Чтение 4–й страницы книги ~Гран-при для убийцы~

Ваш террорист будет арестован уже сегодня ночью, можете в этом не сомневаться.

Как только он покажется в аэропорту, он обречен.

— Нужно обратить особое внимание и на его груз, — напомнил генерал Райский, — если он попытается что-либо сдать, следует немедленно изъять этот груз. И вообще тщательно проверить багаж всех пассажиров.

— Сделаем, — пообещал руководитель таможенного комитета, — я скажу, чтобы проверяли все, вплоть до личного досмотра, если понадобится.

— Нет-нет, — улыбнулся Райский, по-русски он говорил свободно, даже лучше некоторых своих собеседников, — главное — не перегнуть палку. Чтобы террорист ничего не заподозрил.

— Правильно, — поддержал его министр, — проверите весь груз еще раз после задержания террориста. Как только его арестуют, мы вывезем его в нашу тюрьму, а потом через несколько дней вы сможете забрать его с собой в Израиль.

Наш изолятор находится в самом здании, внизу, под нами. Поэтому можете не волноваться.

— Я бы хотел, чтобы он оставался в отдельной камере, — попросил Райский.

— Вообще-то у нас с этим сложно, — честно признался министр, — свободных камер практически нет. Но мы обязательно что-нибудь придумаем.

— Он очень опасен, — еще раз предупредил Райский, — мало арестовать его. Нужно сделать так, чтобы он не сбежал.

— При мне из нашей тюрьмы еще никто не сбегал, — нахмурился министр.

Уже позже, когда Райский вышел из кабинета в сопровождении нескольких своих офицеров, он обернулся к одному из них:

— Что он имел в виду, когда говорил о побегах из их внутренней тюрьмы?

— При прежнем министре отсюда сбежало сразу несколько человек, в том числе и бывший министр обороны, — пояснил офицер, который был выходцем из Баку, — после этого вокруг здания сделали решетку и усилили охрану.

— А где сейчас прежний министр безопасности?

— В этой тюрьме.

— А сбежавший министр обороны?

— Там же.

Райский пожал плечами.

— Мне иногда трудно бывает понять логику внутренних событий в бывших республиках Советского Союза. Павел, вы действительно знали Дронго до отъезда в Израиль?

— Я уехал десять лет назад, но уже тогда он был довольно интересным человеком. Он часто уезжал в непонятные командировки, и в городе говорили, что он работает в какой-то международной организации. Теперь я понимаю, что именно тогда происходило. Но я и не думал, что это именно Дронго. Я ведь уехал еще до всех этих событий, в восемьдесят седьмом.

— Я с ним встречался в прошлом году, — откровенно признался Райский.

Они сели в автомобиль, выделенный для их делегации.

— Он вам не понравился? — спросил Павел.

— Мне он показался достаточно экстравагантным, — хмуро признался Райский, — давайте лучше поездим по городу. К стыду своему должен признаться, что я не был в этом городе ни разу в жизни.

— Договорились, — засмеялся Павел, — я покажу вам все лучшие места.

Уже около полуночи в аэропорту все было готово к аресту. Нескольких сотрудников службы безопасности переодели в таможенников и пограничников. За стойку компании, где оформляли пассажиров, также встал один из офицеров Министерства национальной безопасности. Все было готово к приему террориста.

В половине первого началась регистрация. Внешне она проходила спокойно.

Многие пассажиры были утомлены ночным бдением и довольно вяло проходили таможенный и пограничный контроль. Райский сидел в комнате начальника службы безопасности, ожидая, когда наконец его позовут. Его офицеры, владевшие русским и азербайджанским языками, смешавшись с толпой провожающих, внимательно наблюдали за пассажирами.

Без десяти час к стойке подошел невысокий мужчина и подал свой паспорт и билет. Оформлявший документы сотрудник службы безопасности сразу увидел знакомый номер паспорта и уже известную фамилию. Он подал знак стоявшему невдалеке своему напарнику. Тот передал по цепочке. В кабинет руководителя службы безопасности вбежал один из сотрудников. Запыхавшись, он произнес:

— Он оформляется.

Райский тяжело вздохнул. До самого последнего момента он не верил, что Ахмед Мурсал появится в аэропорту. Он не верил в подобную удачу.

— У него большой багаж? — спросил генерал.

— Два чемодана. Их уже проверили, — доложил сотрудник.

— Идемте, — поднялся Райский и направился из кабинета. За ним поспешили остальные.

Если бы давали премию за идеальный арест, ее бы в этот вечер получили азербайджанские спецслужбы. Кто-то позвал незнакомца, а когда он обернулся, ему молниеносно на руки надели наручники, и окружили сразу несколько человек.

— Вы арестованы, — громко сказал старший офицер службы безопасности, руководивший группой захвата.

Генерал Райский сделал несколько шагов к арестованному, чувствуя непривычное волнение.

Взглянул на того…

— Это не он, — быстро сказал генерал, — мы взяли не того.

— Что? — обернулся к нему руководитель группы захвата.

— Это не он, — сдерживая раздражение, повторил генерал. — Кто вы такой?

— спросил он по-английски у арестованного.

— Я канадский гражданин Анвер Махмуд, — удивленно сказал незнакомец, — почему меня арестовали?

— Это вам расскажут они, — генерал махнул рукой, показывая на стоявших представителей местных спецслужб. И, повернувшись, пошел к выходу. Его догнал Павел.

— Что будем делать? — спросил тот.

— Он опять нас обманул, — зло сказал генерал. — Можешь не сомневаться, здесь был настоящий Анвер Махмуд. Просто он воспользовался другим паспортом, который выдал ему кто-то из сообщников Ахмеда Мурсала. Но теперь уже поздно.

Наш клиент наверняка уже покинул Баку. Райский вышел из здания. Поднял голову.

— Сегодня в Баку праздник, — негромко пояснил стоявший позади Павел. — Они отмечают Навруз-Байрам, новый год по местным обычаям начинается в день весеннего равноденствия.

— Павел, — обернулся к нему генерал, — я думаю, что нам нужно изменить вектор поиска. Как вы относитесь к тому, чтобы найти вашего бывшего сокурсника?

Может, действительно я отношусь к нему слишком предвзято?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Город шпионов

Москва. 24 марта 1997 года

Жизнь на два города делала его меланхоликом. Имея квартиры в Москве и Баку, он старался соблюдать некий баланс, при котором жил поочередно, по несколько месяцев, то в одном, то в другом городе. Города были столицами разных государств, и он все более явственно замечал, как расколовшаяся на многочисленные куски бывшая Атлантида его Родины дрейфует по своим особым законам, а прежние составные части единого целого с одинаковой скоростью расходятся в разные стороны.

Он не любил политиков. Они казались ему фокусниками, менявшими свои убеждения и принципы в зависимости от сложившейся конъюнктуры. Они меняли свои маски так часто и беззастенчиво, так наглядно старались приспособиться к новым условиям, что он просто разучился удивляться. Конец девяностых годов, век подходил к концу. Это был самый страшный и самый сложный век в истории человечества, и общая усталость от накопившихся проблем — двух мировых войн, океана крови, пролитой в этом столетии, затмившем своей жестокостью все предыдущие, казалось, давит на людей. Конец века был крахом многих идей, многих воззрений. Многие миллионы людей пессимистически смотрели в будущее, не ожидая ничего хорошего от грядущего тысячелетия. Неизмеримо выросшее могущество человека за сто лет не сделало жизнь людей лучше, вместо ожидаемого совершенства человека, о котором так страстно мечтали мыслители в прошлом веке, лишь усовершенствовало орудия убийства, позволив именно в двадцатом столетии дважды применить атомное оружие и получить «цивилизованных варваров» конца двадцатого века, когда культура заменялась штампами привычных понятий и комиксов, общее образование — суррогатом специального обучения, готовившего человека к своей строго функциональной профессии, а гармоничное развитие оставалось лишь утопией немногих мечтателей.

Оставалось ждать конца этого века. Что он, собственно, и делал, продолжая свое существование в двух параллельных, но уже разных мирах, которые продолжали отдаляться друг от друга. Полученные гонорары от прежних расследований позволяли ему вести довольно сносное существование, и он, не испытывая материальных проблем, последние полтора месяца провел в Москве, почти не выходя из дома, отправляясь в магазины лишь за необходимыми покупками. Зато теперь у него было довольно много времени, чтобы наконец прочитать привезенные книги, в том числе и новые романы американских фантастов, изданные в последние несколько лет.

В последние недели он плохо спал. Сказывался и сердечный приступ, который свалил его во Франции. Врачи сообщили ему, что у него было лишь повреждение задней стенки сердца. Он не знал точно, что это такое, но понимал, отчего это произошло. За время своих многочисленных командировок и скитаний по всему миру он слишком много повидал, слишком много узнал, чтобы сердце могло оставаться безучастным к многочисленным трагедиям.

Он под считал, сколько раз ему приходилось становиться свидетелем изломанных судеб, неудавшихся жизней, рухнувших надежд. Он вспомнил, сколько раз сталкивался с человеческой подлостью и коварством, с цинизмом и насилием.

Вспомнил, сколько убитых и раздавленных преступлениями людей он встречал в своей жизни, вспомнил погибших друзей, и ему стало страшно. Впервые в жизни. Он вдруг осознал, что давно превысил тот предел познания человеческого горя, который должен быть у нормального человека.

Теперь сердце болело все сильнее, а размышления о собственной судьбе занимали все свободное время. Он стал ловить себя на мысли, что постепенно привык к чужому горю и чужим страданием, словно все это не могло коснуться и его самого. Может, поэтому он инстинктивно избегал любых разговоров по поводу создания собственной семьи. Может, поэтому встреченные им в жизни женщины не задерживались в его судьбе, ибо он сам не находил в себе мужества предложить им остаться. И может, поэтому он, оставшийся теперь один, к тридцати восьми годам вдруг начал бояться собственной смерти.

За многие годы своего одиночества он привык спать один. Но теперь по ночам он не мог заснуть. Внезапно заболевшее сердце словно разбудило в нем все те прежние страхи, которые он однажды испытал в подростковом возрасте, осознав, что рано или поздно умрет не только он, но и все, кто его окружают и кого он любит. Это волновало его тогда некоторое время. Но теперь, с годами, это начало волновать его совсем по-другому. Словно он боялся собственной смерти, как обрыва длинной и сложной цепи человеческих организмов, приведших в конце концов к его собственному рождению.

Он даже отправился к врачам, но, кроме немного повышенного давления, у него ничего не нашли. Кардиолог прописал таблетки, ему сняли кардиограмму. Но он сам знал, что дело не в его болезни. Он был здоров, относительно здоров, как может быть здоровым человек, которому почти сорок, который дважды был ранен, который слишком часто принимал на себя боль и разочарования других людей. Но он все равно был болен. Это была болезнь «среднего возраста», когда прежние идеалы казались утраченными, а ничего нового впереди не ждало.

Дронго был одним из тех, кто никогда не мог смириться с развалом собственной страны. Для него понятие «родина» вмещало ту огромную страну, в которой он родился, воспитывался, вырос. И которую защищал в силу своих возможностей. И которая развалилась, когда ему было тридцать два года.

Нет, он не ходил на демонстрации с красными знаменами и не призывал вернуть «вождя народов», с портретами которого стояли многочисленные старушки.

Он и видел, и понимал изъяны и недостатки прежней системы. Но та страна, в которой он вырос и которую любил несмотря ни на что, уже не существовала. В некоторые города, любимые с детства, как Таллин или Рига, уже нельзя было попасть без визы. А его любимый Ленинград теперь назывался совсем другим именем, словно в насмешку над блокадниками, отстоявшими свой город и имеющими право на это название в тысячу раз больше, чем прежнее императорское Санкт-Петербург.

Но даже эта фантомная боль не могла заглушить реальной мысли, что восстановление прежней страны невозможно. В душе он все же надеялся на чудо, на обретение некоего единства пространства и территории. Но как аналитик и реалист видел расползающиеся в разные стороны суверенные территории, которые уже невозможно было собрать и склеить в прежнем виде.

Он отказывался от всех предложений, сделанных ему сразу несколькими государствами СНГ, предлагавшими перейти в их спецслужбы. Он не хотел работать на государственной службе. Жизнь частного лица, аналитика, который мог дать консультации или помочь в раскрытии загадочного преступления, могла приносить тот минимум для жизни, который обеспечивал его всем необходимым. Но позади осталась страна, в которой он жил, друзья, которых он потерял, работа, к которой он уже не смог бы вернуться. А впереди были неопределенность и смерть.

В последние недели он чаще всего думал именно о смерти. Ему казалось странным и несправедливым, что все люди от рождения, хорошие и плохие, совершающие нравственные поступки И аморальные мерзавцы, дети и старики, поклоняющиеся разным богам, все одинаково приговорены к смертной казни, отсрочка которой лишь усугубляла их страдания. Наделенный разумом человек рано или поздно понимал чудовищную несправедливость подобного закона природы, но обреченно мирился с нею, понимая, что ничего не сможет изменить. Подобная несправедливость абсолютно ко всем людям волновала самого Дронго как некий несправедливый уравниватель, делающий одинаково несчастными всех живущих.

Поэтому в последние дни он чаще лежал на кровати с открытыми глазами или читал по ночам, чтобы заснуть с первыми лучами солнца, словно не желая каждый раз встречать его восход и рождение нового дня, так стремительно сокращающего его собственное существование.

Телефонный звонок разбудил его в половине девятого вечера. По вечерам он предпочитал иногда вздремнуть, чтобы затем бодрствовать до утра. Ночь была у него самым плодотворным временем для работы, чтения и размышления. Он был ярко выраженной «совой» и предпочитал ночное бдение и дневной сон. Чертыхнувшись, он поднялся с дивана и подошел к аппарату. Поднял трубку.

— Слушаю вас, — недовольным голосом сказал он.

— Это Дронго? — спросил его незнакомец. Он поморщился. Когда разговор начинается таким образом, это не сулит ничего хорошего. Обычно так начинают разговор нетерпеливые дилетанты или суетящиеся чиновники, от которых ничего хорошего ждать не стоит.

— Нет, — ответил он глухим голосом, — вы ошиблись номером.