Шесть длинных столов, рассчитанных на сорок-пятьдесят человек каждый, были составлены так, что делили зал на три большие части. Между ними в произвольном порядке размещались столы на четверых, шестерых, восьмерых человек и просто бочки, за которыми восседали попарно. Сначала Патриун думал, что расстановка случайна, но затем заметил некую закономерность. Охотники общались лишь с соседями по столу, компаний на два-три стола практически не было. С первого взгляда единая общность охотников на самом деле состояла из трех больших группировок, названных священником «кланами»; семи групп поменьше, получивших условное обозначение «стайки-шайки»; и нескольких десятков индивидуумов, державшихся по двое, по трое.
«Ага, если есть группировки, значит, и здесь политикой попахивает, значит, есть что делить! Интересно, против кого «вольные» дети лесов объединяются, а может, ради чего? Что они делят: собак, добычу иль угодья? - обрадовался отец Патриун, поняв, что лесная общность живет, в принципе, по тем же законам, что и любое королевство, но только в миниатюре. - Первым делом нужно разузнать, по какому принципу группы делятся, затем выявить вожаков трех основных кланов, определить их могущество и сферы влияния. Чую я, ох чую, мужички треплются совсем не о том, кто больше куниц настрелял да капканов наставил! Если у Марсолы и есть своя тайна, а мне кажется, что она все же есть, то разгадка кроется именно здесь, в сборище давно не мытых любителей умерщвления зверьков да пташек!»
Успешно проведя разведку на дальней дистанции, Патриун пришел к выводу, что настала пора окунуться в «море шкур». Как за большими, так и за малыми столами было довольно много свободных мест, однако каким бы искусным ни был пловец, но он должен уметь рассчитывать свои силы. Ни один из трех кланов не потерпел бы соседства незнакомца, тем более дряхлого старца. Шайки охотников тоже вряд ли пустили бы его к себе за стол, а если и потеснились бы, позволив из-за уважения к сединам опрокинуть пару стаканов, то уж точно не стали бы при нем говорить о чем-либо сокровенном. Те, кто пришел на сбор по двое или по трое, вели себя чрезвычайно осторожно: или молча трапезничали, иногда затравленно озираясь по сторонам, или разговаривали, но явно не на важные темы. Они скорее исполняли обязанность присутствия на общем сборище, нежели радовались встрече с товарищами по славному делу ловли и отстрела дикого зверья. Из всех возможных вариантов единственно доступными собеседниками оставались одиночки. Таких было всего трое, причем один сидел чересчур далеко, второй явно перебрал со спиртным и уже был не в том состоянии, чтобы вразумительно изъясняться, а третий выглядел очень грозно и угрюмо.
Естественно, выбор Патриуна пал на мрачного силача, терзавшего зубами свиную ножку и изредка запивавшего горячее мясо пивом из кружки размером с небольшой бочонок. Двигаясь необычайно осторожно, чтобы ненароком не задеть ни мечущуюся между столами прислугу, ни пробирающихся подышать свежим воздухом посетителей, священник взял курс на стоявший возле самой стены бочонок выбранной им жертвы.
– Можно составить компанию? - прокричал, что есть мочи отец Патриун.
Вопрос остался без ответа, то ли увлекшийся содержимым кружки охотник его не расслышал, то ли посчитал ниже своего достоинства разговаривать со стариком. Стоять и ожидать реакции верзилы долее пяти секунд было глупо. Священник сбросил на пол лежавшую на свободном табурете котомку и сел, важно скрестив руки на груди и вызывающе уставившись на оторвавшегося от кружки охотника.
На лице тяжело запыхтевшего верзилы не дрогнула ни одна мышца, только узкие глаза, спрятанные под дугами густых бровей, вдруг налились кровью. Левая рука здоровяка, свободная от все еще не опустевшей кружки, резко подалась вперед, пытаясь схватить дряхлого нахала за ворот камзола и, скорее всего, выкинуть его из-за стола-бочонка. Толстые, сильные пальцы быстро сомкнулись, кисть охотника напряглась, но схватила лишь воздух. Патриун увернулся и с гордой ухмылкой посмотрел на медлительного противника.
Случившееся не стало преддверием разговора. Охотник еще несколько раз повторил попытку, додумался использовать обманные движения, но так и не смог поймать верткого старика. Их несуразный дуэт стал привлекать нежелательное внимание окружающих: за соседними столами делались ставки и разгорались споры, а тугодум-охотник так и не удосужился заговорить. В конце концов, бегство от грязной, обмазанной салом руки надоело священнику, поэтому, когда в очередной раз пальцы противника сомкнулись над его головой, Патриун резко ударил кончиком клюки снизу по локтю. Рука охотника замерла, кисть разжалась и бессильно повисла. Удивленный охотник подтянул онемевшую ниже локтя руку назад и принялся интенсивно ее растирать. Он не чувствовал боли, но в ставших вдруг широкими глазах появился испуг.
– Посиди чуток, скоро само пройдет, - вновь сделал попытку завязать разговор священник, уже понявший, что его собеседник так и не додумается пошевелить языком.
– Сиди уж… сволочь старая, - сурово проворчал охотник, но смирился с присутствием за бочонком незваного и нежеланного сотрапезника.
– Ты даже представить себе не можешь, насколько прав: насколько сволочь и насколько старая! - весело захихикал дракон, на миг позабывший, что заключен в дряхлое тело доживавшего свой век священника.
– Ну, давай, давай, покуражься! - огрызнулся охотник, чья левая рука наконец-то задвигалась. Отошедшие от онемения пальцы непроизвольно попытались сжаться в кулак, но так и застыли в форме когтистой лапы. - Жаль, зубы те выбить нельзя, поди, выпали все…
– А вот тут ты не прав, внучок, ой, как не прав… - покачал головой Патриун и одарил мужика широкой улыбкой.
Глазам побитого ворчуна предстали два почти полных ряда белоснежных зубов. Время не тронуло гнилью самые незащищенные человеческие кости, хотя кое-где и зияли пробелы. Двух верхних резцов отец Патриун лишился еще до того, как его обличье принял дракон; причина их отсутствия осталась неразрешимой загадкой. Крайний нижний зуб слева был потерян во время схватки с урвасами; кулак дикаря сломал тогда священнику челюсть. Верхний клык справа отец Патриун потерял тоже во время боя, когда впился зубами в шею врага и так увлекся, что случайно разгрыз ключицу. «Мои зубы - это тоже моя история!» - внезапно посетила голову старика отвлеченная мысль, но тут же была безжалостно загнана в глубь сознания.
– Коль жевалки на месте, то их и пересчитать можно! - заявил обрадованный охотник, но, кинув взор на щуплую фигурку тщедушного старичка, не мигая смотревшего ему в глаза, вдруг устыдился того, что хорохорится перед старцем. - Ты лучше, пень трухлявый, скажи, чо ты с лапищей моей сделал и почто в сотрапезники набиваешься? У мя чо, лик больно добрый иль объедки здеся вкуснее пахнут?
– Какой же ты охотник, если не ведаешь, как мышцы да жилы по кости растут? А подъедалой я никогда не был и впредь не буду, так что ошибся ты, но коль так разговор пошел, бывай.
Патриун оперся на клюку и слегка приподнялся с табурета, но широкая ладонь охотника легла на его плечо и силой усадила обратно.
– Не кипятись! Ты ж сам ко мне подсел, значица, я и спросить вправе, чо от мя потребовалось. Народец здесь такой, просто так ничо не делается и ни с кем запросто так не пьется… - стал объяснять охотник вместо извинений. - Я вон месяц назад в Марсолу приехал, подсел вон к тем мужикам, думал винцом угощу, познакомлюсь со здешними старожилами, а они мне всей гурьбой бока мять, неделю апосля спина болела…
Небритая рожа здоровяка уже не казалась грозной и озлобленной. Его неприступный вид, как сразу и предположил священник, был всего лишь защитной реакцией на недружелюбную среду. Кланы и шайки неохотно принимали в свои ряды недавно прибывших чужаков. Некоторые охотники ждали этого счастливого момента годами и в глубине души ненавидели тех, кто брезговал общением с ними. Именно такого пока не принятого, а значит, еще отверженного Патриун и хотел заполучить себе в собеседники.
Здоровяк уже месяц посещал охотничье сборище, многое видел, многое знал и не постеснялся излить душу недавно прибывшему в город старичку. После первой же кружки пива, выпитой, естественно, за знакомство, наболевшее полилось рекой из оскорбленной презрением души. Старик качал головой, кивал, поддакивал и впитывал в себя, как губка, новые сведения, в большинстве своем бесполезные, но порою и весьма интересные. Всего через полчаса непринужденной беседы он уже нашел искомые ответы и составил в голове новый перечень важных вопросов.
Глава 6
Секретное оружие филанийской разведки
Все люди боятся встречи со смертью, но у каждого свой страх, свои причины подольше пожить и почаще показывать костлявой старушке с косой смачный кукиш. Одни боятся встречи с небытием и постоянно гадают: есть ли жизнь после кончины, тем ли богам они верили и достойны ли перехода на небеса? Другие искренне считают, что в жизни не догрешили, и не хотят расставаться с обильной выпивкой, вкусной едой и красивыми женщинами. Третьих удерживает боязнь оставить без защиты близких. Четвертые желают возмездия, и природная злость, материализуемая в виде ненависти к конкретному человеку, придает им силы для жизни. Пятые полагают, что на них была возложена особая миссия, и они ее еще не завершили.
Причин множество, а если у человека таковых нет, то он их себе выдумает. Борьба за существование в бренной оболочке заложена в нас, на самом деле мы всего лишь машины из мяса и плоти, в которые введены базовые программы-инстинкты, направляющие и одновременно ограничивающие самостоятельные мыслительные процессы. Однако нет правил без исключений, среди сотен и тысяч людей, появляющихся на свет с одинаковой основой, нет-нет, да попадаются индивидуумы с атрофированными, ослабленными инстинктами. Они мыслят иными категориями и настолько не похожи на других, что окружающие начинают их бояться. Их думы парят вне рамок дозволенного и находят решения там, где другие и не осмелились бы искать. Их можно назвать сумасшедшими, а можно и причислить к гениям, все зависит от того, с какого угла посмотреть на их необычные деяния и как расценивать тот или иной шаг.
Испокон веков знатные и не очень родовитые дворяне Филании ценили службу при королевском дворе, а также мечтали о блестящей военной карьере. Невероятно сложное, а порой опасное дело шпионажа и диверсий традиционно презиралось лицами благородных кровей. Однако сама филанийская разведка от этого нисколько не страдала, желающих попасть в ее ряды всегда было множество как среди стремящихся возвыситься простолюдинов, так и среди обнищавших провинциальных дворян, отличавшихся от крестьян лишь тем, что имели право носить на поясе меч и не могли просить милостыню, сидя на паперти. Фиоро Акара относился к числу вот таких вот «счастливчиков». Кроме солидного состояния, не перешедшего ему по наследству, Небеса обделили его красивой внешностью, статной фигурой и физической силой, но взамен наградили острым умом, переходившей грань разумного целеустремленностью и крепким бойцовским характером.
В юности он трижды поступал в военную академию, но каждый раз проваливал вступительные испытания, поскольку был слабее других претендентов и ужасно неуклюж. После трех лет упорного стука головой в одни и те же ворота любой юнец распрощался бы с мечтой об офицерских эполетах, но только не упрямец Фиоро Акара. Если задача не решается в лоб, то всегда найдется обходное решение. Если юноше было не по карману брать уроки стрельбы и верховой езды, а также нельзя было рассчитывать и на дорогие услуги опытного учителя фехтования, значит, ему стоило поискать место, где бы добрые люди бесплатно научили азам премудростей военного дела. Небогатый юноша переоделся простолюдином, то есть, просто отстегнул с пояса меч и завербовался в полк нуалесских стрелков обычным солдатом. Год в строю с лихвой компенсировал пробелы в образовании, но полностью отвратил от мечты о службе. На четвертый раз испытания при поступлении в академию он прошел, но вовремя представил свое несладкое будущее. Без денег, безупречной родословной и влиятельных покровителей карьерный рост протекал бы чересчур медленно. Бывало, что и бедные дворяне поднимались из низов и достигали самых вершин, но для этого нужно было или прослыть на войне героем, или охмурить дуреху благородных кровей. Первого не позволяли Фиоро физические данные, второго - незавидная внешность. Юноша впал в отчаяние, стал судорожно просчитывать варианты, как поуспешнее построить свою жизнь, но, так и не найдя приемлемого пути, решил сначала пропить все скудные сбережения, а затем покончить с собой.
Приятная часть плана прошла так удачно, что до печальной концовки дело так и не дошло. Акара не помнил, сколько времени он провел в пьяном забытьи и чем занимался, но сказочный момент пробуждения запомнил на всю жизнь. Юноша очнулся в шикарной постели совершенно голый. Справа спала обнаженная графиня Амалия Девикур, первая красавица филанийского двора, а под левой рукой толстяка тихо постанывали во сне две ее молоденькие служанки. На полу валялись дюжина пустых бутылок и оглушенный чем-то тяжелым граф. Юноша не на шутку испугался и потерял сознание, очнулся же он уже в тюрьме.
К счастью, суд состоялся на следующий день после трудного пробуждения, так что Фиоро пребывал в томительном неведении всего одну ночь. Там-то он и узнал, что натворил за три с половиной недели хмельного безумства. Крамольные речи, богохульство и публичное оскорбление членов королевской династии, призывы к свержению короля и возмутительные проделки, ставшие причиной массовых побоищ с множеством смертей и трехдневных общественных беспорядков. Кражи, грабеж, разбой и убийство двенадцати человек, в том числе двух офицеров королевской гвардии, троих стражников и одного герканского дворянина. Пребывая в состоянии шока, юноша долее часа выслушивал длинный список совершенных им за три с половиной недели преступлений. Лишь в самом конце обвинительной речи повеяло чем-то знакомым, судья вскользь и весьма сдержанно упомянул о нанесении оскорбления роду графа Девикур.
Именем короля Фиоро Акара был приговорен к четвертованию с предварительной поркой, клеймением, вырыванием ноздрей и языка, осмелившегося поносить короля. Казнь должна была состояться публично на следующий день, а ночью в камере все еще страдавшего от затянувшегося похмелья юноши появился таинственный посетитель. Незнакомец так и не назвал своего имени, но зато дал приговоренному к смерти узнику шанс не только избежать мучительной казни, но и пожить полной приключений, безбедной жизнью. На резонный вопрос: «Почему именно я?» высокопоставленная персона, скрывающая лицо под маской, ответила так:
«Молодой человек, у вас талант, о котором вы даже не подозреваете. Будничная жизнь губит его, а мы способны его развить и направить в нужное и для вас, и для Филании русло. Вы прирожденный сыщик, мастер выживания, умелец подчинять своей воле людей и, несмотря на грузную комплекцию, довольно сносно владеете многими видами оружия, начиная от меча с кинжалом и заканчивая скамьей с табуретом. Сегодня вы услышали о себе много нелестного, но позвольте перечислить те деяния, о которых по некоторым понятным причинам не упоминалось на суде.
Во-первых, я еще ни разу не встречал человека, способного пить в течение целого месяца, но действовать вполне разумно и побеждать тех, кто абсолютно трезв. Вы неповторимы, когда пьяны, вы уникум, способный творить чудеса.
Во-вторых, вам удалось стать настоящей легендой Альмиры. За вами гонялась вся стража и половина жителей города, а вы хоть и скрывались, но каждую ночь бросали вызов властям, открыто появляясь в общественных местах и учиняя беспорядки.
В-третьих, кроме перечисленных преступлений, вам удалось отменно послужить Короне: потопить судно контрабандистов, раскрыть заговор против короля и убить двух опасных герканских шпионов. Конечно, это случайность, но зато весьма приятная.
И четвертое, тоже довольно важное обстоятельство. Слово «обесчестить» было по отношению к вам очень некорректно применено. Вы не обесчестили графиню Амалию, а соблазнили, притом открыто, при муже, слугах и нескольких свидетелях. Она и ее служанки согрешили с вами без принуждения. Мне очень хотелось бы самому поучиться у вас умению покорять дамские сердца, но, к сожалению, на трезвую голову этот дар вам недоступен, а поить вас я поостерегусь…
Подвожу черту под сказанным: вы мощное оружие, которое глупо уничтожать, вас нужно использовать. Не пугайтесь этого неблагозвучного слова, оно режет слух, но зато точно и кратко отражает суть. Я хочу получить от вас многое, но зато многое могу и предложить. Итак, вы согласны служить мне и прожить жизнь в достатке, наслаждаясь богатством и властью?»
Приговоренный к смерти кивнул в знак согласия, и незнакомец в маске тут же покинул грязную, сырую камеру. Через три часа, на рассвете, опасный преступник Фиоро Акара был казнен, а в рядах филанийской разведки появился новый агент, невзрачный толстяк Фиоро Кюсо.
***
Внезапно похолодало. Порыв стылого ветра больно хлестнул Кюсо по залитым кровью щекам и колыхнул ветку, на которой висел Онвье. Конечности висельника задергались в безумной пляске, однако выжившего разведчика таким зрелищем было не напугать. За пятнадцатилетнюю службу Короне он видывал и не такое. Иррациональный, животный страх, возникающий каждый раз, когда старуха-смерть проходит рядом и задевает тебя краешком своего савана, переполнявшие душу и рьяно рвущиеся наружу эмоции и даже собственные страдания Кюсо, которые с каждым мгновением становились сильнее и сильнее, не могли нарушить минуты молчания, печального момента прощания с боевым товарищем, с тем, с кем бок о бок нес службу долее пяти лет.
«Как его звали?! Ну как же его, черт подери, звали?! Думай, думай, Фиоро, хорошенько вспоминай!» - крутилось в голове выжившего, но сильно пострадавшего и еле державшегося на ногах разведчика.
Они никогда не называли друг друга по настоящим именам, в результате вымышленное стало явным, а настоящее превратилось в иллюзию. Парадокс? Парадокс, впрочем, как и то, что всего полчаса назад Кюсо сам желал избавиться от тугодума-напарника, а теперь его сердце щемила боль.
Из-за глупой халатности, элементарного легкомыслия и преступной недальновидности начальства они провели вместе слишком много времени и успели привязаться друг к другу. Став роднее, чем братья, они ослабли, и Кюсо болезненно ощущал теперь свою уязвимость. Привычный мир медленно, но верно осыпался, как листья с дерева по осени, любое событие, любая встряска или столкновение с врагом могли привести его на грань нервного срыва, лишить душевного равновесия, которое было, как никогда, необходимо.
«У него было очень смешное имя, такое же нелепое, как и он сам… - напрягал память истекающий кровью разведчик, не находивший в себе сил сдвинуться с места. - Оно было редким и очень походило на женское… Над бедолагой еще часто подшучивали и называли его «цветочком». Ничего себе лютик с такой рожищей! Лютенто, Гвоздьей, Розало… Нет, это все не то, но близко, очень близко, совсем горячо… Вот оно, наконец-то, - тихо прошептал вслух Кюсо и осторожно рассмеялся. Разведчик боялся, что сломанное ребро может поранить легкие. - Его звали Розик, Розик Богьюр. Ну что ж, Розик, прощай! К сожалению, не могу для тебя ровным счетом ничего сделать. Прости, дружище, не в том состоянии, чтобы снять тебя с дерева…»
Всплывшее в памяти имя поставило точку в молчаливом прощании. Кюсо развернулся и, прихрамывая, побрел по дороге обратно в сторону Дерга. Кровь на лице окончательно запеклась, облепленная вязкой массой щетина отвердела и превратила и так непривлекательного толстяка в омерзительного урода, в страшное видение, прорвавшееся в явь из ночного кошмара. Если проводить более скромные параллели, например, с миром животных, то больше всего Кюсо походил на обвалявшегося в смоле дикобраза. Однако ужасный внешний вид и невозможность привести себя в порядок разведчика не беспокоили, как, впрочем, и то, что их прибытия с нетерпением ждал полковник, а он сейчас специально брел в направлении, противоположном Марсоле.
Имя погибшего напарника послужило своеобразным внутренним кодом-переключателем. Оно усмирило пытавшиеся овладеть его сознанием эмоции и перевело мозг в состояние холодного, трезвого расчета. Прежде всего, разведчик оценил свое физическое состояние. По большому счету, ему повезло, ранения были несерьезными и хоть причиняли боль при каждом движении, но реальной угрозы для здоровья не представляли. Обе пули прошли вскользь: одна слегка оцарапала шею, а другая застряла в толстом слое жира под лопаткой. Кюсо ощущал ее, но старался не обращать внимания на присутствие в теле инородного предмета, который все равно пока не мог удалить. Сломанное ребро беспокоило лишь при резких движениях, перед тем, как приступить к активным действиям, его следовало туго перевязать, только и всего… Проколотый мечом живот причинял страдания, но жизненно важные органы были не задеты. Засунув под широкий пояс лопух побольше, Кюсо почти позабыл об этом ранении. Ушибленные при падении в овраг колени болели, но при желании Фиоро мог пойти в два-три раза быстрее, а если поднапрячься, то и побежать. Опасен был лишь разбитый правый висок: острая боль молотом била по голове и, как и потеря крови, способствовала усилению головокружения. Разведчик устал и ужасно хотел отдохнуть, однако боялся, что если на миг присядет, то потеряет сознание.
Убедившись, что, несмотря на ранения, он вполне еще способен действовать, Кюсо перешел к оценке своего неоднозначного положения. До нападения на дороге они с Онвье находились между двух огней: с одной стороны, возможно, узнавшие об их приезде в колонию заговорщики; с другой - пребывавший вот уже более двух лет в Марсоле полковник, под начало которого они должны были поступить. Игра велась крупная, и высший офицер вряд ли захотел бы рисковать. Заподозрив в измене, он обоих убил бы, уличив в глупости, поступил бы точно так же. Лесная засада расставила точки над «i» и усугубила положение выжившего. Действовать в соответствии с полученными инструкциями он не мог по следующим причинам: во-первых, он направлялся бы прямо в руки к своему палачу. Проникший в стан врага разведчик чрезвычайно опасен, он каждый день боится за свою жизнь и безжалостно уничтожает всех, кто может волей или неволей выдать его. Во-вторых, в таком состоянии Кюсо не избежал бы встречи с марсольской стражей, среди которой наверняка имелось несколько офицеров-заговорщиков. В-третьих, он не знал в лицо будущего командира, а до встречи в условном месте было еще целых два дня, он не протянул бы так долго без помощи.
Вывод напрашивался сам собой. При сложившейся ситуации разведчику оставалось лишь наплевать на полученный в Альмире приказ и действовать на собственное усмотрение. «Победителей не судят!» - эту аксиому явных и тайных войн еще никому не удалось опровергнуть. «Плевать на полковника! У меня есть нить, за которую лишь потяни и размотаешь этот заговор, как клубок… Семерых я знаю в лицо. Солдаты мне не нужны, если под руку попадутся, разделаюсь сразу, а вот с сержантом и с лейтенантом, которого в лесу хоть и не было, но без которого явно не обошлось, придется пообщаться подольше. Ничего, сволочи, вы и за смерть Онвье, и за каждую мою царапинку ответите!» - утешал себя толстяк Фиоро Кюсо, медленно ковыляя в сторону Дерга.
***
Примерно за триста шагов до городских ворот Кюсо пришлось свернуть в лес. На ранее пустынной дороге все чаще стали попадаться телеги, везущие семьи переселенцев в Марсолу и дальше, в другие, более удаленные и менее крупные поселения. Всего на карте филанийской колонии было отмечено около полутора десятков населенных пунктов, но больше половины состояли из десятка-другого дворов, находившихся или возле шахт, или при нескольких золотых приисках, где за последний год не намыли и килограмма ценного металла.
Пробираться среди кустов да деревьев, естественно, было куда труднее, чем шагать по ровной, хоть и немощеной дороге. Однако для быстро терявшего силы разведчика это был самый надежный способ незаметно проникнуть в город, а именно к портовым складам, откуда и должен был начаться его крестовый поход возмездия. Голый по пояс, из-за которого, кстати, торчал уже целый ворох окровавленных лопухов, босой и избитый, он не мог не привлечь внимания как стражников, так и горожан. Не важно, сочли бы его дошедшим до пика своего безумия сумасшедшим, отчаявшимся разбойником или, наоборот, несчастной жертвой насилия и грабежа. И в том, и в другом случаях встреча со стражей была бы неизбежной, а именно от нее Кюсо и хотел пока уклониться. Он еще не достиг нужной формы, чтобы предстать перед мерзавцами, чуть не лишившими его жизни.
Как ни странно, но в лесу, подходившем почти вплотную к городской стене, тоже присутствовали люди, правда, не так много, как на дороге. Одни избавлялись от мусора, вываливая его с телеги в огромный, зловонный овраг, над которым кружились рои навозных мух и прочей питавшейся отбросами мошкары; другие забрели на лоно природы по делам более пикантного свойства. Из-за этого Кюсо часто приходилось передвигаться на четвереньках и ползти между кустами на раненом брюхе, что никак не способствовало ни улучшению его физического состояния, ни поднятию настроения. Особенно много хлопот разведчику доставила парочка влюбленных горожан, тоже боявшаяся людских взоров и поэтому часто менявшая место, где наконец-то должно было свершиться знаменательное в их молодой жизни событие.
Только благодаря отменной реакции и титанической выдержке Кюсо удалось избежать нежелательного столкновения. Правда, его старания были вознаграждены, одна из трех нижних юбок призывно стонущей красавицы упала прямо на его спину, когда он проползал мимо в траве. Тонкая, мягкая материя была необычайно хороша для повязок, на которые тут же и была разорвана. Толстяку к тому времени уже порядком надоел ворох размякших и намертво прилипших к животу лопухов.
Как часто бывает, на последние пятьдесят метров пришлось потратить столько же или даже больше времени, чем на весь предыдущий путь. Из-за того, что разведчик был вынужден обползать влюбленных да еще пару-тройку лиц, углубившихся в чащу по иной нужде, он опоздал, приблизился к оврагу, когда телега мусорщиков уже отъехала. Конечно, оставалась еще возможность подобраться к реке и проникнуть в порт по воде, но силы толстяка были, увы, на исходе. Принимать водные и подводные процедуры в его состоянии было столь же немыслимо, как взбираться на высокую сосну.
Следующая телега приехала лишь через час. Это было самое ужасное время за весь непростой день; время, проведенное в сырости, в грязи, в приступах острой боли и полнейшего бездействия, но зато Небеса с лихвой вознаградили страдания Кюсо. Телега на этот раз оказалась из портовых складов. Двое мужиков в длинных, доходивших почти до земли фартуках привезли испортившиеся продукты, судя по радостному жужжанию роя поднявшихся над ямой мух, протухшее мясо и несвежую рыбу. Мужики, чьи лица были плотно обмотаны тряпками, так натерпелись в дороге тошнотворных запахов, что работали с удвоенной силой, стараясь как можно быстрее избавиться от мокрых, пропитанных кровью и слизью тюков. Именно это обстоятельство и позволило Кюсо больше не ползать на ноющем брюхе, рискуя занести в рану грязь. Он поднялся в полный рост и довольно быстро для хромого калеки приблизился к мужикам, естественно, заходя сзади. Ему даже не пришлось вступить в серьезную схватку за остатки зловонного имущества и замученную слепнями кобылу. Когда мусорщики подошли к краю оврага и вдвоем подняли очередной тюк, чтобы сбросить его вниз, Кюсо подошел вплотную и легонько дал пинка самому крепкому из двоих. Застигнутый врасплох мужик зашатался, не удержал равновесия и вместе с протухшим грузом полетел в овраг. Упал он неудачно, звучно стукнувшись головой о дверцу выброшенного с предыдущей телеги шкафа. Второй противник, махая руками, забалансировал на самом краю двухметрового оврага, но, получив удар доской от того же шкафа по затылку, обмяк, упал и больше не подавал признаков жизни.
Самым трудным для Кюсо было не ударить, а правильно рассчитать удар, чтобы его жертва ненароком не свалилась в овраг. Спускаться на дно огромной кучи пищевых и прочих отходов ужасно не хотелось. К тому же, кто знает, не водилась ли в недрах гниющей массы какая-либо омерзительная живность, которую можно увидеть лишь в ночных кошмарах, да и то только после основательного промывания горла крепким деревенским вином. Фиоро не был пуглив и не верил в чудищ, но в жизни случается всякое… Мусорщики тоже не предполагали, что кто-то позарится на их пропитанные нечистотами фартуки, а теперь оба лежали без сознания: один наверху, а другой внизу зловонного оврага.
Стаскивать фартук с бесчувственного тела было омерзительно, но гораздо хуже Кюсо показалось надеть эту пакость на себя. Он как будто принял ванну из нечистот, но по-другому было нельзя. Как правило, самые грязные и грубые методы оказываются наиболее эффективными. Обмотав голову тряпкой и надев рукавицы, филанийский разведчик стал похож на настоящего уборщика. В принципе, между двумя этими профессиями не столь уж и много различий: мусорщики каждый день возились в грязи, а он с ныне покойным Онвье обычно занимался делами непристойными как с точки зрения лиц благородных кровей, так и обычных чистоплюев-моралистов, ужасно боящихся запачкаться кровью.
«Только чьей кровью: врага или все же своей? - задавался вопросом любивший на досуге поразмышлять на эту тему Кюсо. - С графьями, баронами и прочим благородным отродьем все понятно: запарывают вусмерть слуг, но их я за людей не считаю. Остальных со света сживать, благородиям лапок марать не хочется, ведь у них на службе имеются такие, как я… С простолюдинами дело иное: крестьяне да горожане редко убивают осознанно, в основном сгоряча, спьяну или из-за непросветной глупости. Но если уж деревенский мужик и задумывает обагрить руки кровью, то будет долго тереться да мяться, ходить кругами да изводить себя поиском аргументов, доказывая сам себе, что без смертоубийства никак не обойтись. Наконец-то сходит, горемыка, в церкву, помолится, решится, а затем едва представит, как топором вражине мозги наружу выпустит, так сразу испугается, обмочится, домой убежит да со страху напьется. А как протрезвеет, так себя еще месяц-другой всякими моральными глупостями мучить будет. А все из-за чего, все почему? Да потому, что боится, что его собственная башка вот так же на куски разлететься может, что ввяжется в заваруху, в которой сам жертвой окажется, что вражина его опередит… Нет, что точно, то точно - мораль в этом вопросе совсем ни при чем. Если бы не страх за собственную шкуру, люди целыми днями только и делали б, что друг дружку всячески изводили: кто ядом, кто топором, кто сводящими с ума занудством да ханжеством…»
К несчастью, у Фиоро в этот день не было ни сил, ни времени, чтобы размышлять над праздными вопросами. К тому же философствовать хорошо на полный желудок, а не когда в брюхе зияет резаная дыра. Сев на телегу, переодетый разведчик стегнул лошадку поводьями. Бедной животинке так не терпелось убраться из отвратительного места, в котором ей по нескольку раз на дню приходилось бывать, что второго хлопка по крупу не потребовалось. Через пять минут тряски по наезженной колее самозванец-мусорщик уже проезжал через городские ворота. Конечно же, никакого досмотра не было. Привыкшие к частым визитам портовых ассенизаторов стражники быстро освободили проезд, то есть, попросту говоря, отскочили в стороны и зажали носы. Лишь когда телега прогрохотала мимо, один из солдат поинтересовался, куда подевался второй чистильщик. Кюсо не захотелось утруждать себя выдумкой правдоподобной истории, поэтому он ответил дерзко и, не стесняясь в выражениях, посоветовал молодому стражнику прогуляться в лесок и проверить самому причину задержки переевшего с утра бобовой похлебки напарника.
Как и ожидалось, грубость лишь рассмешила служивый люд, скучавший от однообразной работы по проверке чужих котомок, сундуков, а в особых случаях и портков. Не задерживаясь дольше положенного возле ворот, Кюсо направил телегу к портовой площади. Буквально через минуту он обнаружил еще одну схожую черту между своей настоящей и нынешней профессиями.
Стоило лишь кому из знакомых узнать о причастности Фиоро к филанийской разведке, как тут же они начинали избегать встреч, а уж если контакт был неизбежен, то перед ним лебезили, заискивающе глядя в глаза, и тщательно подбирали в беседе слова, чтобы, не дай бог, не сказать чего-нибудь лишнего, что потом будет неправильно понято или умышленно превратно истолковано. Круг тем общения мгновенно сужался, а шутки становились блеклыми, скучными, несмешными, но зато корректными во всех отношениях. Кюсо больше не слышал ехидных колкостей по поводу своей неопрятности, а уж о том, чтобы кто-нибудь, как прежде, осмелился назвать его толстяком, и речи быть не могло. Разведчик из своего парня, веселого собутыльника, сразу превращался в изгоя, в прокаженного, от которого все предпочитали держаться на дистанции.
Примерно то же ощущение возникло у Кюсо и сейчас, когда старенькая лошадка медленно перебирала копытами по булыжникам мостовой, везя пустую телегу и единственного пассажира-возницу в сторону порта. Прохожие не просто сторонились повозки для нечистот, они шарахались, но при этом лишь немногие осмеливались затыкать рукавами или платками носы. Реакцию мусорщиков, пребывавших обычно в довольно нетрезвом состоянии, трудно предугадать. Оскорбленное самолюбие чистильщика общественных нужников могло нанести ответный удар: например, возница мог оторвать от днища телеги налипший кусок однородной массы и швырнуть его в скорченную от брезгливости рожу обидчика.
«Что разведчик, что чистильщик, что убийца, что палач - все мы из одного клана, клана неприкасаемых и презираемых, об которых «порядочные» люди боятся замарать если не репутацию, так одежду. Ну и что с того? Плевать, зато в нашей жизни есть множество положительных моментов, моментов, которых остальным никогда не понять, мгновений, каких другим никогда не ощутить!» - закончил размышления на оптимистичной ноте Кюсо.
Как ни странно, как это ни противоречит здравому смыслу, но иногда полезно заниматься самоедством и бичеванием язв общества, выставляя себя невинной жертвой, пострадавшей стороной. Это успокаивает и ничуть не вредит психике человека, если, конечно, завершать каждый внутренний монолог вот так - на оптимистичной ноте. Кюсо практиковал такой метод самоуспокоения уже много лет и был весьма доволен результатами. Кроме того, что переживший неприятный день разведчик был к вечеру абсолютно спокоен и флегматичен, как заглотивший лошадь удав, он довольно неплохо скоротал время, которое трясся на телеге до самых ворот портового склада. Единственное, что его еще пока отвлекало от детальной проработки плана предстоящих действий, была боль, но Фиоро знал хорошее средство, с помощью которого он вскоре сможет ее заглушить. Терпеть разведчику оставалось недолго, духовным и физическим страданиям оставалось мучить его последние минуты, а отнюдь, не часы.
***
Кто из нас хоть раз не лелеял в жизни мечту стать настоящим магом? Это так прекрасно - научиться летать и, когда захочешь, становиться невидимым; метать во врага огненные шары и в бою вызывать себе на помощь могучих существ. Конечно, есть люди очень миролюбивые, их желания куда скромнее, а реализованные фантазии не приводят к хаосу и разрушениям: наколдовать себе много денег, стать обладателем неотразимого шарма или просто создать из воздуха красавицу для эстетического времяпрепровождения и не таких уж безгрешных утех. Вне зависимости от масштаба желаний и их направленности, приобщиться к таинству магии мечтают все, даже те, кто в нее и не верит. И лишь избранные, то есть счастливчики, на самом деле обладающие волшебным даром, понимают, что магия - страшная сила, которая при малейшей ошибке или просто из-за неблагоприятного стечения обстоятельств может обратиться против ее создателя. Она, как очень импульсивная женщина, требует постоянного внимания, холодного расчета, титанических усилий и, главное, системного подхода. Без четкого соблюдения пропорций ингредиентов, любое снадобье превратится в ядовито-гремучую смесь, убивающую лишь своего изготовителя; а без умелого контроля выпускаемые наружу счастливым обладателем дара силы или покалечат, или вообще убьют своего хозяина. Магия - не только дар Небес, магия - это жесткий самоконтроль и самоотверженный труд, так что тем бездельникам, кто мечтает превращать воду в пиво и добиться взаимности без долгих ухаживаний, проще заработать пару монет и сходить в кабак, где имеется и то и другое в огромных количествах…
Как это бывает в большинстве случаев с избранными, впервые необычные способности Кюсо проявились спонтанно, а их последствия чуть не привели отчаявшегося юнца на плаху. Однако впоследствии Фиоро часто благодарил Провидение, засадившее его в тюрьму, и таинственную персону, появившуюся в сырой камере подземного каземата и приобщившую его к филанийской разведке. Только в монастыре Ланкар, на самом деле являвшемся школой для шпионов, убийц и диверсантов самого высокого уровня, он смог полноценно развить свой довольно необычный талант. Под руководством опытных наставников, разбирающихся в природе человеческого тела не хуже придворных эскулапов, Фиоро удалось выработать оптимальную схему быстрого и безвредного для организма введения себя в нужное состояние. Эксперименты проходили мучительно, ведь каждая неудача вызывала жуткую головную боль и множество иных негативных последствий, начиная от неудержимой, многочасовой рвоты и заканчивая продолжительным беспамятством или временной потерей контроля над некоторыми частями тела. Однако, в конце концов, пройдя сквозь все муки познания, неуклюжий толстяк Фиоро Кюсо научился переводить свое уникальное тело из обычного в боевой режим и обратно без всяких побочных эффектов… по крайней мере, для себя. Случилось это довольно поздно, на третьем году обучения, когда он уже овладел всеми иными навыками, необходимыми настоящему шпиону и диверсанту, или, говоря проще, профессиональному агенту королевской филанийской разведки.
Как выяснилось в конце долгого пути из проб и ошибок, секрет успеха крылся не в количестве выпитого, а в правильном порядке приема вовнутрь строго определенных составляющих, в благоприятном температурном режиме для каждой из жидкостей и, естественно, в пропорциях. Желудок Кюсо был своеобразным сосудом, в котором волшебник-алхимик, то есть он сам, должен был сварить чудесное зелье.
Именно сложность приготовления смеси, состоящей из многих напитков, и привела разведчика в винное хранилище портового склада, а не в обычный кабак, где, как правило, не бывает более десяти наименований выпивки, да и под маркой настоящего вина продают местную бурду. К тому же на небывалый коктейль у Фиоро элементарно не имелось денег, здесь же все было бесплатно, только вначале следовало немного оглушить-придушить парочку вялых, уже пропитавшихся охраняемым имуществом сторожей.
С полчаса изнывающий от ран разведчик пробегал между рядами бочонков, бутылок и бурдюков, прежде чем в его распоряжении оказались все необходимые жидкости. Все же некоторых дорогих сортов, например «куэрто» не менее чем двадцатилетней выдержки, на складе не было, поэтому их пришлось заменить более дешевыми составляющими. Морально готовящий себя к ответственному действу толстяк уже представлял, что с утра у него будет дико болеть затылок, разрываться виски и чесаться слева в области паха. Так бывало всегда, когда вместо благородного «куэрто» приходилось поглощать «анветт» сомнительного происхождения, а доброе герканское пиво заменять подслащенными шеварийскими помоями, притом разбавленными за время пути в колонию, минимум, трижды.
Еще раз убедившись, что внутри склада не осталось никого, кто мог бы помешать ему, Кюсо разжег небольшой костер и, кряхтя, улегся на импровизированное ложе из тюков. Настало время сделать первый глоток и вставать на путь, с которого уже не сойти. Вид составленных рядом запасов спиртного ужасал, но, как говорится, глаза боятся, руки делают, а закаленная глотка все вытерпит. Сначала пошло пиво, немного, всего треть кружки, за ним последовала сложная смесь из шипучки, полусладкого, молодого белого вина, виноградной настойки и примитивного деревенского самогона, почему-то разлитого по бутылкам со столовым вином. Осушив залпом кружку, разведчик сделал паузу, по памяти сравнил появившиеся во рту ощущения с эталонными и, оставшись удовлетворенным результатом, эдак, на слабую троечку, опустошил кружку с подогретыми на костре остатками пива. Затем настала очередь «анветта», именно это вино и еще отсутствующее на складе «куэрто» позволяли разведчику не впадать в беспамятство и с утра помнить, что натворил ночью. Естественно, и то и другое вино было ему в юности не по карману, оно в рационе взбудоражившего всю Альмиру смутьяна отсутствовало, поэтому потом в тюрьме он и не мог вспомнить, какие безобразия творил в течение трех с половиной недель.
После бутылки «анветта» боль окончательно сдалась и отступила, на языке появился приятный привкус, а в членах неимоверная легкость. Полкружки разогретого до семидесяти-восьмидесяти градусов по Фавелу «невеса» чуть не пустили все труды насмарку. Крепленое вино оказалось разбавленным прокисшим «ликоте», и разведчика стало тошнить. Едва удерживая содержимое, Фиоро судорожно пытался припомнить, чем следовало исправлять положение дел в подобных случаях. Память не подвела, хоть и покапризничала, после недолгого кокетства выдала сразу три приемлемых варианта. Кюсо ухватился за самый простой: филанийское пиво пополам с кипящей шипучкой и с последующим добавлением пятидесяти семи капель чистого спирта. Микстура быстро помогла, хотя во рту и появилась невероятная горечь.
Еще с четверть часа разведчик вливал внутрь разные жидкости, то смешивая их, то взбалтывая или подогревая. Если бы хоть один из лежащих рядом без чувств сторожей пришел раньше срока в сознание, то точно бы умер от разрыва сердца при виде подобного вандализма или задохнулся от тошнотворного запаха, исходившего из рыгающих недр глупо улыбающейся живой реторты. Разведчик дошел до нужной кондиции и с вожделением предвкушал, что уже почти наступившей ночью ему будет очень-очень хорошо, а кому-то в голубых мундирах необычайно плохо…
***
Когда служба скучна и однообразна, мечтается о всяком, пусть даже пустяковом развлечении. Солдаты, гревшиеся у костра, разведенного возле ворот казармы, были бы совсем не против пропустить по кружке доброго винца или хотя бы придраться к припозднившемуся прохожему. Ночное дежурство только начиналось, а темы для разговора, как назло, не находилось да и вокруг не было ни души. Пьяницы, нищие, портовые девки, резвящаяся на берегу матросня и прочий интересный для общения контингент за милю обходили казармы городской стражи. Ни один заяц, сколь бы он глуп ни был, ни за что сам не залезет в нору к лисице. Часовые ежились от холода, потирали замерзшие ладони и искренне завидовали сослуживцам, патрулирующим сейчас набережную и портовую площадь - самые злачные места, где можно было не только погреться в погоне за каким-нибудь перебравшим смутьяном и развеять тоску, тиская не добравшуюся до кабака гулящую девку. Там ночная жизнь била ключом, здесь же царила скука да и проклятое время тянулось медленно.
Кто ищет, тот обрящет; кто искренне жаждет, тот всегда найдет приключения. В эту ночь повезло и караульным - в дальнем конце улицы появился в стельку пьяный мужик и направлялся он прямехонько к казармам. По одежде можно было сразу сказать, что это грузчик, возница или иной работяга со складов. Только портовый сброд не стеснялся появляться на людях в грязных хламидах и притом еще важно задирать носы, обижаясь, когда на них смотрят свысока и не скрывая презрения.
Солдаты переглянулись, брезгливо поморщились и, приставив к стене мушкеты, стали снимать плащи. Возиться с пропойцей при иных обстоятельствах было бы не в радость: жалкие гроши он уже пропил, а о рожу, столь же грязную, как и одежда, можно было испачкать руки и мундир. Но, к несчастью, пересчитавший лбом все фонарные столбы и пометивший спиною все стены, мимо которых проходил, мужик был наверняка единственным прохожим за всю ночь. Стражи промерзли на стылом ветру, их кулаки зудели, а истомившиеся души жаждали хоть какого-то отдыха от скучной обыденности несения караульной службы.
Когда прихрамывающий, выписывающий кривыми ножками кренделя мужик наконец-то приблизился к посту на расстояние двадцати шагов, служивые чертыхнулись, дружно сплюнули в костер и заместо кожаных перчаток надели на руки холщовые рукавицы, выданные им специально для уборки золы, чистки костровища и прочих хозяйственных работ. Мужик был не только грязен, но и весь в крови. Там, где он так набрался, кто-то уже почесал кулаки об его заросшую черными волосами рожу.
«Не повезло! Как следует не развлечемся, а то совсем забьем!» - печально подумали солдаты и одновременно двинулись в направлении застывшего на месте, раскачивающегося на широко расставленных ногах и тупо таращившегося на них пропойцы.
Если бы жертва была хоть немного трезвее, то небольшой прелюдией к потехе стал бы формальный, ничего не значащий разговор, а так в ход сразу пошли кулаки. Первый же удар, пришедшийся в челюсть, повалил мужика наземь. Однако ноги «грузчика» каким-то чудным образом умудрились сплестись с ногами приблизившегося вплотную обидчика. Растерянный солдат забавно замахал руками, пытаясь удержать равновесие, а затем тоже упал, но так неудачно, что, стукнувшись не прикрытым шлемом лбом о мостовую, тут же потерял сознание. Его сослуживец опешил, не зная, что делать сперва: то ли прийти на помощь товарищу, то ли запинать повинного в случившемся сапогами. Раздумья продлились не так уж и долго, всего пару секунд, но за это время ноги пьяного освободились, и кованый каблук сапога впился солдату точно в правую коленку. Что-то громко хрустнуло, караульный сначала присел, а затем упал и, обхватив обеими руками место ушиба, закатался по мостовой. Мучения сопровождались пронзительным визгом, но звуки живой сирены продлились недолго и не успели перебудить спящих стражников.
– На те! На те, рожа казенная! - обрызгивая слюной всю округу, прогнусавил быстро подползший к раненому Кюсо и дважды опустил кулак на его голову.
Самое популярное в народе и, надо сказать, весьма действенное обезболивающее не подвело и на этот раз. Солдат перестал визжать и, как насытившийся грудной ребенок, закатил глазки, а тем временем вышедший из схватки победителем разведчик удивленно рассматривал свой окровавленный кулак. Первый удар был неудачным, он пришелся по краю шлема, и острые стальные детальки на отполированной до блеска поверхности местами содрали кожу до кости.
– А-а-а, ерун-да… на мне, как на псе… - наверное, хотел только подумать, но вместо этого прокричал разведчик.
Ноги пьяного неимоверно быстро подняли с мостовой его грузное тело. Помочившись в костер и обильно оросив стену казармы, Кюсо прихватил один из мушкетов и, шатаясь, побрел к незапертым воротам. В хмельной голове еще не возникло идеи, как применить мушкет, но разведчик точно знал, что эта опасная штуковина с единственным зарядом в стволе ему точно понадобится.
Идти было трудно, ноги, выплясывающие замысловатые кренделя, жили собственной жизнью, но затуманенный спиртным разум знал, что они прекрасно справятся с делом и не подведут, не уронят в грязь хозяина как в переносном, так и в прямом смысле. К тому же беспокоиться было не о чем: двор казармы был ночью пуст, а для ускорения передвижения можно было использовать и руки, стоит лишь приложить их к стене, ведущей к нужному месту. Так непобедимый герой пьяных баталий Кюсо и поступил, правда, сперва перепутал направление и оказался снова возле ворот.
Наиглупейшая промашка, которую при всем желании даже ошибкой-то назвать нельзя, не разозлила, а, наоборот, ужасно рассмешила разведчика, опустившегося до уровня третьесортного диверсанта. Кюсо пришлось самому затыкать себе рот и несколько секунд сдерживать приступ неудержимого смеха.
Но, к счастью, никто не заметил лежащую на стене животом фигуру. Во-первых, у Кюсо отменно получалось подавлять собственные звуки. Во-вторых, казарма так только называлась, а на самом деле была заведением, где жизнь бурлила лишь днем. Ближе к вечеру стражи порядка расставляли оружие по кладовым и расходились по домам, где их ждали семьи. Исключение составляла лишь немногочисленная дежурная смена, патрулирующая улицы ночного Дерга и охранявшая само здание казармы, нечто среднее между конторой, тренировочным лагерем, а заодно и тюрьмой. Всего в ту ночь во всем огромном здании находилось лишь двенадцать человек, двоих из которых Кюсо уже обезвредил.
Согласно филанийскому уставу несения караульной службы, который Кюсо, как и много иных, обычно бесполезных вещей, знал наизусть, вход в здание должны были охранять трое. Однако, когда грозный пьяница рывком распахнул дверь, на него удивленно уставились не три, а пять пар глаз. Двое стражников оставили свои одиночные посты в пустых коридорах и, прихватив фляги с вином, отправились вниз, играть с товарищами в карты.
Компания расположилась прямо на широких ступенях лестницы и схватилась за оружие, как только из темноты дверного проема появилась приземистая фигура чужака. Хоть дуло мушкета разведчика уже смотрело точно в лоб сержанта и выстрел грянул бы намного раньше, чем застигнутые врасплох стражники успели бы навести на него свое оружие, но все равно преимущество было не на стороне Кюсо. Любой на его месте поспешил бы ретироваться, говоря проще, во всю прыть пустился бы наутек, но нельзя ожидать логичных поступков от мертвецки пьяного. Состроив грозную рожу и вцепившись в спасительный мушкет обеими руками, он медленно пошел на оцепеневшего врага.
Двигаться по прямой линии было неимоверно трудно. Разведчика ужасно мотало, а однажды он чуть было не завалился на правый бок. Но тем не менее его план сработал, стражники подпустили его вплотную и даже не шелохнулись.
– Убивцы, мерзкие кровопийцы, алчущие человечьей крови! Я пришел за вами! Близится час расплаты! - не кричал, а, четко выговаривая слова, вещал нараспев разведчик. - Где он, мне нужен ОН, я хочу забрать его душу!!!
Один из солдат все же хотел выстрелить в сумасшедшего, но стоило ему лишь вскинуть мушкет, как на его плечах тут же повисли товарищи, а чья-то ладонь зажала рот.
– Не дрыгайтесь! Смирно сидите, авось пронесет! - прошептали губы принявшего бело-зеленый окрас сержанта.
– Где он!!! - взревел Кюсо, поравнявшись со стражей и ткнув дулом мушкета прямо в покрытый испариной лоб сержанта.
– Второй этаж, третья дверь налево, - прошептал старший караула, зажмурив от страха глаза.
– За вами потом… в другой раз, готовьтесь! - многозначительно произнес Кюсо и, опустив мушкет, стал медленно, плавно раскачиваясь и испуская зловонные пары, подниматься наверх, мимо композиции едва живых изваяний.
Стражники сидели молча, и лишь когда сверху перестали доноситься шаги, осмелились пошевелиться. Хватка рук, прижавших единственного смельчака, ослабла, и он что есть сил завопил:
– Да что ж это такое творится?!!! Врывается какой-то пьяный поганец, а вы и сами лапки сложили, и мне его положить не дали! Да я ж щас к лейтенанту…
– Сядь, а то сам щас поляжешь! - процедил сквозь крепко сжатые зубы сержант, а руки товарищей вырвали из рук крикуна мушкет и снова прижали стражника к лестнице.
– Тебя сегодня с нами не было, так я объясню, - на все еще бледных щеках сержанта стали появляться багровые пятна. - Мы по приказу лейтенанта и энтого, и его дружка в лесу упокоили. Ночь наступила, призрак мстить возвернулся! Не человек энто, дух мстящий, ему наши пули нипочем…
– … а мечи сквозь плоть его бестелесную пройдут, и вреда никакого… - поддакнул другой стражник.
– Да какой там призрак?! Вы что, капустного супа обхлебались?! Мужик это был, обычный пьяный мужик, рыло об забор расколошматил, вот и в крови весь!.. - не унимался солдат. - Даже если не обознались вы, даже если это тот самый, то мог и выжить, всяк бывает!..
– Не веришь, завтра у Варпа спросишь, он его сам мечом насквозь проткнул.
– А я его в овраг помогал сбрасывать. Точно говорю, мертвяк мертвяком был… холодный, и сердце не билось! - закивал головой еще один стражник. - Ты видел, как он двигался: не шел, а парил?..
– Да не парил он, пьяный в дым, вот и мотало! Ты еще скажи, что вонь мужланом поднятая не вонь совсем, а облаки адские!..
– Послушай, Канс! - на щеках сержанта уже заиграл пунцовый румянец. - О том, что ты словам товарищей своих не веришь, об энтом отдельная беседа, об энтом потом поболтаем! Но если ты щас на место не сядешь и глупость какую сморозишь, я сам тя собственными руками на части порву! Призрак к офицеру пришел, по его душу заявился, поскольку лейтенант приказ смертный нам отдал, а значица, он и злодей! Мы ж только долг свой выполняли, претензий нет. Энто воля Небес, и не тебе, дурику, веления Индория обсуждать! Сядь на место и продолжай играть, нам от живых сторожить велено, а не от мертвяков! Лейтенант же пусть сам разбирается, на то он и офицер…
Бунтарь послушался и присел, беря в трясущиеся руки карты. Играть уже никто не хотел, но солдаты побаивались расходиться. Они так и просидели до смены караула в четыре утра. Призрак умерщвленного в лесу мужика больше не появлялся, не выходил проверять посты и лейтенант, хотя должен был сделать это дважды.
Глава 7
Очень длинная ночь
Грозного с виду, но на самом деле приветливого и общительного охотника звали Аке. Вообще-то его полное имя звучало Акергилионум, но вряд ли кто-то из жителей колонии смог бы его правильно произнести, по крайней мере, на трезвую голову. Он был родом из Витарвиса, крошечного королевства, затерявшегося где-то на границе между Филанией и Виверией; прибыл один и, пока руки крепко держали мушкет, заводить семью не собирался. Такое жизненное воззрение весьма заинтересовало Патриуна, поскольку каждое важное дело не обходится без пары сильных рук, а его старческое тело было хрупко и тщедушно. Кроме грубой физической силы, которая могла понадобиться когда угодно, даже через несколько минут, у добряка Аке имелось еще одно очень полезное качество. Охотник был наблюдателен, впитывал информацию, как губка, а также передавал ее четко, кратко и без искажений, без свойственных простонародью выдумок, домыслов, прикрас. Каждое слово бородача, подобно пуле, било точно в цель и не оставляло и тени сомнений.
Не успели они опрокинуть по кружке пива, как священник, кроме краткого описания жизненного пути охотника, уже узнал много интересных вещей: почему здешний люд предпочитает бродить по лесам с армейскими мушкетами, а не с охотничьими ружьями; чем зарабатывает на жизнь большинство присутствующих в зале и по какому принципу формировались охотничьи кланы и шайки. Действительность зачастую оказывается намного проще предположений и гипотез. Ответы на эти вопросы лежали на поверхности, и ради них не стоило проводить расследования. Основной проблемой довольно молодой колонии было освоение новых земель, и первым его этапом, естественно, стал захват территорий у дремучего леса, обитавшего в нем зверья и ушедших в глубь чащ племен дикарей. Кто, как не охотники, мог успешней справиться с этой задачей? Они лучше подготовлены, чем солдаты, да и их содержание не стоило губернатору ни гроша. В погоне за теплыми шкурами и за килограммами вкусного мяса (основного продукта питания там, где пока еще не было развито земледелие) охотники очищали от зверья огромные пространства, а идущие вслед за ними лесорубы, крестьяне, плотники и горняки превращали эти пространства в пригодные для проживания цивилизованного человека равнины.
Тот, кто управлял колонией, был гораздо умнее обычных казнокрадов-чиновников и знал в своем деле толк. Ему удавалось решать сложные задачи за краткий промежуток времени и с минимальными затратами. Ведь все, что увидел Патриун в Марсоле и в Дерге, было создано за какие-то тридцать лет, за три короткие десятилетия. А народ?! Народ просто валом валил на новые земли! Корабль, на котором прибыл священник, был просто забит переселенцами, добровольно оставившими свои дома и отправившимися на поиски счастья. Для крестьян, ремесленников и прочего рабочего люда колония стала весьма привлекательным местом, в то время как торговцы, перекупщики и прочие искатели легкого барыша предпочитали вести корабли в герканский порт Денборг. Это было неестественно, подозрительно и, конечно же, насторожило умудренного годами старика.
Наглядным примером умелого управления было огромное количество охотников, перебравшихся в филанийскую колонию. Под сводами бывшей церкви пировало около двухсот стрелков, а, по словам Аке, это были еще далеко не все члены охотничьей общины. Многие не выходили из леса месяцами или, по решению сбора, помогали регулярным войскам сторожить неспокойную границу с владениями Геркании. Всего же лесным промыслом занималось чуть более тысячи человек. Во всей Филании не нашлось бы и трети любителей расставлять капканы да стрелять по живым мишеням! Дворянство не в счет, для них охота не промысел, а забава.
Губернатор или тот, кто в действительности заправлял делами в Марсоле и ее окрестностях, не только не любил торговцев, которых светлые университетские умы считали двигателем прогресса и процветания, но и создал условия, способствующие тому, что на новые филанийские земли стекались охотники из почти всех королевств Континента. Хоть в зале, в основном, звучала корявая филанийская речь, но именно национальная принадлежность и легла в основу деления общины на кланы, шайки и мелкие группки. Аке был единственным витарвисцем, поэтому и не смог пока найти себе собутыльников, а следовательно, и компаньонов по охотному делу. К нему присматривались филанийцы, самый многочисленный и влиятельный из трех кланов; оказывали дружеские знаки внимания пребывавшие в меньшинстве виверийцы, герканцы, кольберцы и намбусийцы, но пока еще все они держали его на расстоянии и не приглашали присоединиться к застолью.
Патриун про себя отметил, что ему крупно повезло. Шанс в первый же вечер найти толкового помощника выпадает не каждому. Священник решил обязательно приобщить Аке к делам Индорианской Церкви, тем более, что особых религиозных пристрастий любящий холодное пиво и обжигающее рот жаркое мужик не выказывал. Вера вообще лет пятнадцать-двадцать назад исчезла из картины мира охотника, да так и не думала возвращаться. Кто привык в одиночку бродить по опасным лесам и гиблым топям, редко поднимает голову к Небесам, их просто не видно за густыми кронами столетних деревьев.
– Филанийцы, они, конешно, того… сила, но в одиночку ничего не решают, - гордо заявил Аке, расправляясь с ножкой дикого кабана.
Собеседник Патриуна громко чавкал, причмокивал, и из его большого рта временами вываливались куски пережевываемого мяса, которые он подбирал сальными пальцами и тут же отправлял обратно. Такие возмутительные манеры не считались здесь зазорными, так вели себя почти все.
– Вон там, - охотник ткнул грязным пальцем, с которого капал жир, на два длинных стола, занимавших правую треть зала, - там альтруссцы сидят, жмоты порядочные. А вон там… - указательный палец был плавно переведен справа налево -… имперцы восседают… гордецы ужасные. Вот как раз эти три дружины все вместе и решают, поскольку за ними три четверти голосов сбора наберется, а могет, и более…
Если бы даже Аке и не удосужился объяснить, кто есть кто, Патриун и так бы легко разобрался. Во-первых, в потоке искаженной до безобразия филанийской речи, идущем с тех сторон, иногда слышались альтрусские и имперские выражения, в основном крепкие, забористые, сочные, непереводимые на общедоступный язык без потери экспрессии. Во-вторых, это казалось вполне логичным. Имперцы были самой многочисленной общностью на Континенте, состоящей из двух-трех десятков народов, много столетий назад потерявших свои корни и слившихся в единую этническую массу. Альтруссия же находилась по другую сторону Удмиры, и вполне естественно, что многие переселенцы прибыли именно оттуда, тем более что местные филанийские власти были не против заселения этих мест инородцами, но под флагом их родины. Будь ты хоть имперцем, хоть намбусийцем, а дети твои все равно станут полноценными филанийцами.
Правители бывают разные, среди них часто попадаются деспоты и очень редко встречаются люди, мыслящие перспективно, с прицелом на будущее. Политику, проводимую губернатором колонии по отношению к переселенцам и, в первую очередь, к общине вольных охотников, можно было охарактеризовать двумя выразительными сочетаниями слов: «разумный эгоизм» и «готовность к компромиссу», порой доходящие до высшей степени жертвенности - беспроцентного кредита.
– Деньги здеся не особо в ходу, слово и ряпутация дороже ценются, - признался в разговоре Аке. - Торг же идет все больше на шкурки и мясо. Золотом да серебром только приезжие расплачиваются, да и то сперва, пока что к чему не поймут. Что же медяков касаемо, так они только в Дерге ценность имеют, а здеся их даже скупщики пушнины не берут, не то что трактирщики али девки. А вообще-то, народ здеся очень отзывчивый, можно сказать, душевный. Вон я, когда приехал, в карманах лишь медь звенела, даже мушкету купить не мог, так мне ее просто так, в долг дали…
– Наверное, шапку меховую да накидку в залог оставил? - поинтересовался Патриун, едва отхлебнув пиво из кружки.
– Не было у меня их тогда, это я за месяц настрелял, - гордо заявил охотник, оглаживая сальной пятерней свои одежды. - А ежели даже и были б, да разве я кому их трепать бы дал?! Что еще за слово такое неприличное «залог»?! Ты о нем позабудь, на том берегу Удмиры оставь! Здеся люди на слово друг другу верят. Я слово дал, что расплачусь, мне и мушкету и три мешка пороху с тремя дюжинами пуль выдали. Еще нож предлагали, хороший, но я не взял, поскольку мой лучшее…
Аке полез за голенище сапога и через миг воткнул в бочонок свой нож. Оружие было знатным: отменная сталь, не ржавеющая в любую погоду; и лезвие, которое не сломается, если хозяину вздумается срезать не очень молодое, но и не слишком старое деревцо.
Доверчивых ростовщиков Патриун не встречал давно, а если точнее, то вообще никогда. Священник решил расспросить собеседника поподробней и сделал это очень тонко, все же опасаясь, что их разговор могут услышать. Вроде бы окружающим не было дела, о чем толкуют новый охотник и дряхлый старик, но, как говорится: «…береженого Индорий бережет!»
– Не знаю, - старик скорчил кислую рожу, означавшую недоверие и презрение, - в мои времена на промысел с арбалетом да луком ходили. Ружье охотничье еще туда-сюда, хоть дробь не всегда точно мечет, ну а по мне - мушкет совсем не гож, пуля мех портит. Настоящий охотник с мушкетом в лес никогда не пойдет!
– Понимал бы что, старый кляк! - Аке уже успел проникнуться уважением к ветерану охотного дела, поэтому сравнил его лишь с маленькой болотной птичкой, а не с кем-нибудь еще… длинноухим, упрямым и глупым. - В наших лесах все охотники с мушкетами ходят, поскольку охотничье ружье взять неоткуда, да и без толку оно на большом расстоянии, дробь недалече летит. Дороги ружья, дороги, поэтому лишь господа ими балуются. Шкуру они, конечно, меньше портят, да тут народ неприхотлив, мы ж одежду для себя шьем, а не королевы да бароньи мантилии!..
Хоть Аке не мог правильно произнести слово «мантии», но говорил он дельно, а когда успокоился, то и доходчиво. Охотник поведал священнику о событиях трехлетней давности, о которых сам знал понаслышке. Рассказ пошел о той не очень далекой поре, когда в Марсолу прибыла первая волна переселенцев-охотников.
Народ в колонию пожаловал небогатый, редко кто имел огнестрельное оружие. В основном, на охоту ходили с луками, арбалетами, самодельными самострелами, а иногда и по старинке с вилами да цепами. Отсутствие хорошей амуниции само по себе не могло стать преградой охоте, оно было делом привычным. Охотникам было не впервой использовать на разного зверя разные виды оружия: по птицам били из лука, поскольку скорострельность в несколько раз больше, арбалетный же болт хорошо пробивал шкуру медведя или иного зверя на близком расстоянии. К тому же тетива отсыревает гораздо реже, чем носимый по кулечкам да тряпочкам порох. Однако в чащах встречалось не только зверье. В ту пору часто случалось, что ушедшие за добычей не возвращались, люди пропадали в лесах целыми группами по десять-пятнадцать человек. Властям оставалось лишь гадать: стали невернувшиеся жертвами мстительных урвасов да маковов, которые по-прежнему бродят по лесам и довольно близко подходят к филанийским поселениям, или охотники натолкнулись на отряд герканских диверсантов, нет-нет да проводящих рейды по чужой территории; а может, причина их гибели крылась в обычном разбое. Меткий стрелок, вооруженный мушкетом, прицельно бьющим на расстояние в два полета стрелы, - самый опасный зверь как в чаще, так и на открытых пространствах болот.
Сначала поползли слухи, потом кто-то сболтнул о проклятии древних богов. Все меньше и меньше людей стало уходить в лес, а многие неделями просиживали по домам. Над жителями колонии нависла реальная угроза остаться зимою без спасительного меха и запасов мяса. Домашнего скота было мало, так что по осени переселенцы стали потихоньку уезжать. Ситуация едва не дошла до критической, но на помощь людям пришел губернатор.
Устав писать письма в Альмиру с просьбами прислать караван с провизией, и устав получать бесчувственные отписки чиновников, жалко лепечущих о перерасходе средств, старенький граф Ванкор стал действовать на свой страх и риск, по сути дела, совершил преступление, спасшее жизни многим. Губернатор приказал коменданту Марсолы выдать охотникам оружие с армейских складов, выдать безвозмездно, лишь под честное слово, что они слезут с печей и пойдут за добычей в лес. Мушкеты получили почти все, многие сдержали обещание, но нашлись и такие, кто использовал оружие не во славу охотного ремесла: продал иностранным купцам в Дерге или ушел разбойничать в леса. Первых отступников отправили на рудники, вторых изловили и украсили их трупами деревья. Возможно, граф поступил чрезмерно жестоко, но зато теперь каждый житель Марсолы знал, что нет более тяжкого греха, чем нарушение данного слова.
Парочка завшивевших овечек нашлась и среди высших чиновников колонии. Они принялись писать в Альмиру жалобы, обвиняя губернатора в измене, растрате средств и в открытой подготовке мятежа. Как отреагировал король, никто не знает, но поскольку губернатор до сих пор занимал свой пост, решили, что правитель Филании не поверил грязным наветам. А вот с самими интриганами судьба сыграла злые шутки. Начальник порта проводил инспекцию складов, и на него совершенно случайно упал тяжелый тюк. Заведующий губернаторской канцелярией стал жертвой собственного чревоугодия: подавился бараньей косточкой, и ее не успели вовремя достать из горла. Помощник казначея немного перепил и попал под телегу. Старший интендант марсольского гарнизона подвернул ногу и на глазах у роты солдат, то есть целой сотни свидетелей, разбился насмерть, упав со стены. В отчетах, отосланных в королевский дворец, говорилось о трагичных случайностях, в Марсоле поговаривали о роке и о вмешательстве самого Индория. Люди болтали о разном, но никто даже не намекал на причастность к этому делу губернатора и не роптал на власть.
Судьба неудачливых жалобщиков не беспокоила святого отца, а вот сам рассказ Аке весьма взволновал. Призрак заговора витал в воздухе. По воле, но, скорее всего, лишь с вынужденного согласия губернатора, Марсола встала на скользкий путь противоборства с Альмирой и вот-вот могла объявить себя столицей независимого королевства. Неважно, как стало бы оно называться: «Новая Филания», «Дикария» или как-нибудь еще, более благозвучно и без намека на филанийские корни.
«Вряд ли на бунт мог осмелиться сам граф Ванкор, он слишком стар, чересчур труслив да и получил пост губернатора в качестве почетной ссылки, - размышлял отец Патриун, слушая собеседника. - Кто-то очень умный и могущественный имеет на доживающего свой век вельможу серьезные рычаги воздействия. Но кто? Другие королевства, например Геркания? Но вражеские агенты действовали бы совершенно иными методами. К тому же герканский двор не устраивает возникновение на правом берегу Удмиры хоть маленького и слабенького, но независимого королевства. Это послужило бы плохим примером для собственных колониальных земель, расположенных по соседству. Империя находится слишком далеко, да к тому же ее саму раздирают внутренние противоречия. Альтруссия? Ее нынешний правитель слишком недальновиден и, максимум, о чем мечтает, еще лет пять продержаться на троне. Виверия больше торгует, нежели строит козни на внешнеполитической арене. Кольбер, Намбус и прочих фигурантов не стоит принимать всерьез».
Таким образом, пока Аке говорил, отец Патриун размышлял и пришел к заключению, что заговор против Короны был спланирован все-таки внутренними, а не внешними врагами, людьми не только влиятельными, но и чрезвычайно расчетливыми. Обычно заговорщики делают ставку на грубую физическую силу, мгновенный переворот, осуществляемый при помощи двух-трех верных полков. Преступники же из Марсолы действовали не так прямолинейно и куда основательней, затратив на подготовку восстания годы. Священник не знал, как точно развивались события на каждом из нескольких этапов подготовки мятежа, он прибыл только сегодня и видел лишь результаты.
Во-первых, переселенцам жилось в колонии очень и очень неплохо. Они не только были сыты, одеты, обуты, но и не испытывали на себе произвола знати. Права благородного сословия ограничивались не законами, а близостью леса, где, как известно, с плохим человеком всякое может случиться… Когда настанет день «Х» и на флагштоке губернаторского дома взовьется новый флаг, не стоит долго гадать, кому окажут поддержку простые жители.
Во-вторых, новые земли абсолютно самодостаточны, хозяйственно независимы от Филании и других королевств. Все необходимое для жизни переселенцы добывают сами: и одежду, и продукты, и материал для постройки домов. Конечно, без цехов далеко не уедешь, но, имея под рукой шахты, рудники и богатые залежи древесины, построить цеха, кузни да фабрики можно в течение года. Что же касалось оружия, то его здесь был огромный запас, а когда грянет война, его станет еще больше.
В-третьих, заговорщики заблаговременно устранили нежелательных идеологических оппонентов. В случае мятежа Индорианская Церковь, естественно, стала бы призывать народ к смирению и поддержке законных властей. Теперь священников не было в живых, никто бы не стал помехой бунтарям. Мятежники еще не знали о прибытии в колонию преподобного отца Патриуна, а когда им донесут, его жизнь окажется под угрозой. Впрочем, это прискорбное предположение меньше всего волновало благодушного старичка.
Четвертое достижение заговорщиков стало самым важным, самым решающим. На стороне мятежников была реальная сила. Не только хорошо организованное, но и вооруженное до зубов ополчение охотников могло дать достойный отпор как пытавшимся вернуть свои земли дикарям, так и экспедиционному корпусу, прибывшему с карательной миссией из Филании. К тому же вполне вероятно, что большая часть войск, размещенных в Марсоле, Дерге, других поселениях и на границе с герканской колонией, без долгих раздумий присоединилась бы к мятежу и развернула бы жерла крепостных орудий в сторону королевских войск.
Роль общины якобы вольных охотников было трудно недооценить. Хоть рядовые члены наивно и предполагали, что все важные вопросы в их жизни решаются честным голосованием, но отца Патриуна не обмануть. Кто стоял во главе трех кланов, тот и отдавал распоряжения, кому и как голосовать. Вряд ли враги филанийской Короны упустили такие ключевые посты и не назначили на них верных людей, а поскольку верность в политике - категория относительная и переменная, то можно было со стопроцентной уверенностью предположить, что кланы возглавила сама верхушка преступного сговора.
– А кто у вас за главного? - как будто невзначай, в перерыве обсуждения техники удаления волчьих клыков и способов выделки шкур, задал вопрос старик.
– Ну ты даешь! - возмутился Аке и закачал головой. - Целый час ему толкую, а он опосля такой глупый вопрос задает. Нет у нас главного, все вопросы на сборе, на сходке общей решаем, сообща, вместе… Что, дедуля, скалироза замучила?
– Вожаки-то у кланов есть или нет? - задал вопрос по-другому старик, стряхивая с себя сальную лапищу охотника, по-дружески теребившую его старческое плечо. - Старшие, кто вопросы для обсуждения назначает, порядок дежурств на северном пограничье определяет и прочими мелочами заведует?
– А-а-а, ну, энто, есть. Как же не быть такому? Иначе, без старшого, бардак! Токмо кланы их не назначают, а выбирают сроком на год, так в уставе нашем отмечено.
– Кто они? Если сейчас в зале, покажи! - попросил Патриун, удивленный, что у общины имеется даже устав.
Охотник привстал, оперся широкими ладонями на бочонок, высматривая в рядах пировавших вожаков, и забормотал себе что-то невнятно под нос, наверное, что-то грубое и на родном языке. Патриун воспользовался свободной минуткой и оглядел зал, который за два часа их беседы мало чем изменился. Несмотря на то, что полночь уже миновала, под сводами бывшей церкви было по-прежнему многолюдно. Новые посетители не появлялись, но и нагулявшиеся не покидали своих мест: одни спали прямо за столом, положив руки на хмельную голову; другие, кто совсем перебрал или не был брезглив, устраивались на боковую прямо на грязном полу. Пьяных бузотеров почти не было. Разбушевавшихся охотников утихомиривали свои же дружки когда уговорами, а когда и действиями. Сборище не расходилось, как будто чего-то ждало, и только это обстоятельство удерживало священника в ставшем душным зале.
– Вон он, вон тот толстяк… глянь! - рука охотника опять затеребила старческое плечо. - Это барон Герон Контульсийский, вожак имперцев!
Патриуну пришлось тоже подняться с места, чтобы увидеть за имперским столом лысого толстяка, обнимавшего за плечи двух довольно симпатичных девиц. Дамочки служили захмелевшему обжоре и сластолюбцу вместо рук: блондинка потчевала его вином из высокого кубка, а рыжеволосая веселушка подносила ко рту хозяина зелень и мясо.
– Маркизы Онветты Руак нет, и вообще альтруссцев сегодня не очень много, наверное, по лесам разбрелись, - проинформировал Аке и перевел взгляд на столы, за которыми восседали филанийцы. - Кстати, девка что надо: и собой хороша, и белку в глаз со ста шагов бьет. Жаль, что альтрусска, не люблю я их…
Патриун улыбнулся. Старик понимал, как колониальная знать обманула неискушенных в политике охотников, обвела вокруг пальца, рассказав старую, как мир, и лживую, как покупная любовь, сказку о равенстве, братстве и, конечно же, свободе выбора собственной судьбы. Рядовые члены общины искренне полагали, что они вольные люди, а на самом деле их вожаками были дворяне. Патриун не удивился бы, если бы старшим среди филанийцев оказался какой-нибудь граф или маркиз.
Самойлова Елена
Влодавец Леонид
Жюль Верн
Володихин Дмитрий
Перумов Ник
Лондон Джек