- Честно говоря, весьма слабо, - сказал я, намазывая новый бутерброд.
Я действительно слабо ориентировался в обстановке. С одной стороны, мысль о
том, что уже не надо ходить на политсеминары и переписывать ленинский
маразм в толстые тетради, грела душу. С другой стороны, было совершенно
очевидно, что страна попала в чьи-то руки и как эти руки обойдутся с
такими, как я, было неясно.
- Так вот. Запомни, мы присутствуем при очередном историческом грабеже
России. Этот грабеж готовился не один год и будет длиться не один год.
Пройдет много лет, прежде чем грабители трансформируются. Вернее, не они, а
их детки. А до тех пор пока грабеж будет продолжаться, тем, кто в нем не
участвует, придется туго. Выживут далеко не все. Впереди обнищание большей
части населения, превратившейся в балласт, и дикий беспредел, в котором
перед такими, как мы с тобой, поставлена дилемма: либо вымирать, как
динозавры, либо подаваться в бандиты. Ты балласт. Ты обречен на жалкое
существование.
- Знаешь, - перебил я его, - если ты меня позвал, чтобы мордой по столу
повозить, то не стоило. И так настроение постоянно как у висельника. А если
дело предложить хочешь, то говори прямо. Без предварительной политлекции.
Только учти, что в бандиты я пока не гожусь.
- Я тебя позвал, чтобы помочь. Так же, как помогли мне. А говорю тебе все
это только для того, чтобы ты понял, что нас загнали в мышеловку и что
выжить мы можем только в том случае, если отбросим к... матери все красивые
идеи об Отечестве, которыми нас потчевали в училище.
- А мы их уже выбросили. Партия, социализм и прочий идиотизм у меня,
например, давно не вызывают благоговения.
- А Родина?
- Я считаю себя патриотом. Валя.
Постников горько усмехнулся, затем, не приглашая меня присоединиться, взял
стакан, наполнил его почти до краев водкой и залпом выпил.
- А я? Я офицер в четвертом поколении. Понимаешь? Мой прадед, полный
Георгиевский кавалер, за личное мужество в 1915 году был государем
императором произведен в офицеры. Дед, любимец Сталина, после
Сталинградской битвы в тридцать шесть лет генералом стал. И седым как лунь.
Отец сорок календарных лет в армии верой и правдой оттрубил. А я из России
уезжаю, потому что она меня предала. И тебя. И всех нас.
Последние слова Постников уже не произносил, а выкрикивал. И тут я заметил,
что он плачет. То есть даже не плачет, просто по его двухдневной щетине
текут слезы, а лицо искажено гримасой. Вид сильного и волевого человека,
утирающего слезы, действовал настолько угнетающе, что я подавил желание
вступить в спор и виновато замолчал. У меня было такое ощущение, как будто
Постникова предал я, а не Россия. Наконец он справился с истерикой и
заговорил спокойным деловым голосом:
- Итак, ты понял, что здесь никому не нужен. Но есть страна, которой мы
нужны. Очень нужны. И которая готова нас принять и платить нормальные
деньги за ратный труд.
- Ты предлагаешь податься в "Дикие гуси"? Или Иностранный легион?
Он отрицательно покачал головой:
- Я уезжаю к Саддаму. У него сейчас очень туго с офицерскими кадрами. Две
войны выбили половину командного состава. Сейчас его представители носятся
по всему Союзу и вербуют наших офицеров на должности инструкторов и в
кадровый состав иракской армии. Присоединяйся к нам. Инструктору платят две
тысячи долларов в месяц плюс двадцать тысяч по окончании контракта. Если
займешь должность в кадрах, то гораздо больше. Я еду на должность
начальника штаба танковой бригады. Пять тысяч в месяц. Это в мирное время.
В военное ставки удваиваются.
- На какой срок подписывается контракт?
- На два года и на пять лет.
- Ты на сколько подмахнул?
- Я на пять. Да я вообще не собираюсь возвращаться в этот гадюшник. Ну так
что?
- Согласен, - сказал я. - Куда и когда прибыть?
- Тебе позвонят. Скажут, что от меня.
Мы простились без эмоций. Постников просто протянул мне руку и сказал:
- До встречи в Багдаде.
По дороге домой, сидя в метро, я впервые в жизни с любопытством разглядывал
случайных попутчиков.
Люди поражали мрачностью. Ни одного веселого или хотя бы обыденного лица.
За пару месяцев демократии люди устали больше, чем за долгие годы
тоталитаризма. Я понимал, что все они - уже отработанный материал. Шлак.
Балласт в новой государственной системе...
Решив пройтись перед сном, я вышел на "Проспекте Маркса" и пересек Красную
площадь. Моросил дождь, и площадь была безлюдна. Все, как и прежде. Часовые
у Мавзолея. Четко печатая шаг, от Спасских ворот идет смена караула.
Куранты бьют полночь.
Я подошел к памятнику Минину и Пожарскому. Закурил и посмотрел на
пьедестал. Крупными буквами на камне было написано: "Смотри-ка, князь,
какая мразь в Кремле Московском завелась!"
А может быть, Постников преувеличивает? Может быть, не все так мрачно?
Конечно, слабо верится в то, что бывший секретарь Свердловского обкома КПСС
способен вытащить Россию из дерьма, но с народа хотя бы сняли намордник.
Через несколько лет, если нынешняя власть не создаст ничего путного, ее
просто не изберут по новой. Хотя, с другой стороны, общеизвестно, что в
политических баталиях побеждают самые безнравственные. А добровольно власть
в России еще никто никогда не отдавал. Придя домой, я еще долго размышлял
над будущим.
Мне позвонили через три дня. Незнакомый голос с ярко выраженным южным
акцентом сообщил мне, что звонит от Постникова, и предложил встретиться.
Местом встречи был назначен кооперативный ресторан "Лозанна" на Пятницкой.
Ровно в семь вечера я подошел к ресторану и огляделся. На площадке,
огороженной забором из красного кирпича, стояли несколько иномарок. У входа
торчали два мордоворота с тупыми, но любезными физиономиями, которые
поинтересовались, заказан ли для меня столик. Молча кивнув, я прошел в зал.
В полумраке играла спокойная музыка, на сцене в луче прожектора извивались
в каком-то восточном танце две девицы, одетые в купальники. Одиноко
сидевший за столиком у стены смуглолицый полный мужчина помахал мне рукой и
указал на стул. Я подошел и сел, не говоря ни слова.
- Очень рад познакомиться. Меня зовут Джафар, - представился толстяк. И,
протянув мне меню, гостеприимно добавил: - Заказывайте.
Обилие блюд поражало. Я, немного поколебавшись, выбрал мясное ассорти и
салат из креветок.
- А что будем пить? - спросил Джафар.
- Все равно, - равнодушно сказал я.
- Тогда, если не возражаете, возьмем коньяку.
Я кивком головы выразил полное согласие.
- Итак, - заговорил толстяк, когда официант, поставив на стол коньяк и
закуску, удалился, - вы из газет и телевидения знаете, в каком мы оказались
положении после того, как наши союзники нас предали.
- Вы имеете в виду нас? - спросил я несколько вызывающим тоном.
- Не только вас, но и ряд арабских стран, которые не только не оказали нам
помощь в войне с американцами, но и допустили изоляцию Ирака. Все это может
очень печально кончиться. Очень печально.