Чтение 4–й страницы книги ~Великолепные гепарды~

- Серьезнее.

- Судя по возрасту, капитан или майор?

- Полковник.

- О, даже так... Понимаете, Адам, лично я была далека от таких дел,
но есть обстоятельство... Хотя вы, наверное, никакой не Адам...

- Разумеется. Но какой-то отрезок времени мне предстоит быть Адамом
Гартом, так что так и зовите. И помните, что я чертовски любознателен - не
по складу характера, а по профессии мне все нужно знать и всюду совать
нос. Можно, я буду иногда задавать вопросы?

- Можно.

- Я вам не помешал своим вторжением? Ну, скажем: устоявшиеся
привычки, личная жизнь? Только откровенно.

- Может быть, так даже лучше, - тихо сказала красивая женщина Анна,
не поднимая глаз, и мне не понравились надрывные нотки ее голоса. - Вы
будете часто уходить из дома?

- Наверное.

- Вечерами тоже?

- Скорее всего. Вам нужно, чтобы вечерами меня здесь, не было?

- Наоборот. Я... Вчера... Зипперлейн пожилой человек, полицейский с
большим стажем, у него есть оружие, так что вечера его не пугают, и он бы
меня не понял... А может, и понял бы...

- Вы, главное, не волнуйтесь, - я осторожно взял ее тонкие теплые
пальцы, она заглянула мне в глаза, и этот взгляд не понравился еще больше
- я понял, что только огромным усилием воли она удерживается от того,
чтобы не броситься мне на шею, прижаться и зарыдать в голос. Плевать, что
она видит меня впервые, - ей необходимо выплакаться первому встречному.
Интересные дела, надо же довести человека до такого состояния...

- Так, - сказал я. - Вы хотите сказать, что вечерами здесь полезно
иметь при себе оружие?

- Нет, вы не поняли, - она поколебалась, потом решительно закончила:
- Мне страшно сидеть дома вечерами. Одной.

- Почему одной? У вас же есть сын.

- Мы сами не знаем, есть ли у нас дети...

- Ах, вот как, - сказал я, чтобы только не молчать.

- Не подумайте, ради бога, что я сошла с ума. Потом вы поймете, вы
очень быстро все поймете...

Хочется верить, подумал я. Пожалуй, сейчас ее вполне можно принять за
истеричку, страдающую манией преследования. Но в этом городе с его
головоломками нужно забыть привычные штампы. Над ее страхами как-то не
хочется смеяться - не испугаться бы чего-нибудь самому, ведь даже с самыми
бесстрашными здесь происходят пугающие метаморфозы. Я читал донесения
Лонера и не мог поверить, что их написал Звездочет. А потом он вдобавок...
Я слушал, что говорят о Некере, и не мог поверить, что это о Роланде
говорят...

- Вы считаете, что я не в себе? - спросила она напрямик, не отнимая
руки.

- Ну что вы. Вы очень красивая, очень милая, вы мне кажетесь
абсолютно нормальной, только сильно напуганной, - я смотрел ей в глаза,
старался говорить убедительнее. - Успокойтесь, ради бога. У вас теперь
полковник в доме, сам кого хочешь напугает, так что ему ваши страхи? Он и
с ними разделается. Знаете, мне дали хороший совет, и я намерен ему
следовать - ничему не удивляться. Поможет, как думаете?

- Не знаю... Вы тактичный человек.

- Иногда, вне службы.

- Вы даже не спросили, чего я боюсь.

- Потому что я, кажется, догадываюсь _к_о_г_о_...

- Вот видите. Страшно, да?

- Возможно...

- У вас есть дети?

- Господи, откуда...

- Тогда вы не поймете.

- Я могу понять, что это страшно. Насколько это страшно, я пока
понять не могу...

Она отняла руку:

- Я пойду. Вы хотите есть?

- Честно говоря, не отказался бы.

- Я накрою стол на веранде. Приходите минут через десять.

Она вышла, тихо притворив за собой дверь. Я расстегнул чемодан и стал
устраиваться. Достал пистолет из футляра, имитирующего толстую книгу с
завлекательным названием "Фонетические особенности южнотохарских наречий",
и задумался: нужен он или пока что нет? Остановился на компромиссе -
вставил обойму и засунул пистолет под подушку. В соответствии с традициями
жанра. Потом в соответствии с традициями собственных привычек закурил,
включил телевизор и сел в кресло.

Сквозь клубы дыма неслись конники в треуголках. Взблескивали палаши,
падали под копыта знамена, палили пушки. Одни побеждали, другие
деморализованно драпали, и их рубили. Кто кого - абсолютно непонятно.

Итак? Строго говоря, любая операция может считаться начавшейся только
тогда, когда ты начинаешь думать над собранной информацией. А информации у
меня и нет. Появление Чавдара и его переряженных в обычную пехоту ювелиров
можно объяснить просто - в городе есть некоторое количество элементов,
которых нужно обезвредить. Очередная банда.

С ретцелькиндами - полный туман. Сакраментальная проблема "отцов и
детей", судя по всему, выступает в качественно новом обличье. Детей просто
боятся. Анна боится вечерами оставаться в обществе собственного сына.
Чего-то боится Зипперлейн, комиссар полиции с тридцатилетним стажем. А
чего следует бояться мне? Наверняка есть что-то, чего мне следует
бояться...

Так ничего и не придумав, я вышел на веранду. Анна сидела за
столиком, накрытым для вечернего чая, а в глубине сада, возле клумбы с
пионами, возился светловолосый мальчишка лет шести. Я охотно поговорил бы
с ним, но не знал, с чего начать, - у меня не было никакого опыта общения
с детьми, я понятия не имел, как подступать к этим маленьким человечкам.
Между прочим, эти самые детки, детишки, херувимчики розовощекие сумели
каким-то образом напугать Лонера - до сумасшествия и самоубийства...

Я сел. Анна налила мне кофе в пузатенькую чашку и пододвинула
печенье.

- Вам понравился наш город?

Чтоб ему провалиться, подумал я и сказал:

- Красивый город. И сад у вас красивый. Сами ухаживаете?

- Сама. Вы любите цветы?

- Как сказать... - пожал я плечами.

Наверное, все-таки не люблю. Не за что. С цветами я, как правило,
сталкиваюсь, когда их в виде венков и букетов кладут на могилы. Возлагают.
В жизни таких, как я, цветам отведена строго определенная роль. За что же
их, спрашивается, любить, если они всегда - знак утраты и скорби?

- Хотите еще печенья? - спросила Анна, когда разговор о цветах
безнадежно забуксовал.

- Хочу, - сказал я, обернулся и перехватил ее взгляд - беззвучный
вопль.

Обернулся туда и сам едва не закричал. Мальчишка стоял у дерева
метрах в десяти от веранды, и к нему ползла змея, голубой кронтан,
ядовитая тварь была уже на дорожке, на желтом песке, в метре от ребенка, а
он не двигался, хотя прекрасно видел ее и мог убежать. Голубая тугая лента
медленно и бесшумно струилась, раздвигая тоненькие стебельки пионов, мой
пистолет остался в комнате, ребенок застыл, Анна застыла, застыл весь
мир...

Я метнул пику для льда, каким-то чудом оказавшуюся на столе.
Перемахнул через перила, в два прыжка достиг дорожки, и голова приколотой
к земле змеи хрустнула под моим каблуком.

- Что же ты, малыш... - Я наклонился к нему, хотел что-то сказать, но
натолкнулся на его взгляд, как на стеклянную стену, как выстрел.

Зипперлейн был прав. Они другие, и словами этого не выразить. Мне
положено разбираться в любых чувствах, которые могут выражать глаза
человека, но сейчас я не мог перевести свои ощущения в слова.

Можно сказать, что он смотрел презрительно. Или свысока. Или
равнодушно, как на досадную помеху. Или злобно. Или сожалея о том, что я
сделал. Каждое из этих слов имело свой смысл и было бы уместно при других
обстоятельствах, но здесь все слова, вместе взятые и в отдельности, не
стоили ничего. Они не годились для описания его взгляда. Всего моего опыта
хватало только на то, чтобы понять: я сделал что-то абсолютно ненужное, и
маленький человечек отметает меня, не собирается разговаривать, что-то
объяснять. Что он другой. Что между нами - стена.

Я оглянулся - Анна стояла на прежнем месте, она даже не смотрела в
нашу сторону. Она его боялась и не могла найти с ним общего языка, но вряд
ли от этих невзгод она стала столь бессердечной, что не сказала ни слова,
не подошла к сыну, только что избежавшему укуса ядовитой змеи. Стало быть,
она с самого начала знала, что никакой опасности нет...

Мальчишка прошел мимо меня, как мимо пустого места, присел на
корточки над неподвижной змеей. Я отвернулся, чувствуя себя лишним,
бессильным, напрочь опозорившимся. И тихонечко побрел обратно на веранду.

Анна убирала со стола.

- Вам не нужно было этого делать... - тихо сказала она.

- Ну откуда я знал? - так же тихо ответил я. - Значит, и это...

- И это тоже.

- Анна, можно мне посмотреть его комнату?

Ей очень хотелось послать меня ко всем чертям, но она понимала, что
не во мне дело.

- Господи, делайте что угодно... Там, направо.

Я проскользнул в дом. Конечно, вот эта дверь, разрисованная забавными