русских была превеликая. В свободное от работы время (если таковая
имелась) репатрианты искали повод и средства для того, чтобы в одиночку
или целыми коллективами предаваться тому чудному и пьянящему состоянию
духа, которое возникает при общении выходцев из бывшего Советского Союза
за кружкой пенистого и терпкого напитка.
Адон Фридман, с присущим ему коммерческим чутьем, верно и своевременно
угадал главную слабость русских евреев Холона и, идя навстречу их
неукротимому влечению к теплым и радостным ощущениям, наладил в городе
продажу пива - самого лучшего и самого свежего в Израиле. Разумеется, это
не избавило бывшего зав. складом от конкуренции. Его примеру последовали
эмигранты из Украины, Молдавии и Эфиопии. Но у Фридмана были свои секреты,
благодаря которым его пивнушки пользовались огромной популярностью не
только среди русских, но также румын, поляков и даже эфиопов лишь недавно
приобщившихся к этому райскому напитку.
3
Фридман, человек решительный, но скаредный, отнюдь не лишен был
изобретательности. Потребление пива в Холоне он возвел в культ. В его
кабаках имелся комплекс специальных уголков особого назначения. Самым
известным из них был, так называемый, уголок для философских
собеседований. Хитроумный бармен исходил из того, что после двух, трех
бокалов свежего пива, изголодавшихся по общению репатриантов, тянет
поразмыслить о парадоксах израильского общественного бытия. "Потребность
мыслить свободно, подавляемая при социализме, в Израиле пробуждается с
особой силой, - утверждал Фридман, - и тем, кто не привык еще держать
мысль в напряжении, нужен стимул, чтобы в нужный момент привести мозг в
движение"
Адон Фридман нашел, что таковым раздражителем может служить алкоголь и,
сооружая уголок для философов, он предвидел это.
Следующий угол предназначался для бесед по вопросам быта. Здесь обычно
собирались мужчины несчастливые в браке. Они занимались тем, что поносили
своих жен, тещ и, вообще, уклад современной семейной жизни в Израиле.
"Феминизм, доминирующий в стране, - утверждали он, - ущемляет основные
социальные права мужчин"
Кое- кто из них в пылу дискуссии доказывал даже, что "Феномен
эмансипации женщин способствует укорочению размеров самого главного
достоинства сильной половины человечества"
Так, по крайней мере, утверждали израильские исследователи, и их
оригинальные доводы служили аргументами в полемике холонских мужей.
"Вместе с тем, - оговаривались мужья, - вовсе не размеры ужимающегося
достоинства дают нам право на критику, а неудачный опыт бракоразводных
процессов в филиалах холонского раввината"
Далее следовали уголки для политиков. Их было много, потому что желающие
поговорить на политические темы всегда находились. Это были люди с
ироническим складом ума, из тех, кто лишен от природы способности
действовать, и цель своей жизни видит в испепеляющей критике неважно кого
и непонятно за что.
И наконец, был еще один уголок для выяснения отношений. Угол сей, кстати,
весьма уютный, имел два отделения. В первом из них за кружкой пива можно
было свободно обругать всех лидеров правительственной коалиции, и во
второе собеседники приглашались, если им вдруг приходило на ум развить
вширь свои безобидные, пока, отношения - то есть, от теории участники
дискуссии могли непосредственно перейти к практике. Уголок сей был еще
более популярен, чем философский. Он имел форму ринга и назывался
"Местечко для сатисфакцистов". Собеседникам разрешалось пускать в ход руки
и в особых случаях ноги, обутые в байковые тапочки для смягчения ударов.
Фридман тонкий психолог и знаток русско-еврейской души считал, что
подобные побоища способствуют социальному расслаблению индивида, снимают с
него нервное напряжение, вызванное семейными неурядицами, повышением цен и
проблемами безработицы. Кроме того, он был убежден, что желание почесать
кулаки, побить изуродовать, оставшееся в нас еще со времен мезозойской
эпохи, свойственно нашим современникам, которые, как только представляются
условия для удовлетворения сего древнего инстинкта, получают
наслаждение, не уступающее по своей остроте тому, что испытывает советский
человек, впервые приобщившийся к буржуазным ценностям. На мой вопрос, что
он относит к таковым Фридман, снисходительно улыбаясь, отвечал "Погоня за
богатством и взирание на мир как на место, где можно удовлетворить свои
самые извращенные эротические наклонности..."
Сновавшие подле ринга, в качестве секундантов официанты, следили за тем,
чтобы иные темпераментные дуэлянты не использовали в целях скорого эффекта
пивную кружку или тяжелый табурет из знаменитого ливанского кедра.
Фридман, не желая иметь дела с полицией, и, опасаясь за репутацию своих
пивных аттракционов. Настаивал на том, чтобы дуэли завершались без
последствий.
4
Я не был приверженцем философии Фридмана, хотя некоторые рациональные
зерна в его теории готов был принять. Я не навязывался ему в собеседники и
тем не менее "покалякать" он любил именно со мной. Мне это где-то даже
льстило, ведь по общему признанию всех знавших его, коммуникабельным делец
сей никогда не был. Он не делал людям ничего дурного, но и филантропом
назвать его было трудно. Впрочем, одно немаловажное достоинство в нем было
- деньги друзьям он занимал охотно и никогда не заводил речь о процентах.
Несколько раз он спонсировал меня, когда я особенно в этом нуждался.
Возвращая долги, я никогда не укладывался в срок и потому, встречаясь с
ним, был вынужден делать комплименты его деловой хватке.
Из дневника Уилла Иванова:
1
"Появление таинственного незнакомца внесло некоторое смятение в ряды
соратников. Иные из них пожимали плечами, недоумевая, на лицах других
отразилась досада и раздражение, третьи же перешептываясь, усмехались.
Ботаник в окружении сиделок, угадывающих малейшее его желание, был во
власти смертных судорог. Увидев неизвестного, он сделал отчаянную попытку
приподняться, но не преуспев в этом, простонал нечто невнятное и
беспомощно уронил голову на подушку. Незваный посетитель чем-то встревожил
его: седые усы невольно дрогнули, глаза налились кровью, напрягая
последние силы, старик прохрипел:
- Вон отсюда!
- Дядя, это я, это же я, дядя! - метнулся неизвестный к ученому, но тут
же отшатнулся. Вид старика был ужасен - глаза, казалось, готовы выскочить
из орбит, губы посинели, лицо перекосило судорога боли и ненависти.
"Па-за-ви-те Уилла..." - натужно выдавил он. Соратники гурьбой ринулись
разыскивать меня. Я стоял за широкими спинами членов кооператива
"Гражданские похороны" и с интересом разглядывал новоявленного племянника.
Раньше что-то этого молодца я не видел, хотя часто приходил к старику
помочь поливать цветы в палисаднике.
Старик был из тех, кого в народе называют простофиля. Он помешался на
своих цветочках, с утра и до вечера возился с ними, забывая порою о приеме
пищи. Был он на удивление беден и к деньгам преступно равнодушен. Скопить
их не сумел, хотя некогда занимал большой пост в Союзе и был широко
известен в международных научных кругах.
Преимуществами, которые давали его известное имя и научные труды,
воспользоваться в Израиле он не смог и это меня всегда злило:
- Дядя Сеня, - говорил я ему, нельзя же так, надо же как-то жить!
Но старик погруженный, по обыкновению, в свои ботанические размышления,
не слышал здравый голос моего рассудка.
Временами мне казалось, что сосед мой просто невменяем. Когда бы я не
пришел к нему, он тут же заводил со мною речь о светлом будущем еврейского
народа, о благе конкретного еврея и мирном сосуществовании ашкеназийцев и
сфарадим.
Обычно эти бредни мне надоедали уже на второй минуте, я вежливо
справлялся - ел ли старик что-нибудь за прошедшие сутки, после чего,
сославшись на обстоятельства, спешно ретировался к Белле.
Однажды я рассказал ей о странных причудах старика и расстроил ее до
слез. Она и раньше обращала внимание на изможденное лицо ботаника (Белла
жила по соседству) и его болезненный вид вызывал у нее жалость.
Услышав от меня подробности его полуголодного существования, она тут
же состряпала что-то на скорую руку и со всех ног помчалась кормить
старика.
2
Прошел месяц.
Визиты сострадания моей подруги участились. При каждом удобном случае она
приносила больному то лагман, то голубцы, а чаще расслабляющий куриный
бульон специально от запоров, которыми он страдал. Белла была доброй
женщиной и умела сопереживать чужую боль. В отличие от меня она не
избегала утомительных лекций ученого, напротив могла, не прерывая, часами
жадно слушать его. Поначалу я не понимал причину столь странной
восторженности, но вскоре обратил внимание на то, что после каждой
Самойлова Елена
Жюль Верн
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Журавлев Владимир
Зыков Виталий