Чтение 4–й страницы книги ~Дети ржавчины~

- А знаешь, почему?

- Знаю.

- Потому что никто не хочет дружить со старым занудой. Ты красивый,
умный, сильный, но ты старый, Олежек.

- Я это знаю, Катенька. Зачем лишний раз напоминать? Я всего лишь хотел
сказать, что нельзя так убиваться из-за каких-то колготок.

- Между прочим, очень даже хорошие колготки. Если бы ты жене такие
купил...

- Она мне не жена! - довольно резко обрываю я. Пожалуй, слишком резко.

- Извини, - хмурится Катенька.

- Не извиняйся. Я просто напомнил, что Лера мне не жена, вот и все.

- Да. Хорошо. Но, все равно, извини. Наверно, я зря напомнила тебе про
жену. Про Надежду.

- Да что вы все извиняетесь?! - я вскакиваю и начинаю кружить по кухне. -
Что вы все такие деликатные? Почему ты решила, что мне неприятно вспоминать
Надежду? Запомни раз и навсегда: я люблю о ней вспоминать. Мне приятно о ней
вспоминать. И я хочу о ней помнить, так что не стесняйся лишний раз назвать
ее имя!

Катенька обхватила щеки ладонями, глаза ее подозрительно заблестели.

- Олежек! - умоляюще шепчет она. Я моментально остываю, сажусь в кресло.

- Прости, Катенька.

- Ничего, Олежек, это я виновата.

Мне не хочется ничего ей объяснять. Хотя сказать можно многое. Вероятно,
моя ранняя старость началась в тот день, когда я стоял по одну сторону
гроба, а весь остальной мир - по другую. Между нами лежала Надежда. Мои
друзья совершенно искренне мне сочувствовали, вот в чем дело. Они даже
подбадривали меня - ничего, мол, жизнь продолжается. Правда, при этом
отводили взгляды. Они обещали заходить почаще и полностью сдержали обещание.
В первое время их невыносимые визиты происходили почти каждый день. Они
приходили, садились на кухне со скорбными лицами, я наливал им чай...
Разговоры не клеились. Про Надежду они стеснялись напоминать, как сейчас
Катенька, а все другие темы казались им мелкими по сравнению с моей бедой.

Мои друзья решили, что я умер вместе со своей женой, а в моем теле
осталось что-то непонятное, какая-то душа-мумия. Отныне они не рассказывали
при мне сальных анекдотов, не хвастали приключениями по женской части. Даже
громкий смех в моем доме казался им недопустимым.

Я ничего не говорил, но мысленно орал им: что же вы делаете, сволочи! Не
хмурьтесь, не молчите! Таскайте меня по кабакам, заваливайтесь ночью пьяные
и веселые, приводите своих нечаянных подружек - не прогоню, не обижусь.
Жизнь продолжается, и я хочу жить!

Жизнь продолжается, уверяли они меня на кладбище. Но, видимо, уже знали,
что продолжать им придется без меня. Нет, они остались верны мне. Пустят к
себе в любое время суток, окажут любую услугу, дадут взаймы сколько надо
денег. Но сами - сами не придут ко мне ни с какими просьбами. Это не дружба.
Это шефство.

Почему? Не знаю точно. Сначала думал, что в день похорон я изменился
настолько, что стал другим человеком. А потом понял, что они тоже по-своему
любили Надежду...

Катенька сидит грустная. Она жалеет, что затеяла этот разговор. Мне
хочется ее утешить.

- Катенька! - зову я. - Хочешь, я покажу тебе Зазеркалье?

- Разве я похожа на маленькую девочку, - обиженно говорит она, - чтобы
рассказывать мне сказки?

- А разве я похож на сказочника? А ну, вспомни, где я работаю?

Ее глаза мгновенно просыхают и вспыхивают чудесным светом. Она обожает,
когда я рассказываю про свою работу. И не упускает случая притворно
удивиться - как мог такой зануда, как я, попасть на загадочную и
увлекательную службу в Ведомство.

Мы идем в прихожую и останавливаемся перед зеркалом.

- Что ты видишь в нем, Катенька?

- Себя. И тебя.

- Но ты не можешь видеть себя там, потому что ты здесь, рядом со мной.

- Ну, то есть свое отражение.

- Верно. А что такое отражение?

Она с беспомощной улыбкой заглядывает мне в глаза, пытаясь увидеть там,
что за тайну я сейчас ей открою.

- Отражение - это просто картинка на поверхности зеркала, ты согласна?

- Ну... Да.

- А теперь - принеси фотоаппарат. Катенька улетает в комнату и быстренько
возвращается с аппаратом.

- Итак, - говорю я с видом фокусника, - отражение - не более чем картинка
на стеклянной плоскости. От нас до плоскости зеркала - примерно полтора
метра. Наводим резкость...

Я кручу лимб объектива и через секунду вижу резкое изображение рамы
зеркала и нескольких засохших пятнышек лака для волос, прилипших к стеклу.

- Поверхность зеркала - в резкости. Убедись сама, Катенька.

- Да, - она смотрит в глазок "Зенита". - И что?

- А теперь посмотри на свое отражение!

- Та-ак. Ой, нерезко! А почему?

- Да потому, что твое отражение не на поверхности! Оно в глубине зеркала,
понимаешь? Оно - в Зазеркалье.

- Здорово! - восхищенно говорит Катенька. - Но почему?

- Не знаю. Мое дело - находить и описывать Явления. А объясняют их совсем
другие люди.

- Здорово, - зачарованно повторяет она. - Надо будет Вовке показать.

Вовка - ее сын. Я его от всей души не люблю. Вернее, разлюбил. Раньше это
было очаровательное игривое существо, которое постоянно баловалось и
шкодило, а будучи застигнутым, с громким визгом и смехом убегало и пряталось
под диван или за кресло. Теперь это маленький тиран и скандалист, который
умеет только требовать, требовать и требовать... Он не виноват. Это
безотцовщина.

...Я возвращаюсь от Катеньки в первом часу ночи. Вот и мой дом. Лера
открывает мне дверь и слабо улыбается.

- Я волновалась... Ты на работе задержался?

- Да, - отвечаю я и валюсь спать. Господи, как же легко я научился ей
врать...

ОТЪЕЗД

Меня разбудил кашель дворника, проникший через открытую форточку. Через
несколько минут злорадно запищал будильник.

- Сейчас встану, приготовлю завтрак, - пробормотала сквозь сон Лера.

- Спи, я сам, - шепнул я, слезая с кровати.

Город был тихим, пустым и влажным от утреннего тумана. Дворник продолжал
покашливать, скребя метлой по асфальту.

Я поставил чайник, умылся и по привычке полез в шкаф за своим серым
двубортным пиджаком. Но потом вспомнил, что на сегодняшний день форма одежды
другая. И повесил пиджак обратно, бережно стряхнув с него пару невидимых
пылинок.

К костюмам я отношусь уважительно. Потому, что это не просто одежда. Это
оболочка, дорогой футляр, надежная защита от косых взглядов. Он должен быть
безукоризненным, ведь у нас и по сей день принято встречать по одежке. Если
вдруг на моем пиджаке появится неаккуратная складка или пятно, то человека,
с которым я общаюсь, это может навести на нечаянную мысль о невнимательной
жене или плохо убранной кухне с каплями борща на столе, как это бывает у
простых людей. Нет и еще раз нет. Сотрудник Ведомства не имеет права быть
похожим на обычного человека. Глядя на меня, никто не должен догадаться или
даже заподозрить, что у меня дома текут краны и отклеиваются обои. Ведомство
выше земных неурядиц. Этой святой цели служат и наши строгие костюмы, и
дорогая парфюмерия, и личные парикмахеры.

Но сегодня все иначе. Сегодня я - работяга-геодезист, а значит, нужно
надеть линялые армейские штаны, тельняшку, ботинки с ржавыми заклепками.
Бриться необязательно. Одеколон - вообще противопоказан.

Это дома или в гостях геодезисты могут быть щеголями. А на работе, в
глухой деревне, где грязи по уши, запах "Кристиан Диор" может вызвать только
дружеский совет окружающих: похмеляться дешевле "Тройным"...

Утренняя прохлада уже начала отступать с городских улиц, прячась в
подвалах и щелях между домов. Все чаще сердитыми жуками проносились одинокие
машины. Я чувствовал легкую обиду. Хотелось, чтобы подольше город
принадлежал только мне и дворникам.

На вокзале не было никакого утра. Его никогда там не бывает из-за
круглосуточного режима. Возле огромного стенда с расписанием прохаживался
туда-сюда Петька с сумкой за плечом. Я издалека узнал его по выгоревшей
добела панаме-"афганке", которую он брал с собой, как талисман, в любую
загородную поездку - от пикника до спецоперации.

- Привет, Петя. Что такой хмурый?

- А-а... - Петька с досадой махнул рукой. - Полночи не спал - зуб
разболелся.

- Мог бы вызвать дежурную машину, тебя отвезли бы в круглосуточную
стоматологию. Все-таки в экспедицию выезжаем.

- Да ладно... Я его анальгином, а потом заснул.

- А где Гришаня?

- Пока не видно. Но, чувствую, уже рядом. Да, я тоже это чувствовал. И
мог легко представить, как наш Гришаня сейчас нервничает, поминутно глядя на
часы, мысленно подгоняет троллейбус и шепчет одними губами: "Я уже близко...
Подождите, я сейчас буду..."

Самое интересное, что водители действительно поторапливаются, если у них
в салоне опаздывающий Гришаня. Назвать это телепатией я не могу по
профессиональным соображениям. Феномен Гришани, как и сотен других
зарегистрированных аномалов, всесторонне изучен и описан в справках и
отчетах экспертиз.

Но слова "телепатия" в его личном деле нет, это точно. Телепатия,