Чтение 4–й страницы книги ~Продажные твари~

оправдаться перед самим собой.

Он не бандит и не убийца. Он врач, хирург, но в последние полтора года
ему приходилось лечить бандитов и убийц, извлекать из них пули и осколки,
спасать им жизнь.

Полтора года назад Вадима Николаевича Ревенко, лучшего хирурга областной
больницы, подняли ночью с постели и под дулом автомата повезли через границу
в горное селение. Он должен был прооперировать трех раненых. Кто эти
раненые, он понял сразу и испугался. Но перед ним находились умирающие люди,
и он спас их. Впрочем, и себя тоже.

Он не отходил от операционного стола сутками. В фельдшерском пункте
горного села устроили нечто вроде полевого госпиталя. В распоряжении Вадима
Николаевича оказался только местный фельдшер-абхазец.

Для спасения своих раненых бандиты не жалели ничего, делали что могли:
доставали дорогие лекарства, американские шовные и перевязочные материалы,
немецкие хирургические инструменты. И деньги ему, Ревенко, платили немалые.

А потом, возвращаясь домой и включая телевизор, он видел фотографии тех,
кого только что спас. Они находились в розыске, за каждым тянулся кровавый
след расстрелянных заложников, растерзанных пленных российских солдат,
терактов...

Город, в котором он родился и вырос, являлся областным центром
российского Причерноморья, знаменитым курортом. Благополучие и процветание
края держалось на нескольких крупных мафиозных группировках, то враждующих,
то мирящихся. Мафии разделялись по национальному признаку. В городе, кроме
русских и украинцев, жило несколько кавказских народов, и доктор с детства
знал два кавказских языка.

Он лечил всех, без разбора. Ему неважно, кто лег к нему на операционный
стол - добропорядочный горожанин, секретарь райкома партии, рыночный
торговец или крупный уголовный авторитет. Больной для него - только больной,
и социальный статус не имел значения.

Если в благодарность за удачную операцию ему дарили дорогие подарки или
давали деньги в конверте, он не отказывался. Он знал, что его труд стоит
очень дорого, а на больничную зарплату прожить невозможно. Тот, кто мог и
считал нужным платить, - платил. А кто не мог, того Ревенко оперировал
бесплатно, и качество операции от этого не менялось. Его руки были для всех
одинаковы - и для крестных отцов местных мафий, и для полунищих старушек, и
для глав городской и областной администрации.

Теперь он оперировал еще и чеченских бандитов, которые прятались здесь, в
горах. Когда за ним приезжали во второй, в третий, в десятый раз, он уже без
всякого насилия садился в машину и отправлялся спасать раненых. Эти
истекающие кровью, полумертвые, гангренозные, завшивленные чеченцы стали для
него такими же больными, как все другие. Каждый раз, борясь за жизнь
какого-нибудь очередного полевого командира или рядового боевика, он не мог
потом пойти и донести на него, хотя понимал: как только этот больной встанет
на ноги, он опять начнет убивать, взрывать и брать заложников.

Да и куда он мог сунуться со своей информацией? Он знал: местная милиция
куплена с потрохами, в местном ФСБ каждый второй получает чеченские деньги.
Наверняка в Москве их получает каждый пятый. Где гарантия, что со своей
информацией он не попадет именно к этому - пятому?

Через три месяца он все-таки попытался улететь в Москву, сославшись на
Международную конференцию по экстренной хирургии, на которую получил
официальное приглашение. В местном аэропорту к нему подошли двое, спереди и
сзади, вплотную. Стоявший сзади держал под курткой пистолет, дуло уперлось
Вадиму Николаевичу в спину. Тот, что спереди, глядел ему в глаза и дышал в
лицо запахом табака и шашлыка.

- Не надо тебе лететь в Москву, доктор. Ты здесь очень нужен, - произнес
он тихо и ласково по-абхазски.

В тот момент в душе его будто щелкнул и бешено застучал часовой механизм
взрывного устройства. Он почувствовал: рано или поздно это устройство
сработает. Остановить, отключить его уже невозможно.

За ним неусыпно следили, контролировали каждый шаг чеченцы. А вскоре
прибавился к этому смутный интерес со стороны российских спецслужб - то ли
ФСБ, то ли ГРУ.

Время шло. Как член Международной ассоциации экстренной хирургии, Вадим
Николаевич имел право на безвизовый проезд в любые районы военных действий и
лагерей беженцев. Он продолжал ездить через границу, расположенную вдоль
реки Чандры, то на своей "Тойоте", то на военном "газике", предоставленном
вместе с шофером-абхазцем к его услугам.

Месяц назад в село привезли очередного полевого командира с
множественными осколочными ранениями брюшной полости. Человека этого знала
вся Россия как одного из самых кровавых лидеров террористов. Он находился в
розыске, в "Новостях" сообщали, будто он пропал без вести, а он между тем
лежал на операционном столе в маленьком горном селении, и доктор Ревенко
больше суток боролся за его жизнь.

Бандит быстро шел на поправку. Но чем лучше чувствовал себя пациент, тем
мрачней и тревожней становился доктор. Он отдавал себе отчет в том, что,
спасая жизнь Ахмеджанову, заранее обрекает на смерть множество ни в чем не
повинных людей.

Вадим не сомневался: сейчас в городе работает несколько серьезных агентов
российских спецслужб. Они должны заниматься предстоящими губернаторскими
выборами и связями кандидатов с чеченцами, засевшими в горах. Но как выйти
на реального, а не опереточного агента? И до какой степени можно ему
доверять? Ведь не случайно до сих пор не пойман и не посажен на скамью
подсудимых ни один из серьезных чеченских лидеров.

Даже если представить, что ему повезет, удастся каким-то образом
прорваться сквозь чеченскую слежку, выйти на нужного человека, дать ему
полную информацию о крупной чеченской базе в горах и об Аслане Ахмеджанове,
он все равно рискует головой. Такую информацию наверняка захотят проверить.
Ведь послать в горы, на территорию дружественного государства отряд
спецназа, вести там настоящие боевые действия - это не шутки. Те, кто
заинтересован в аресте Ахмеджанова, обязаны действовать наверняка.

А какие он может представить доказательства? Клок волос из бороды
бандита? Или любительскую фотографию на фоне гор? "Давай, Аслан, я тебя
сфотографирую на память?"

Как бы мало времени ни ушло на проверку, его в любом случае хватит, чтобы
Ахмеджанов исчез, а доктора пристрелили. О том, как поставлена служба
информации в городе и в горах, доктор знал очень хорошо.

Оставить все как есть, дать Ахмеджанову окрепнуть, встать на ноги Вадим
не мог. Прикончить бандита по-тихому, каким-нибудь медицинским способом тоже
не мог. Рука не поднималась. Слишком долго и трудно он спасал этого
человека. Да и потом, это равносильно самоубийству: вычислили бы тут же, без
вскрытия и судебно-медицинской экспертизы.

Иногда ему хотелось хоть с кем-нибудь поделиться всеми этими
навалившимися вопросами. Но рядом не было ни души.

Жена ушла от Вадима десять лет назад к заезжему москвичу-курортнику. Сыну
тогда исполнилось пятнадцать. До окончания школы мальчик жил с отцом, к
матери в Москву приезжал на каникулы, а после десятого класса переехал
совсем - поступил на биофак Московского университета, на втором курсе
женился на канадке украинского происхождения, теперь жил в Квебеке. Письма
от него Вадим получал все реже.

Иногда появлялись женщины, но надолго почему-то не задерживались. Он
считал, дело в его дурном замкнутом характере, но на самом деле просто не
нашлось еще такой женщины, которую ему хотелось бы удержать.

В гостиной над камином висела большая репродукция известной картины Пабло
Пикассо "Девочка на шаре". Он любил смотреть на хрупкую удлиненную фигурку,
балансирующую на большом цирковом шаре на фоне накачанного тяжеловеса.
Постепенно нарисованная девочка стала полноправной обитательницей его дома,
иногда он ловил себя на том, что мысленно беседует с ней. А однажды даже
признался себе, что из всех женщин, которых когда-либо знал, по-настоящему
хочет только одну. Но ее не существует. Она просто нарисована великим
художником. В жизни не бывает таких линий, такой хрупкости и нежности. Свою
танцовщицу-циркачку Пикассо, вероятно, просто выдумал, намечтал себе, увидел
во сне.

Вадиму она тоже снилась иногда - но и во сне она оставалась
нарисованной...

Как в высококлассном хирурге в нем нуждались многие. Для большинства
женщин мог бы составить завидную партию как очень состоятельный
сорокапятилетний холостяк. Но ни благодарные больные, ни жаждущие выгодного
брака дамы и девицы не могли скрасить его одиночество. Имелось, правда, одно
существо, к которому Вадим успел привязаться в последнее время. Это был
живой человек, не нарисованный, но немой и слабоумный.

Полы в горном госпитале мыл странный больной старик по имени Иван.
Сначала Вадим обратил внимание на русское имя. Потом заметил, что Иван
выглядит, вероятно, значительно старше своих лет. А потом понял: слабоумие и
немота - не врожденные. Под прозрачным седым пухом на голове просматривались
страшные, глубокие шрамы, зажившие без всякой медицинской помощи. Слабоумие
являлось следствием тяжелой черепно-мозговой травмы.

Иван не говорил, только мычал. Но доктору показалось, что он все слышит и
понимает. Вадим примерно представлял себе, каким образом мог попасть этот
молодой старик в горное село. У чеченцев и абхазцев еще лет пятнадцать назад
появилась своеобразная мода на русских рабов.

На вокзалах, в курортных городах высматривали и вычисляли "живой товар".
Как правило, попадались демобилизованные солдаты, молодые беспечные одинокие
провинциалы, ищущие заработка, чтобы красиво пожить на курорте. Их ловко
подманивали, поили до бесчувствия, добавляя в водку сильное снотворное или
наркотики, потом переправляли в горы. Там эти люди выполняли самую черную
работу, их использовали в производстве опиума, они ходили за скотиной и сами
постепенно превращались в покорных животных. Какое-то время их держали на
одуряющих, разрушающих мозг наркотиках, а потом они уже сами не хотели
никуда бежать.

Только встретив Ивана, доктор понял, что и прежде приходилось ему видеть