Чтение 4–й страницы книги ~Птицы и камень. Исконный Шамбалы~

— Да-а-а, Совесть — добрый помощник, — согласился старик.

Они на время умолкли. Старик пытался осмыслить сказанное парнем, но так и не разобравшись, задумчиво промолвил:

— Оно ведь как в жизни-то? Как на фронте. Все время пытаешься выдержать линию обороны своей Совести. Чем больше лет, тем сильнее атака с той стороны окопа, тем больше вокруг тебя рвется бомб, оставляя сплошные воронки жизненных проблем. Оно, конечно, и страшновато, но все равно удерживаешь свою позицию во что бы то ни стало. Ведь отступать-то некуда. Позади твоя Родина и тебе в ней жить. Так что оставлять позиции Совести никак нельзя... Я воочию видел, как сдался мой друг, и чем все это закончилось. Я наблюдал его смерть в течение жизни, чувствовал, как побеждающее зло его мучило, терзало, уничтожало изнутри. Нет, по мне так уж лучше жить по Совести или не жить вообще.

— Древние писали, что Совесть — степень величия Духа. А в старости она особенно оголяет «нервные окончания» и проявляет истинную природу. Поэтому для кого старость превращается в лунный свет, мерцающий в черных, клочковатых облаках иллюзии и мрака, а для кого старость — сияющий ослепительный закат, проявляющий для внутреннего ока свой редкий зеленый луч, исполняющий все желания.

— Красиво сказано. Только какие в старости могут быть желания? Одни размышления... Вот кабы знать свою истинную природу...

— Истинную природу? — таинственно улыбнулся парень, меняя на своей удочке крючок и наживку. — По поводу истинной природы есть очень древняя восточная притча...

Он закинул удочку подальше в реку, присел и закурил сигарету. Старик приготовился слушать.

—

Так вот, эта притча такова... Высоко в горах, на сверкающей белоснежной вершине родился прозрачный, как младенческая слеза, кристалл льда. Днем он любовался солнцем, играя светом на своих гранях, искусно созданных природой. Ночью радовался звездам, разглядывая эти удивительные блестящие создания. Постепенно он рос, впитывал в себя все большую энергию ласкового светила. Однажды, когда кристалл стал настолько большим, что мог разглядеть не только небо, но и окружающий мир, ему открылось нечто удивительное. Облака, скрывающие подножья гор, расступились, и перед его взором предстала великолепная долина, утопающая в необычных ярких красках изумруда. Это зрелище настолько захватило дух кристалла, что у него родилось жгучее желание во
что бы то ни стало спуститься в этот необыкновенный уголок природы и познать все его прелести.

Кристалл напряг всю свою силу, чтобы превратиться в воду, и стремительно ринулся вниз. Чем быстрее он спускался, тем могучее становился. Поток делался все шире и бурлил, вскипая необузданной страстью. Он мчался навстречу мечте, с завидным упорством преодолевая на своем пути каменные препятствия, сокрушительные пороги, головокружительные водопады. Его будоражил дух новизны и стремление достичь заветной цели.

И вот в одно прекрасное мгновение это случилось. Его воды мощным потоком хлынули рекой в долину. Как прекрасны были ее берега, утопающие в яркой зелени! Как изумительно переливались блики солнца на водной глади! Как радовалось все вокруг живительной прохладе вод! Кристалл чувствовал, как насыщал упоительной влагой каждое растение, как с наслаждением утоляли жажду те, кто приходил к его берегам. Ощущал, как в его водах плескалась зародившаяся жизнь, и он стал вместилищем этой жизни. И это было для него настоящим счастьем!

Так и протекала его жизнь. Днем он утолял жажду всех страждущих, а по ночам разглядывал отражение звездного неба в своих водах, дивясь чудным мирам и вспоминая свой далекий дом. Ему казалось, что это счастье будет длиться вечно.

Но однажды его воды внезапно достигли конца долины, разлившись в озеро. Жизнь стала размеренной и спокойной. Постепенно некогда великолепные бурлящие воды стали затягиваться бурой тиной, превращаясь в затхлое болото. Редко кто теперь посещал эти берега... Не было в его водах и прежней силы, и прежней жизни. Страх и отчаяние охватили бывший кристалл. Он стал панически бояться солнца. Появление светила каждый раз рождало в нем ужасающую картину, сотканную из его же испаряющихся вод, — мираж своей кончины и неумолимой предопределенности. Один за другим вздувались пузыри сомнения. Он боялся стать паром, утратить свою индивидуальность, потерять свободу. Ночь стала для него единственным утешением, окутывая его прохладой былых воспоминаний. Он с тоской глядел на сияющие звезды, вздыхая по недоступным далеким мирам и восхищаясь их неизменной красотой.

И однажды, в час рассвета, его осенило: он понял суть жизни, суть вечности, прочувствовал свою истинную природу, которая пробудила в нем душу! В этот момент над горизонтом появился ослепительный диск солнца. «Боже, — вырвался возглас из глубины остатков его вод. — Как все просто!» Он ринулся навстречу ласковым лучам могучего светила, превращая воду в пар. Порыв ветра с легкостью подхватил его и понес ввысь, удаляя от привычного пространства. Он летел и испытывал удивительное чувство невесомости и новизны. И только сейчас понял, что это и есть самая настоящая, давно забытая им упоительная истинная свобода. Его переполняло ощущение всеобъемлющего счастья, своей неповторимой индивидуальности и в то же время бесконечного единения с этим огромным потрясающим мирозданием, которое, оказывается, оказалось гораздо шире, чем он себе представлял. «Как все просто» — не переставал повторять его дух, наслаждаясь полетом. «Да, теперь я знаю свою истинную природу», — подумал он, плавно опускаясь на одну из очередных сверкающих вершин...

Парень умолк. Старик сидел в глубокой задумчивости, пораженный сокровенным смыслом этой притчи. И тут его лицо просияло. Глаза заблестели живым огоньком. И он тихо воскликнул: «Господи! Это же действительно так просто!» Полный восторга старик повернулся, чтобы сообщить о своем потрясающем открытии собеседнику. Но... его уже не было. Старик привстал и в растерянности оглянулся по сторонам. Однако вокруг простиралось лишь бескрайнее зеленое поле. Нигде ни души... Григорий даже засомневался, не галлюцинации ли у него начались на старости лет. Но оставленная удочка парня да тлеющий на земле окурок говорили о недавнем, вполне реальном его присутствии.

Старик с сожалением и какой-то щемящей душу тоской глянул на одинокую удочку своего необычного собеседника. Неожиданно ее поплавок стал стремительно погружаться в толщу вод. Пожилой рыбак машинально подбежал к удочке парня, дернул и... В лучах утреннего солнца, взметнув россыпи бриллиантовых брызг, из воды вылетел огромный, сверкающий на солнце байкальский омуль. Оторопев от такого счастья, старик замер, дивясь полету этой редкой, небывалой в этих местах рыбины. А затем, спохватившись, стал вытаскивать ее на берег и дрожащими руками избавлять от крючка. Не веря своим глазам, он поднял трепыхающегося омуля двумя руками, изумленно разглядывая это чудо природы. На глазах старика заблестели слезы радости. И тут Григорий вспомнил. Он вспомнил, где видел этого парня... Громкий раскат старческого смеха оглушил округу. Старик подошел к воде, стал на колени и бережно отпустил рыбу в реку. Подняв сияющий взор, он устремил его на могучее светило. И купаясь в лучах ослепительного внутреннего счастья, воскликнул:

— Господи! Как все просто!

ПТИЦЫ И КАМЕНЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Удивителен морской берег во всей его необъятной красе. Здесь гармонично сочетаются, казалось бы, совершенно противоположные друг другу элементы разных стихий. С одной стороны, раскаленный песок — неумолимый и беспощадный воин разрушительной Пустыни. С другой стороны, прохладная вода — животворящая сила созидателя форм Мирового Океана. Точно смерть и жизнь переплелись в этом месте, создавая необычные условия существования для тех, кто находится по воле судьбы на границе их миров.

Отшлифованные до блеска гладкие камни и камешки, разбросанные вдоль берега, претендовали на звание долгожителей столь таинственного Портала. И казалось, кому как не им должны быть ведомы главные тайны сего бытия. Но так ли это на самом деле? Ведали ли они о том, что находилось за пределами занимаемого ими пространства?

Камень есть камень, как говорится твердое ископаемое. Когда-то он являлся частью огромной скалы, упиравшейся своей вершиной в само Небо. Однако, пребывая в единстве, камень мечтал о самостоятельности. Многочисленные трещины сомнений со временем сделали свою разрушительную работу, воплотив тем самым его мечту в реальность. Но долгожданная самостоятельность оказалось не такой уж радостной, как он представлял. Каждый день стихии, точно соревнуясь, стали испытывать его на прочность. Камень распирало от злости и обиды. Он отчаянно сопротивлялся ветру, отслаивавшему его песчинки и постепенно превращающему его в пыль. Он супротивничал солнцу, накалявшему его поверхность. Камень противостоял даже воде, к которой тайно тяготел, особенно когда она омывала его своей живительной прохладой, спасая от палящих лучей солнца. Ему нравилось быть столь непреступной сущностью даже перед ритмично накатывающимися волнами.

Камень гордился собой, своей формой, своей независимостью. Посмеивался над песком, которым легко управляли стихии. Он и не подозревал, что со временем и его постигнет та же участь.

Большую часть своих дней камень скучал, глядя на угнетающее однообразие и монотонность окружающего ландшафта. Иногда он забавлял себя вопросом: «А в чем же смысл?» Часто, созерцая полеты птиц, камень завидовал их свободе и легкости, с которой они достигают самых лучезарных высот и неведомых заоблачных далей. Бывали секунды, когда он жаждал обменять всю свою долгую тоскливую жизнь на краткий миг их восхитительного, стремительного полета.

Так и проживал камень все свое «валунное» бытие в себе и только для себя. Он даже не замечал, в какое удивительное и таинственное место забросила его судьба. Он не видел, сколько сил и времени тратили на него солнце, ветер и вода, чтобы преобразовать его глупую, твердую сущность в качественно новое состояние. Уж слишком прочна была его гордыня на протяжении веков. Уж слишком тяжела была его материя.

Видимо поэтому камням, лежащим на стыке двух миров, ведома лишь собственная будничная жизнь. И хотя у некоторых из них внешние грани давно уже идеально отшлифованы, все же внутри они остаются всего-навсего камнем.

Я подкинул камень,
А он упал.
Я подкинул птицу,
И она полетела.

Ригден Джаппо

На переполненном пляже копошилась большая, пестрая толпа людей. Сверху она казалась единой живой массой, скопившейся здесь исключительно ради желания получить удовольствие от даров природы. И это понятно. Солнце, воздух и вода — что может быть лучше и заманчивее в жаркую летнюю пору? Разве только горы. Но это, как говорится, удел для избранных.

Если приблизиться к этой причудливой массе, то можно разглядеть группки разных людей, чем-то схожих разговорами и поведением. Ну, а если проникнуть в ее гущу, то вполне можно рассмотреть и отдельных индивидов. Каждый из них, безусловно, разнился друг от друга не только внешностью, но и своей жизнью. Однако, если повнимательнее присмотреться, то можно обнаружить, что даже сия так называемая индивидуальность находилась на одном и том же фундаменте одних и тех же нескончаемых человеческих проблем, желаний и потребностей. Даже немного скучновато от такого созерцания однотипных мыслей о бытии насущном, облаченных разве что в разные формы. Наверное, поэтому, когда среди такой массы штампованных «индивидуальностей» появляется действительно Личность — Homo Verus (Человек Настоящий), — даже боги перестают зевать от людской многовековой однообразности и с интересом начинают следить за ходом изменяющихся судеб и развивающихся событий.

Но если для богов Homo Verus сияет среди толпы, как гигантский алмаз посреди дорожной пыли, то людям разглядеть его трудно. Уж слишком толсты да кривы их линзы собственного высокомерия. Все окружающее им кажется мелким и никчемным. И лишь чистый взор, полный «силы любви», без труда рассмотрит сквозь безликость серой массы многогранный алмаз, то Сущее, что помогает двуногому животному стать Человеком Настоящим.

Погода стояла великолепная. И сегодня все было так же, как и год, и век, и тысячелетие назад. Разве только людей стало побольше, одежда иная, да и говорили они на других языках, хотя смысл речей не изменился. Отдыхающие все так же грели свои тела на солнышке, периодически охлаждая их в прохладной воде. Детвора все так же резвилась возле кромки моря, со смехом и визгом убегая от накатывающихся волн. И вокруг стоял все тот же причудливый гомон. Кто-то кого-то звал, где-то раздавался задорный смех веселившейся молодежи. И все эти неумолкаемые человеческие шумы, как и в прошлые времена, сливались с ритмичным прибоем волн да криками кружащих над морем белоснежных чаек.

Недалеко от большого скопления отдыхающих лежал белокурый мужчина, подставив свою спину под теплые лучи утреннего солнца. Он дремал. Метрах в двадцати от него располагалась компания из четырех мужчин кавказской национальности и молодой светловолосой женщины с четырехлетней девочкой. Взрослые распивали вино. С каждым бокалом их смех становился все громче, движения раскованнее, а речи горячее. Ребенок постоянно ерзал на месте, выводя молодую мать из терпения своими нескончаемыми просьбами. Девчушка не понимала, почему мама и чужие дяди так долго едят и пьют, когда гораздо интереснее поиграть, попрыгать или просто похлопать в «ладушки». В конце концов, ей наскучило сидеть. Она взяла свою единственную игрушку — синюю лопатку, которую нашла в песочнице, и побежала к морю. Ее мать лишь небрежно обернулась, кинув ненавистный взгляд в сторону убегающего ребенка, а затем снова растянула свои молодые губки в очаровательной улыбке, повернувшись к своим щедрым случайным знакомым.

Девочка вприпрыжку приблизилась к морю. Пошлепала ножками по воде. Пробежалась по берегу в одну сторону, потом в другую. Побарахталась на мелководье, пока зубы не стали выбивать мелкую дрожь. Потом погрелась на солнышке, подражая взрослым. И стала сооружать из песка домики, украшая их ракушками да камешками. И чем выше она пыталась их соорудить, тем чаще они рушились под тяжестью сырого материала. Девочка сердилась, кривила губки, все разбивала и вновь приступала к сооружению недолговечных конструкций. В одной из своих неудачных попыток она раскидала песок возведенного очередного домика в разные стороны. Часть его случайно попала на спину лежащего невдалеке мужчины.
— Макс?! Опять ты! Ну сколько можно?
Мужчина повернул голову к девочке.
— Ну что тебе еще от меня надо?

Девочка с удивлением уставилась в глаза мужчине. Потом ее как-то неестественно передернуло, и она часто-часто заморгала. И, наконец, произнесла изменившимся более грубым голосом:
—

Сэнсэй?!

— Он самый, — устало произнес мужчина и, глянув на песочные кучки, с грустью усмехнулся. — А ты, я смотрю, до сих пор возводишь свои замки на песке?
— Замки?
Макс оглянулся и даже привстал.

— Где я? — никак не мог он прийти в себя, испуганно озираясь по сторонам.

— Где, где... На Земле, естественно. Где тебе еще быть? — нехотя ответил Сэнсэй.

Тут Макс увидел свои детские ручки и даже отшатнулся, словно от чужих.
— Что это со мной?!

— Да что с тобой может статься, кроме того, что уже имеется.

— Нет, правда, Сэнсэй?! Что это еще за фокусы? Это что, гипноз?

— Гипноз? Фокусы?! — Сэнсэй усмехнулся, развернулся и присел на песок. — Добро пожаловать в мир твоей реальности! Как ты там говорил: «Жизнь такова: либо се ля вы, либо се ля вас».

— Да нет, Сэнсэй, кроме шуток, — испуганно водил глазами Макс вокруг. — Где это я? Что со мной случилось? Как я здесь оказался? Что за ерунда?

— Ерунда?! — ухмыльнулся Сэнсэй.

Но ухмылка тут же пропала с его лица. Он серьезно посмотрел на Макса глазами, полными строгости и укора.
—

А ты вспомни.

Макс зажмурился больше от страха, чем от попыток что-либо вспомнить. В темноте он почувствовал себя даже лучше, чем в пугающей невероятной действительности. Но чем больше успокаивался, тем чаще стали проявляться в его сознании фрагменты какой-то запредельной, глубинной памяти. Эта память была необычной, живой и реальной.

* * *

Макс ощутил себя в салоне собственного нового автомобиля, купленного буквально два месяца назад. К нему вернулось чувство удовлетворения жизнью. Наконец-то он достиг своей долгожданной мечты — стал по-настоящему богатым. Перед ним открылись большие перспективы. И воображение рисовало ему красочное будущее. В руках он с гордостью сжимал новенький руль, пахнущий кожей. Макс возвращался домой. И не в какую-то там замшелую комнатушку, а в роскошный особняк. Всего полгода назад он выкупил его и сделал шикарный евроремонт на зависть всем своим друзьям. Но главное — через подставных лиц переоформил на себя фирму разоренного им друга, которая обеспечит ему, как он думал, безбедное существование на долгие годы.

Макса переполняло чувство довольства собой. Он включил погромче радио, где звучал новомодный хит и стал напевать себе под нос мелодию. Жизнь наконец-то удалась! И все же, где-то глубоко внутри, было как-то дискомфортно. Оттуда зарождалось неприятное ощущение, что он все-таки упустил что-то очень важное. Хотя золотая мечта и реализовалась, у Макса почему-то не было чувства полного удовлетворения. Да, он достиг желаемого. Однако не получил ожидаемого ощущения всеобъемлющего счастья, мечта о котором так долго прельщала его мысли. Почему? Сомнения относительно своего счастья как-то сами собой стали всплывать на поверхность сознания, точно поднимаясь из неизведанных глубин его «я». Макс пытался им сопротивляться, переводя мысли на обретенные материальные блага. Но это внутреннее Нечто неумолимо наступало на империю Эго, порождая невыносимую боль в груди. Что же не так? Макс терялся в догадках, отыскивая причины подобного тревожного состояния.

Из-за поворота на огромной скорости вылетел джип. Он несся навстречу прямо в лоб. Глаза Макса расширились от ужаса. Сердце бешено заколотилось в груди. Руки вмиг похолодели. Расстояние неумолимо сокращалось. Яркий свет фар джипа осветил кабину новенького салона автомобиля Макса. Он резко крутанул руль, пытаясь уйти от столкновения. Машину завертело. В сумасшедшем вираже у Макса захватило дух, словно вертело не автомобиль, а саму прожитую жизнь. Он беспомощно болтался в этой скорлупе своих долгожданных иллюзий и не мог спастись от холодящей душу неумолимой реальности. Животный страх сковал его тело, а в голове промелькнула лишь одна единственная, давно забытая им фраза Сэнсэя: «Жизнь — это иллюзия самообмана». И точно в подтверждение ее Макс почувствовал мощный, невыносимо болезненный удар. Он так и не понял, был ли этот удар снаружи или его душа разорвалась в этот миг на части.

* * *

Девочка отчаянно встряхнула головой, точно пытаясь избавиться от кошмарного сна.

— Не может быть, — прошептал Макс, ужаснувшись своей догадке.

Руки его слегка тряслись. Он ощущал такой же панический страх крушения всех надежд, как и тогда в автомобиле. Холодный пот выступил на вздрагивающем тельце. Невыносимая душевная боль с новой силой давила на грудь, сохраняя свою щемящую остроту даже в этой странной реальности.

— Не может быть, — вновь повторил Макс, попытавшись успокоиться. — Нет, нет... Если я думаю, значит, я живой... Наверное, я без сознания или в больнице и это мне все снится.

— Ага, а я твой самый лучший кошмар! — усмехнулся Сэнсэй. — Эх, человеки... Оглянись по периметру, спящая красавица! Что ты там бормотал тогда по поводу фактов? Если факты не подтверждают теорию, от них надо избавиться. Ну давай, попробуй теперь избавиться от очевидного.

— «Очевидного»?! «Тогда»?! Я что, действительно умер? — запаниковал Макс. — Умер, да?!

— Ой, Макс, я понимаю, что каждый имеет право на глупость. Но нужно же пользоваться ею умеренно.
— Нет, я что, действительно умер?! Умер?!

— Да что ты заладил «умер, умер»!.. По крайней мере, я тебя вижу в теле, — с улыбкой промолвил Сэнсэй.
— В теле?

Макс перепугано стал разглядывать свое тело, ощупывая его детскими ручками, как будто не веря самому себе.
—

Но... это же... это же не я...

Когда он добрался до нижней части туловища, глаза его еще больше округлились. Он перепуганно посмотрел вниз, потом на Сэнсэя и полушепотом, словно под страшным секретом, сообщил ошеломившую его новость:
—

Оно же... оно же... женское!

Сэнсэй не удержался, глядя на его лицо, и расхохотался.
— А ты что хотел? Что заслужил!
— Что заслужил?!

Ужасу Макса не было предела. Он всегда считал женщин низшими созданиями, которые сотворены исключительно для обслуживания и удовлетворения его мужской персоны. «Заслужил... заслужил... заслужил...», — пронеслось вихрем в его голове, увлекая сознание в неведомый стремительный круговорот. После яркой вспышки Макс снова ощутил себя в родном теле. Он стоял в спортзале, в толпе, окружающей Учителя.

— Каждый получает то, что заслуживает, — ответил Сэнсэй на очередной вопрос Макса. — Если ты не изменился внутренне при жизни к лучшему и не доказал Богу, что ты — Человек, а не животное, то, соответственно, и получаешь участь животного, только еще в более худших условиях. Как говорится, каковы твои деяния, таковы и Божьи воздаяния.

— Но человек может покаяться, я знаю, ну вроде как перед смертью, и будет прощен. Считается, что Бог всепрощающий.

— Знаешь, есть такая хорошая русская пословица: «И в раскаянье проку мало, если раскаянье опоздало». Да, Бог всепрощающий. Но если ты собираешься откладывать Бога на неопределенное «потом», удовлетворяя свою животную прихоть, и придешь к Нему с пустой корзиной, на дне которой будет валяться твое жалкое раскаяние, то будь уверен — и Бог отложит тебя на неопределенное «потом».

— Нет, ну почему же я буду откладывать на неопределенное «потом»? Вот, традиционно к старости...

— К старости? А ты уверен, что доживешь до нее? С чего ты взял, что будешь знать, когда наступит твой последний день? Ведь смерть тебя не спросит, придет да скосит. И на что тебя хватит? Осмыслить, насколько глупо и никчемно потратил отведенное тебе время, так и не совершив главного, ради чего ты пришел в эту жизнь?!

— Да, — пробасил стоящий рядом Володя, командир подразделения спецназа. — Перед смертью не надышишься, а после — поздно думать о враче.
—

Совершенно верно, — подтвердил Сэнсэй.
Макс не нашелся, что ответить. Возникла долгая пауза.

— Все-таки обидно, что человеческий век столь короток, — заметил Андрей, друг Макса. — Вон, какое-то дурацкое дерево секвойя живет до четырех тысяч лет. А ты и сотку с трудом натягиваешь!

— Ну почему же дурацкое дерево? — произнес Сэнсэй. — Вполне прекрасное и полезное. А насчет скоротечности жизни... Люди и так не в меру ленивы, а если им отпустить гораздо больше времени, они вообще утонут в материи.

— Вы правы, — задумчиво произнес полненький мужчина лет пятидесяти, один из слушателей беседы. Ребята за глаза называли его «Вареник», так как его лицо с пухлой, выпяченной нижней губой чем-то напоминало этот продукт. — Осознание кратковременности жизни и неизбежности смерти заставляет человека ценить жизнь и использовать время плодотворно.

— Смерть точно подводит своеобразный итог прожитого, — промолвил Володя.

— И побуждающее действует на живущих, — добавил «Вареник».

— Совершенно верно, — вновь подтвердил Сэнсэй. — Осознание неизбежной тленности своего тела заставляет искать ответы на вопросы о вечности, заставляет шевелиться в духовном развитии и изменяться внутренне. Для того смерть и дана человеку, чтобы, помня об ее неминуемости, он научился понимать свою сущность, научился преобразовывать себя и свою природу, ценить отведенное ему время для духовного созревания. Смерть — это своего рода дверь в настоящую реальность. И общий итог прожитого подводится именно по накопленным духовным богатствам человека. То, что ты насобираешь здесь за жизнь, такая реальность ожидает тебя за дверью.

— Да, но почему в нас так крепко сидит стремление обеспечить себе будущее, точно мы собираемся жить вечно? — спросил «Вареник».

— Потому что, по большому счету, эти стремления идут из глубины подсознания. Они исходят из самой души. А душа всегда стремится соединиться с Богом, то есть обеспечить себе долгожданное будущее, а не мыкаться в мгновеньях по разным телам. Но наша материя через разум человека все время пытается поставить это глубинное стремление на собственную службу, службу Эго. Оттого человек почти никогда не бывает удовлетворен тем, чего достигает внешне в жизни. Ибо истинные сокровища для обеспечения будущего — духовные, а не материальные.

— Даже как-то не верится, что все мы когда-то умрем, — промолвил парень, стоящий за Максом.

— Почему когда-то? Никто не ведает, что с ним может случиться через минуту. Но разве вопрос в нитях судьбы? Вопрос в том, с каким багажом мы предстанем перед реальностью. Людей тянет к вечной жизни, поскольку в них самих заключена частичка вечности. Но разум со своим животным началом эту внутреннюю тягу перелопачивает на свой манер — к вечной жизни в теле, естественно на Земле, поскольку другая реальность, кроме этого пространства, животному началу неизвестна, да и неприемлема...

Уж как только люди не наловчились сами себя обманывать! Многие думают: «Зачем в духовном упражняться, молитвами, медитациями заниматься, мысль под строгим контролем держать, да и хоть просто возлюбить ближнего? Жизнь на это потрачу. А вдруг она дается только один раз? Вдруг после смерти — лишь гроб и земля сырая, в которой истлеешь сам, и гроб в труху превратится».

Некоторые из присутствующих, в том числе и Макс, того не замечая, одновременно потупили взоры. Видно, сказанное Сэнсэем явно совпадало с их мыслями.

— Не правда ли, самый крутой довод животного начала, чтобы подавить в разуме всплески души и усилить тягу к миру материи?! Другие же люди просто стараются не думать о смерти. Пытаются уйти от этой свербящей, тревожащей мысли по методу страуса — спрятал голову в песок и кажется, опасности нет. Глупости все это! Почитайте житие святых. Возьмите хотя бы Серафима Саровского. Он гроб у себя в келье держал, чтобы перед глазами было постоянное напоминание о смертности тела. Святые люди не витали в иллюзиях относительно мирского будущего. Их жизнь была — сегодняшний день. Они всегда ожидали, что именно сегодня предстанут перед Судом Всевышнего, потому и старались на духовной стезе, потому и результаты имели по пробуждению «силы Любви». А отсюда и их чудеса проистекали, излечения людей как духовные, так и телесные... Основная же масса оставляет дела свои духовные на «завтра», даже не задумываясь, что для них это «завтра» может никогда не наступить... Вся печаль, что каждый в свой час понимает безвозвратность ушедших ценных мгновений, да поздно становится, слишком поздно...

* * *

«Слишком поздно, слишком поздно...», — отдавалось эхом в голове у Макса. Перед внутренним взором мелькали картины прошлой жизни. Какие-то яркие моменты наиболее потрясающих эмоциональных впечатлений вперемешку с его мыслями, а также различными образами бывших друзей, родных и близких. В некоторых местах картинки замедлялись. И в большинстве случаев это было связано именно с Сэнсэем. Макс словно раздвоился, заново переживая данные мгновения. Теперь он уже смотрел на эти события совершенно под другим углом зрения. И если в той жизни Макс оценивал происходящее со стороны своего материального бытия, то сейчас именно с позиции своей души...

* * *

Макс попал на тренировки Сэнсэя можно сказать случайно. Просто он так много о нем уже слышал, что решил вместе со своим другом посетить эту секцию по восточным единоборствам, уже ставшую в их городе легендарной. Пришли, посмотрели да так и остались. И если друга больше тянуло к боевому искусству, то Макса занимала необычная философия самого Сэнсэя. Макс был достаточно эрудирован, начитан и философски подкован, сказывались профессорские корни его семьи. Поэтому в лице Сэнсэя он нашел действительно достойного себе собеседника и оппонента для своих догм.

Неординарное мировоззрение Сэнсэя все больше захватывало любознательный ум Макса. Он верил и одновременно не верил услышанному. Верил, скорее, как-то изнутри, руководствуясь лишь отдаленными интуитивными чувствами. А не верил именно логикой, умом, подвергая все сказанное Сэнсэем сомнению и пытаясь отыскать этому свои доказательства, подтверждения в литературе, в жизни, собственным опытом и ощущениями.

Как-то раз он случайно услышал за дверью разговор Володи и Сэнсэя по поводу его компании.

— Зачем ты возишься с ними, как с малыми детьми? Только время зря тратишь. Да разве из них выйдет что-нибудь путное? Они же ленивы! Работать даже над телом не хотят, не то что над духовным. Вечно их сомнения гложут! Все колотятся, думают, что из них здесь хотят вылепить что-то такое непонятное, развести их драгоценную персону... Да кому они нужны, кроме самих себя любимых?! Хотят познавать себя — пусть познают! А если не хотят — флаг им в руки! Чего ты на них распыляешься?! Возьми хотя бы Макса, вечно в чем-то сомневается...

— Нет, Володя. Если человек сомневается, значит ищет. А раз есть стремление искать, значит, есть желание познать... Внутри него — противостояние двух мощных начал. С одной стороны, душа трепещет, звенит, как колокол, покоя не дает. А с другой стороны, материя давит полным набором. Вот и получается, что для него постоянные сомнения в порядке вещей, так сказать издержки внутреннего конфликта.

— Раз он не тверд в выборе, значит и шансов у него нет.

— Шансов вырваться, конечно, маловато. Но все же есть. Все в его руках.

Макс, слушая весь этот закулисный разговор, пребывал в смятении. То в нем вскипала злость, то вспыхивала некая обреченность, то его радовало заступничество Сэнсэя. И, наконец, последние слова Сэнсэя окончательно его воодушевили, пробуждая в нем родной дух поиска. «Да, все в моих руках!!!»

* * *

Дни пробегали, мгновения улетучивались, а Макс все колебался, как маятник, из стороны в сторону от материального к духовному. Его мятежная сущность никак не могла обрести точку опоры. Он метался в поисках ответов на свои вопросы. Натыкался на разные варианты. Подвергал одно за другим сомнению и вновь оставался один на один с теми же вопросами. Это становилось его естественным состоянием. Однако, пребывая рядом с Сэнсэем, он ощущал себя другим. Он не мог ничего объяснить, но чувствовал необычное спокойствие... Иногда Макс слушал Сэнсэя, но совершенно не слышал его. Скорее ему нравилось просто звучание их обоюдного диалога. Но бывали и такие моменты, когда Эго отпускало свои узды, и Макс не только слышал, что говорил Сэнсэй, но и чувствовал, как трепещет его собственная душа, наполняя тело необыкновенной радостью. Такие моменты и всплывали сейчас из глубинной памяти. Моменты встреч, где важны были даже не сами слова, а то, что происходило в душе, какой-то внутренний всплеск, во время которого разум заполняла любовь ко всему сущему, а животное начало временно уступало свои позиции.

Макс снова четко услышал слова Сэнсэя, уводящие его в те незабываемые мгновения прожитой жизни. В тот день со своим другом он остался на дополнительные занятия исключительно ради интереса поболтать с Сэнсэем после тренировки.

А начались эти нерегулярные посещения дополнительных занятий с того, что однажды, случайно задержавшись после обычной тренировки, Макс услышал, как личные ученики Сэнсэя обсуждали между собой довольно-таки интересную для Макса духовную практику «Цветок лотоса». Его поразило, что это была не просто медитация. Это была практика, которая привела к духовному пробуждению самого Сиддхартхи Гаутамы, сотворив из него богоподобное существо — Будду. Именно ею владели избранные фараоны Древнего Египта. Отголоски совершенства данной практики восхвалялись в индуистских книгах, написанных еще на санскрите, в трактатах китайских мудрецов, в эпосе Древней Греции. Такую информацию Макс просто не мог пропустить. Его привлекало здесь все одновременно: и древность, и таинственность, и божественная святость, которой достигали те, кто занимался этой практикой. Он расценил ее как возможность преобразовать себя и главное — стать значимым в этом мире.

Макс пристал к Сэнсэю с расспросами о данной духовной практике. И, добившись своего, побежал домой, радуясь как воришка украденному сокровищу. Первые три дня он старательно все выполнял и у него, как ни странно, эта практика получалась гораздо лучше, чем другие медитации по внутреннему созерцанию, которые Сэнсэй давал на занятиях по восточным единоборствам. Потом Макс отвлекся на текущие проблемы материального бытия и его желание заниматься духовной практикой угасло. Вскоре и быт заел до основания. Для Макса наступил дежурный период уныния, во время которого он снова стал предпринимать безрезультатные попытки взрастить в себе «цветок». И поскольку ничего не получалось, он побежал к Сэнсэю «плакаться в жилетку» и вновь искать ответы на свои безутешные вопросы.

— Сэнсэй, где же я ошибся? Вроде делал все правильно... В состоянии покоя представил, что сажаю внутрь себя в районе солнечного сплетения зерно. Затем стал «подпитывать» его силой Любви, держал позитив мыслей в голове... Вначале я даже почувствовал какую-то легкую вибрацию в районе солнечного сплетения, представил, вроде как оно у меня проросло... А потом прошло несколько дней — и ничего... Даже этой самой первичной теплоты не могу почувствовать...

— Ну, правильно. Когда ты делал все именно с чувством Любви, у тебя получалось. А когда отвлекся и попытался делать только умом, у тебя ничего не вышло. Это естественно. «Цветок лотоса» — это постоянный контроль и постоянное вожделение Любви. Для того чтобы взрастить «цветок», нужно всегда настраивать себя на любовь к Богу, ко всему сущему. Поддерживать это внутреннее состояние, несмотря ни на какие перипетии судьбы. И я еще раз подчеркиваю — нужно растить «цветок» не мыслями, а искренним чувством. Суть этой духовной практики заключается в пробуждении чувства Любви с последующим его усилением и постоянным, повторяю, постоянным сохранением, вплоть до проявления физического ощущения в области солнечного сплетения.

— А почему именно там? Это вообще как-то объясняется с точки зрения физиологии человека? — понесло Макса в расспросах.

Сэнсэй еле заметно усмехнулся. В это время к ним на лавку подсел Володя. А так как время дополнительных занятий подходило к концу, за ним потянулись и другие ребята.

— Можно объяснить и с точки зрения физиологии человека, так сказать на самом грубом, примитивном уровне, — ответил Сэнсэй.

— А почему физиология — примитивный уровень? — со своей любимой издевкой спросил Макс, чувствуя, что его персона находится в центре всеобщего внимания.

— О, еще какой примитив! — улыбнулся Сэнсэй. — Человек на самом деле — чистейшая физика, сплошные формулы движения энергий. И вся его химия проистекает именно оттуда. А то, что я пытаюсь тебе объяснить, — это всего лишь самый примитивный расклад на пальцах в виде твоих физиологических ассоциаций.

— Я бы тоже с большим удовольствием лишний разок послушал об этом «примитивном раскладе», — пробасил Володя. — Хотя в твоем исполнении «лишний разок» никогда не бывает лишним. Все время слышу какое-то новенькое дополнение.

— И я того же мнения, — промолвил Стас, высокий парень атлетического телосложения.

Его друг Женька, не уступающий ему по росту и габаритам, привстал с лавочки и в шутку торжественно потряс руки Стасу и Володе.
—

Абсолютно с вами согласен.

—

Ну, раз пошла такая петрушка, то поехали, — махнул рукой Сэнсэй. — Повторим урок из прошлого. Итак, все вы представляете, что такое солнечное сплетение. — Он остановил взгляд на Максе, который растерянно кивнул, не сказав ни да, ни нет. — Так, понял. Данное сплетение, которое еще называют чревным сплетением, представляет собой совокупность различной величины и формы нервных узлов, связанных между собой большим количеством соединительных ветвей разнообразной длины и толщины. Оно очень варьируется как по количеству подходящих к нему нервных стволов и входящих в его состав узлов, так и по форме этого мощного конгломерата. В своем центре солнечное сплетение больше напоминает соединенные вершины треугольника. А по общей внешней форме — чаще всего неровный круг, так как нервы от солнечного сплетения радиально расходятся во все стороны к органам брюшной полости, как свет от солнца. Ну и, естественно, там имеется множество нервных окончаний. Солнечное сплетение относится к самым крупным вегетативным сплетениям. Его даже называют «брюшным мозгом».

Так вот, что происходит, когда человек выполняет духовную практику «Цветок лотоса»? Если процесс циркуляции внутренних энергий образно спроецировать на физиологию человека, то получится следующая картина. При целенаправленной концентрации внимания на солнечном сплетении с чувством, подчеркиваю положительным чувством, происходит раздражение нервных окончаний, в том числе и nerva Vagusa, одного из двенадцати пар черепных нервов, или так называемого блуждающего нерва. Кстати, хочу обратить ваше внимание, что в образовании солнечного сплетения в качестве парасимпатической его части принимают участие как правый, так и левый блуждающий нерв. Более того, в состав сплетения входит большей своей частью общий задний ствол обоих блуждающих нервов. Теперь возвращаемся к нашему сосредоточению. После раздражения блуждающего нерва сигналы передаются по нему в головной мозг. И проходя через распределительные узлы, попадают в гипоталамус.

— Гипоталамус? — встрепенулся Макс и уже явно заинтересованно спросил: — Это не тот, что называют «древним мозгом» или «змеиным мозгом»?

— Да, — подтвердил Сэнсэй. — И «первичным мозгом», и «мозгом динозавра», и «мозгом рептилий», как его только не называют. Гипоталамус действительно одно из древнейших образований. Прообраз гипоталамической области существует даже у хордовых, то есть самых примитивных из всех позвоночных. В человеке же гипоталамус, можно сказать, доведен до совершенства.

— А почему его называют именно мозгом рептилий, динозавров, а не, к примеру, мозгом хордовых или амфибий?

— Понимаешь в чем дело, именно во времена древнейших рептилий, поскольку это были первые по-настоящему наземные позвоночные, гипоталамус пришлось значительно усовершенствовать и дифференцировать с учетом адаптации для наземного существования. А человеческий вариант гипоталамуса — это всего лишь надстройка над базовой разработкой гипоталамической области древнейших рептилий. И разница между ними... ну, скажем, как между моделью первого ЭВМ и моделью современного компьютера. В принципе одно и то же, но совершенно другие возможности...

— Нормально, — только и ответил Макс, пораженный услышанным.

— Так вот, вернемся к нашему человеческому гипоталамусу. Чтобы понять, что именно там происходит после передачи возбуждения, давайте вспомним сначала, что представляет собой гипоталамус, хотя бы то, что известно о нем на сегодняшний день. Гипоталамус — высший центр, в котором собираются все данные о внутреннем состоянии организма. Он словно посредник между нервной системой, внутренними органами, тканевыми жидкостями и, я бы еще добавил, преобразователь энергии. Получая нервные импульсы из мозговой коры, гипоталамус перешифровывает их на язык, понятный жидкостным средам организма.
— А это как?

— Ну, меняет там соотношение, концентрацию в них гормонов, ферментов, солей и так далее. Между прочим, ни

—

Гоме... чего, чего? — тихо переспросил Макс у сидящего рядом Женьки.

Тот еле заметно улыбнулся и так же тихо, на полном серьёзе ему ответил: