобализация идет в течение всего известного нам исторического периода. Во времена Древнего мира она привела к созданию таких империй, как Китай и Рим. Они распались, как я полагаю, именно из-за того, что создавались на основе насилия и подавления. Государства-гиганты Средних веков — это карлики с точки зрения наших дней. Придет время, когда такие державы, как Англия, Франция и Германия, не смогут достаточно авторитетно действовать на мировой арене, не вступая в союзы и содружество. Что уж говорить о таких государствах, как Эстония, Финляндия, Северороссия или Крым?

— Ну, а позиции России в этом вопросе? — тут же спросил Голицын. — Я имею в виду всю Россию, а не один Крым.

— Она вполне может стать центром Евразийского союза, который объединит в себе как народы Центральной Азии, так и Восточной и Южной Европы. Разумеется, те, которые не войдут в единую западноевропейскую общность. Ну, а затем придется выбирать, идти к дальнейшему объединению с Европой или с Америкой. Увы, но уже сейчас ситуация сложилась так, что возможный экономический потенциал России уступает этим двум центрам мирового притяжения. Впрочем, как я уже сказал, если это не приведет к подавлению самобытности, прав и свобод, но даст экономический и культурный рост, я не вижу в этом ничего плохого.

— Что же, господин Татищев, — улыбнулся Голицын, — я вижу, у вас сложена уже целая теория, исходя из которой вы действуете. Чрезвычайно интересно. Скажите, вы являетесь последователем или автором этой идеи?

— Увы, — развел руками Алексей, — практическая работа в политике и бизнесе не оставляет достаточно времени для сбора научной информации и для теоретических выкладок. Не смею приписать себе авторство... Впрочем, познакомившись с этой теорией, я ее полностью принял и, что греха таить, несколько развил, всходя из своего опыта и взглядов. Авторство же здесь по праву принадлежит профессору Санкт-Петербургского университета Дмитрию Андреевичу Санину.

— Вот как, — произнес Голицын. — Все это действительно интересно. Хотя я и не разделяю, по большей части, ваших взглядов, должен признать, что беседа с вами была для меня чрезвычайно познавательна. Правы вы или я, безусловно, покажет время. Впрочем, сейчас у нас с вами есть куда более срочная и важная задача. Нам надо отбить удар Сталина.

— Посмотрим, как будет, — проговорил Алексей, вглядываясь в морской горизонт, — надо работать и сражаться. Если мы сделаем это с полной отдачей, для победы нам потребуется лишь немного удачи.

* * *

— Посмотрим, как будет, — произнес Артем, вглядываясь в океанский горизонт. — Ситуация очень запутанная. Сейчас там все может измениться из-за какой-нибудь мелочи: нелепого слуха, внезапного решения какого-нибудь мелкого политика. Настолько всё на грани, что простой командир полка может повернуть ход войны, а значит, и послевоенные события на сто восемьдесят градусов.

— Какая разница? — лениво спросил Генрих. — Ты же знаешь, что за сто–двести лет там все вернется на круги своя.

— Для нас-то с тобой сто–двести лет ничего не изменят, — возразил Артем. — А для тех, кто живет там?

— Если все сложится для них удачно, будут богато жить. Если нет, станут мудрее, — безразлично пояснил Генрих. — И то и другое неплохо.

Друзья лежали на нагретых жарким субтропическим солнцем мраморных скамьях, на большой террасе, расположенной на берегу лазурного океана. Две массажистки чрезвычайно искусно разминали их обнаженные загорелые, мускулистые тела. Чуть поодаль стоял мраморный стол, на котором их ждало несколько ваз с самыми разнообразными экзотическими фруктами и кувшины с соками, нектарами и лучшим вином из запасов Артема.

— Послушай, — произнес Генрих после минутной паузы, — твои крестники уже разошлись вовсю. Устраивают судьбы мира, словно в собственной гостиной порядок наводят.

— Человеку, занявшему высокий пост, свойственно надеяться, что события будут развиваться строго по начертанным им прожектам, — ответил Артем.

— Ну, если у них есть хоть капля ума, они должны понимать, что невозможно ни все предусмотреть, ни все предвидеть, — пробурчал Генрих. — Даже у нас, в отношении нижнего мира, не всегда получается.

— Они неглупые ребята, — тут же проговорил Артем. — Надеюсь, они понимают, что полководец, вышедший на битву и ожидающий, что все пойдет строго по его плану, скорее всего, проиграет. Но полководец, выходящий на битву без плана, вообще обречен.

— Надеюсь, — улыбнулся Генрих. — Впрочем, как я полагаю, нам остается только смотреть. Когда там начнется война?

— С Польшей?

— Нет, с Северороссией.

— По моим подсчетам, завтра к вечеру, по нашему времени. Впрочем, до этого момента нам предстоит понаблюдать еще некоторые интересные события.

* * *

Павел припарковал свой “опель” за два квартала до пивной Фрица на Ханенштрассе, под большим красным флагом, со свастикой, вписанной в белый круг. Он запер машину и оставшееся расстояние прошел пешком. На улице было многолюдно. Озабоченные, веселые, безразличные прохожие спешили по делам или неторопливо прогуливались. По булыжной мостовой прогрохотали коваными сапогами два эсэсовца.

“Удачную форму придумали, гады, — подумал Павел. — Само воплощение превосходства и агрессии. И сами они вышагивают как сверхчеловеки. Гражданские, вон, смотрят на этих вояк как на защитников, воинов, несущих им процветание и славу. Ничего, недолго осталось. Сегодня двадцатое августа. Ваших лидеров, ребята, мы здорово надули. Надуем и еще раз. Скоро вы обломаете зубы”.

Павел свернул за угол. Пивная Фрица была теперь перед ним. Конечно, поставить машину на приличном расстоянии от места встречи и проверить, нет ли “хвоста”, требовали правила агентурной работы. Однако Павел был рад пройтись пешком после многочасовой езды на автомобиле до Кельна. Немецкие дороги, безусловно, хороши, (“Ничего, и у себя не хуже построим, когда с буржуями разберемся”, — каждый раз думал Павел, выводя автомобиль на автобан), но несколько часов за рулем — это все же утомительно. А ведь ему сегодня еще возвращаться в Берлин. Павел уже второй раз был в Кельне и снова намеревался подойти к знаменитому собору. Уж очень он напоминал кафедральный собор в средневековой части Петербурга. Эх, Петербург... Ничего, скоро мы будем там.

Павел прошел внутрь пивной и уселся за столик в глубине зала, заказал кружку пива мгновенно подскочившему официанту. Теперь надо было ждать.

Зигмунд фон Бюлоф, бывший король Ингерманландии, заметно постаревший, уже совсем седой, но все такой же сухопарый и желчный, подсел к нему и тут же заказал себе кружку баварского пива.

— Здравствуйте, господин фон Бюлоф, — глядя мимо собеседника, произнес Павел. — Рад вас видеть.

— Не могу сказать того же, — процедил Зигмунд. — В прошлый раз наш союз не принес нам успеха. Вы предали меня.

Со стороны могло показаться, что двое впервые встретившихся добропорядочных бюргеров беседуют о погоде.

— Так сложились обстоятельства, — пожал плечами Павел. — Думаю, если бы речь шла о судьбе германского государства, правительство в Берлине повело бы себя так же. Ко мне, полагаю, вы претензий иметь не можете. Если помните, моя бригада сражалась за вас до конца. Впрочем, у меня для вас приятные новости. Между Москвой и Берлином сейчас идет интенсивная дипломатическая переписка. Возможно заключение пакта о ненападении* и обширного торгового договора. Кроме того, возможно заключение секретного пакта о разделе сфер влияния в Европе. Я уполномочен сообщить, что по вопросу Северороссии достигнута договоренность о восстановлении немецкого, национально ориентированного государства в Ингерманландии.

— Что будет с остальными землями Северороссии? — безразличным тоном осведомился фон Бюлоф.

— Новгородские, псковские, архангельские земли и Карелия войдут в зону влияния Советского Союза, — произнес Павел. — На этих территориях будет создана Североросская Народная Республика, со столицей в Новгороде. Разумеется, политический режим нового государства будет... э-э-э, предельно дружественен Москве.

— Понятно. — Фон Бюлоф пожевал губами. — Это логично. Немцы должны жить под правлением немецкого правительства, русские — русского.

— Каким вы видите политический режим Ингерманландского государства? — откинулся на спинку стула Павел.

— Правление организации “Ингерманландское возрождение” считает нецелесообразным восстановление монархии. Мы полагаем, что требованиям времени отвечает президентская форма правления. Среди немецкого населения будут, конечно, проведены выборы. Но правление “Ингерманландского возрождения” решило поддержать мою кандидатуру на этот пост. Хочу сразу сказать, что я за дружеские, добрососедские отношения с Советским Союзом. До тех пор, разумеется, пока Москва дружественна Третьему рейху.

* В нашем мире, как и в этом, пакт, получивший название пакта Молотова–Риббентропа, был заключен 23 августа 1939 года.

— Я сообщу о вашей позиции в Москву, — кивнул Павел. — Полагаю, возражений она не вызовет.

— “Ингерманландское возрождение” готово к выступлению, — наклонился вперед Зигмунд. — Когда нас поддержите вы?

— Сразу после кардинального решения польского вопроса.

— Вы даже не будете штурмовать вначале Крым? — поднял брови Зигмунд.

— Вячеслав Михайлович Молотов просил уведомить вас, что решение Североросского вопроса для нас более важно.

— В прошлый раз мы потерпели поражение из-за того, что с юга по вам ударили белые армии, — произнес фон Бюлоф. — Не повторится ли это?

— Сейчас не девятнадцатый, — улыбнулся Павел.— Красная армия значительно сильнее, а белая слабее.

— Ой ли? — покачал головой Зигмунд.

— Предоставьте это нам, — поморщился Павел. — У вас еще есть вопросы?

— Да. Как мы согласовали в день “икс”, “Ингерманландское возрождение” поднимет восстание в Петербурге, Выборге и Гатчине. В тот же день Берлин направит ноту Оладьину о неспособности властей защитить ингрийских немцев. На следующее утро начнется высадка морских десантов на Балтийском побережье и воздушных — по всей территории Северороссии. В ту же ночь Красная армия перейдет границу и начнет брать под свой контроль все намеченные вами территории. Какова будет политическая подоплека советской аннексии?

— Одновременно с вашим выступлением коммунистические и другие левые организации поднимут восстания в Новгороде, Пскове, Архангельске и других городах. Мы придем на помощь нашим братьям, изнемогающим в неравной борьбе с диктаторским режимом адмирала Оладьина, — пояснил Павел.

— Меня это устраивает, — кивнул Зигмунд.

“Еще бы, — подумал Павел. — Только тебе пока не надо звать, что официально мы еще придем спасать братский североросский народ от немецко-фашистского путча. Вам это не понравится, господа нацисты, но придется перетерпеть пощечину. Вы получите земли, которых добивались. А нам, кроме обоснования ввода войск, надо заложить еще идеологический базис, чтобы прихлопнуть весь ваш режим годика через полтора”. Вслух он, однако, сказал:

— Вы принесли?

— Да. — Зигмунд выложил на стол сложенную газету. — Здесь все данные, которые агентуре “Ингерманландского возрождения” удалось собрать об армии, военной промышленности и оборонительных укреплениях Северороссии.

— Хорошо, — улыбнулся Павел, — очередной платеж будет переведен на ваш счет в “Дойче банке” сегодня.

— Надеюсь, — буркнул фон Бюлоф. — Всего доброго.

Он бросил деньги за пиво на стол, поднялся и вышел, оставив рядом с собеседником газету. Павел посидел еще минут пять, потягивая пивко, затем неспешно положил на стол деньги, подхватил газету, оставленную Зигмундом, и вышел в уборную, где аккуратно перепрятал переданную ему в газете микропленку в тайник, устроенный в портсигаре. Закончив эту процедуру, он, весело посвистывая, вышел из пивной. “Ну, Алексей, держись, новый раунд. Теперь уже мы вас добьем”, — думал он зло.

* * *

Выйдя из пивной Фрица, Павел неспешно направился в сторону вокзала. По дороге он несколько раз сворачивал в узкие улочки, меняя направление, и останавливался у витрин, чтобы проверить, нет ли за ним слежки. Однако, похоже, никто за ним не следил. “Эх, знал бы я эти приемы в пятнадцатом, — с грустью думал Павел, — никогда бы не попался в ту дурацкую ловушку. Да чего уж теперь. Прошлое не переделаешь. Надо заботиться о будущем”.

Странная мысль вдруг поразила его. Он подумал, что все, чем он занимается в этом мире, и есть попытка переделать прошлое — ради будущего. “Тьфу, черт, — раздраженно подумал Павел, — что это меня в философию понесло. Работать надо”.

Он в последний раз проверил, нет ли за ним хвоста, свернул на Камодиенштрассе и твердыми шагами направился в сторону Рейна. Через три минуты он остановился. Слева шумел Кельнский вокзал, крупнейший в Германии после Берлинского, а прямо перед ним возносился к небу знаменитый собор. Павел задрал голову, чтобы разглядеть кресты на вершинах шпилей. Громада собора производила неповторимое впечатление.

Вдоволь налюбовавшись на собор издали, Павел направился к нему. Вскоре его взгляд начал различать мелкие детали тончайшей резьбы по камню, фигуры, искусно вырезанные на стенах собора. Он остановился метрах в двадцати от главных ворот и продолжал восхищенно рассматривать внешнее убранство, когда что-то заставило его обратить внимание на дородного старика, тяжело опиравшегося на трость и столь же завороженно рассматривавшего творение средневековых мастеров. Их глаза встретились...

— Дмитрий Андреевич?! — изумленно произнес Павел. — Как вы здесь?

— Здравствуйте, Пашенька, — как ни в чем не бывало, словно они расстались не больше недели назад, проговорил Санин. — Вот, ездил лечиться на воды в Висбаден. Сейчас возвращаюсь домой, в Петербург. В Кельне у меня пересадка. До петербургского экспресса еще час с четвертью, вот и решил полюбоваться собором и городом... напоследок. А вы, простите, какими путями здесь оказались?

— Я на дипломатической работе, — пояснил Павел.

— Понятно. — Санин отвел глаза. — Ну что же, в ногах правды нет. Идемте, присядем в каком-нибудь кафе неподалеку.

— Конечно, — улыбнулся Павел. — Давайте посидим вон там, на открытом воздухе.

Он указал на кафе, разместившееся на углу соборной площади и Марселенштрассе, у входа в которое под навесом было несколько столиков. Санин кивнул, и они медленно направились туда. Павел все время пытался поддерживать учителя под руку, но тот, явно не желая выглядеть стариком, сердито фыркал — давал понять, что в помощи не нуждается. Наконец они добрались до заветных столиков и сели. Павел заказал себе черный кофе, а Санин — кофе со сливками.

— Дмитрий Андреевич, можно ли вам? — забеспокоился Павел, когда, приняв заказ, официант удалился.

— Мне теперь все можно, — небрежно махнул рукой Санин. — Знаете, как в анекдоте: “Кому нужна такая жизнь?”

— Вы на пенсии? — осведомился Павел.

— Да, — подтвердил Санин. — Но в университете еще читаю одну-две лекции в месяц. Да и труды но истории еще пишу. Сейчас готовлю к выпуску монографию о малоизвестных фактах, предшествовавших заключению унии между Российской империей и Североросским королевством.

— Что же, денег не хватает? — спросил Павел.

— Милый мой, — в глазах у Санина появилась жесткость, — вам, наверное, должно быть известно, что настоящий ученый работает не за деньги, а ради постижения истины. Я, с вашего позволения, полагаю, что проскрипел так долго именно благодаря тому, что всегда видел в своей жизни цели и работал ради их достижения. Что касается материальных вопросов, то моей профессорской зарплаты мне всегда хватало, чтобы содержать квартиру в пять комнат и каждый год путешествовать по знаменитейшим европейским курортам и городам. Даже до Египта в двадцать девятом добрался. Да и сейчас, как вы понимаете, месяц в одной из лучших гостиниц Висбадена я не на подаяние прожил.

— Здоровье подводит? — опечалился Павел.

— Для человека семидесяти восьми лет, ведущего преимущественно сидячий образ жизни, у меня идеальное здоровье, — проворчал Санин. — Впрочем, отдохнуть в красивом месте и поправить здоровье минеральными водами всегда приятно.

— Что же, в Северороссии и курортов нет? — съязвил Павел. — Приехали бы к нам, в Ессентуки или Боржоми, я бы вас встретил. Чего по чужим странам-то шататься?

Они ненадолго замолчали, пока подошедший официант ставил перед ними кофе. Когда он удалился, Санин проговорил:

— В Северороссии есть очень неплохие курорты в Старой Руссе. Я там бывал не раз. В Ессентуках и Боржоми, — Санин чуть понизил голос, — я был еще в том мире. Полагаю, здесь они не многим отличаются. Впрочем, вас еще разыскать надо было бы. Вы ведь перестали писать в конце двадцатых. Но вот сейчас я решил съездить в Висбаден. Почему бы и нет? Вы там бывали?

— Нет. — Павел отвел глаза. — А что?

— Понимаю. Замечательное место. Рекомендую. Тихий приятный городок. Источники. Приветливая публика, прекрасное обслуживание в клиниках, гостиницах и ресторанах. В Старой Руссе, конечно, тоже неплохо, в чем-то даже лучше. Я очень люблю отдыхать там. Но кто сказал, что всегда надо выбирать или–или, когда можно взять и то и другое? Я вообще никогда не понимал, почему любовь к родным березкам должна обязательно сочетаться с ненавистью к пальмам и кедрам. Ну, а выбор моего маршрута на это лето обусловлен... Вы понимаете. Последний год мирной жизни. У нас с вами есть привилегия предвидеть события. До послевоенного переустройства я уж, верно, не доживу. Скоро все в Европе встанет дыбом, а мне очень хотелось посмотреть напоследок на этот исчезающий мир.

— Да, скоро все поменяется. — Глаза Павла загорелись. — Вы даже не представляете себе, насколько все может поменяться. Мы постараемся не допустить того, что случилось в нашем мире.

Санин грустно посмотрел на него и произнес:

— Посмотрите вокруг себя. Что вы видите? Павел в недоумении обвел взглядом соборную площадь.

— Кельн, — проговорил он наконец.

— Правильно, — кивнул Санин. — А что вы можете сказать об этом городе?

— Крупнейший промышленный центр... Транспортный узел. Что еще?

— Красивейший средневековый город, — грустно улыбнулся профессор. — Один из крупнейших и знаменитейших городов средневековой Германии. Он был превращен в руины авиацией союзников еще за несколько лет до моего рождения... в том мире. Из всего великолепия, что вы видите сейчас, остался один собор. А здесь и он может не уцелеть. Вы понимаете? В погоне за новым миром вы готовы сокрушить все старое. Да вы не просто крушите. Вы даже не видите ценности разрушаемого. Для вас Кельн — это только промышленность, транспортный узел, точка на карте. Мне страшно камушек здесь тронуть, чтобы не нарушить очаровательной ауры древности, а вы готовы посылать сюда армады бомбардировщиков для реализации своих стратегических планов. Понимаете, дорогой, мир надо воспринимать таким, какой он есть. Нам не дано постичь всех его бесчисленных взаимосвязей. Попытка перестроить его с топором в одной руке и с динамитом в другой всегда приводила к разрушению старых гармоний и к возникновению новых суррогатов. Если хотите сделать что-то лучшее, надо удобрять почву и растить прекрасный сад. Но на месте взрыва вам вряд ли будет очень приятно прогуливаться вечерами.

— Чтобы вырастить прекрасный сад, надо удалить сорняки, — тут же возразил Павел.

— Танком? — поднял брови Санин. — Я всегда считал, что это делается более аккуратно. Хотя, понимаю, для вас же весь старый мир — это бурелом, который надо уничтожить, чтобы засадить деревьями по вашему плану. Только вот хорош ли он, этот план? Я-то, старый профессор, могу ездить куда захочу. А вы, столько сделавший для советской власти, с места не можете сдвинуться без разрешения своих начальников. Так хорош ли ваш мир?

Над столиком повисло тяжелое молчание, которое лишь через минуту нарушил Павел:

— Значит, профессор, вы решительно встали на сторону наших врагов.

— Значит, я решительно хочу жить как мне нравится, а не по указке вашего вождя, — передразнил его Санин.

— Очень жаль, — печально констатировал Павел. — В свете предстоящих событий...

— В свете готовящегося вами нападения на Северороссию? — спокойно уточнил Санин.

У Павла на спине выступил холодный пот. Того, что университетский профессор вот так, за чашкой кофе, спокойно раскроет тщательно законспирированный план советского правительства, он совершенно не ожидал.

— Откуда вы знаете? — одними губами произнес Павел.

— Милый мой, в отличие от вас с Алексеем, я не вовлечен в политические игры и могу наблюдать за происходящим со стороны. Я знаю вашу идеологию, принципы построения вашего государства и ваши стратегические цели. Поверьте, предсказать ваши тактические ходы не представляет никакого труда.

— Понятно. — Павел откинулся на спинку стула. — Вы часто видите Алексея?

— С тех пор, как он занял министерский пост, не столь часто, но раз в месяц — обязательно.

— Тогда у меня к вам просьба, — оскалился Павел. — Я знаю, что вы расскажете ему о нашей встрече. Я но мере сил следил за ним. Радовался, когда его турнули из Управления государственной безопасности в двадцать втором. А когда прочитал о его назначении министром иностранных дел в прошлом году, понял, что мы еще встретимся. Потому что он мой враг. И когда будете говорить с ним, передайте ему, пожалуйста, что я приду и убью его. Не потому, что я ненавижу его лично, а потому, что он враг дела, которое я сделал делом своей жизни. Вдвоем нам не жить на этой земле.

— С вашим отношением к делу порознь вы себя потеряете, — проворчал, отведя глаза, Санин. — Такие как вы без врага теряют смысл жизни, вот что обидно. Передам. А вы берегите себя, Пашенька.

— И вы, — вдруг смягчился Павел. — Знаете, я бы вам посоветовал в ближайшее время уехать куда-нибудь из Северороссии и семью забрать. Не желаете к нам, уезжайте хоть к нейтралам. Всякое может…

— Да нет уж, — отрицательно покачал головой Санин. — Я в этой стране прижился. Сейчас это моя земля, и я не брошу ее в час испытаний.

— Жаль, — нахмурился Павел. — Ну, простите, мне пора.

Он начал подниматься.

— В добрый час, Пашенька, — напутствовал его Санин. — Прощайте.

Эпизод 3 СНОВА ВОЙНА

Алексей опустился в мягкое кресло и взял в руки чашечку-наперсток с крепчайшим кофе. Развалившийся в таком же кресле напротив него Санин под строгим взглядом жены, поморщившись, взял большую кружку с настоем трав, подготовленных для него в известной уже и в Европе, и в Америке петербургской клинике тибетской медицины имени Петра Бадмаева. Сама Анна Санина села напротив мужчин на стул, взяв с подноса фарфоровую чашку с чаем.

— Извините, Дмитрий Андреевич, что не заглянул сразу после вашего возвращения, — произнес Алексей, отхлебывая кофе. — Дел по министерству сейчас до безумия много, и я никак не мог вырваться. Я уж и забыл, когда в последний раз у меня был выходной день.

— Разумеется, Лешенька, — мягко улыбнулся Санин. — Пакт Риббентропа–Молотова и последующий ультиматум Германии Польше наделал много шуму среди дипломатов*. И мы с вами прекрасно понимаем, чем это чревато. — Он сделал многозначительную паузу. — Вы просто герой, что вырвались ко мне.

— Как вам понравился Висбаден? — осведомился Алексей.

— Висбаден прекрасен, как всегда, — светским тоном произнес Санин. Лицо его внезапно погрустнело, и он продолжил: — На обратном пути я заехал в Кельн и встретил там Павла. Вы знаете, разговор с ним очень огорчил меня…

— Павла?! — Глаза Алексея округлились от удивления. — Что он там делал?

— Он сейчас в Берлине, на дипломатической работе, — проговорил Санин. — Вы знаете, я с сожалением должен констатировать, что он еще больше ожесточился за прошедшие годы…

— Извините, а что он делал в Кельне? — снова прервал его Алексей.