Чтение 4–й страницы книги ~Петля~

вещи носят модницы и в других городах. Кроме того, погибшая женщина вовсе
не была модницей и вещи ее не такие уж дорогие, но... как бы это сказать?
Сочетание их, что ли? Или манера носить? Нет, что-то еще в них было явно
московское, очень знакомое. Словом, не могу я этого объяснить.
- Ладно, ждем до завтра, - говорит Кузьмич. - Раз уж по горячим следам
сразу раскрыть не удалось. Может, ты и прав. Теперь вот что скажи: ты
место, где она свалилась, хорошо осмотрел?
Я давно жду этого вопроса. Еще бы мне не осмотреть то место! Тем более что
вчера вечером сыпал снег и следы отпечатались на нем превосходно. А
поскольку строители во главе со своим доблестным бригадиром, слава богу,
не очень-то утруждали себя с утра работой, то и натоптали они вокруг
котлована самую малость. Короче говоря, я довольно легко отыскал то место
на высоком земляном отвале, с которого упала вниз, в глубоченный котлован,
эта женщина. На этом самом месте я обнаружил следы ее сапожек. Кстати,
место это оказалось, вероятно, случайно самой высокой точкой над
котлованом. Но одна ли стояла здесь эта женщина? В первый момент я был
почти уверен, что одна. Хотя ее спутник и мог подняться чуть левее, откуда
снег осыпался или был сдут ветром. Поэтому окончательной уверенности, что
женщина была одна, у меня не было. Да и внутренне я как бы сопротивлялся
такому выводу. Но потом я вместе со следователем и ребятами из отделения
снова принялся внимательно осматривать всю площадку от ворот до котлована,
изрядно, надо сказать, уже истоптанную нами самими и рабочими. И кое-где
следы женских сапожек нами были все же обнаружены.
Однако главное открытие нас ждало чуть позже. В стороне от котлована, за
штабелями бетонных плит, возле забора, чудом сохранилось несколько
молоденьких березок. Здесь мы тоже обнаружили знакомые следы женских
сапожек, но рядом с ними оказались довольно четкие отпечатки грубых
мужских ботинок. Сомнений тут не было: мужчина и женщина пришли сюда
вместе, постояли возле березок и вместе же ушли. Вот только в каком
направлении они потом двигались, к котловану или к воротам, установить не
удалось: в нескольких шагах от березок следы оказались затоптанными. И
все-таки главный вывод не вызывал сомнений: женщина была на стройке не
одна. Отсюда, конечно, еще далеко до вывода, что тот мужчина является
убийцей, что это он сбросил свою спутницу в котлован. Но все же пищу для
размышлений и новых версий, а также еще один вполне конкретный объект для
розыска это открытие дает.
- М-да... - задумчиво произносит Кузьмич, когда я заканчиваю свой
подробный доклад. - Любопытно...
- Отпечаток снять не удалось? - интересуется Петя.
- Где ж тут снимешь, - я машу рукой. - Тонкий слой снега. Сфотографировали
под разными углами, и все.
- Ну что ж, - вздохнув, заключает Кузьмич. - Видимо, тебе, Лосев, это дело
и надо вести до конца. Особых сложностей тут нет, надо полагать. Это не
случайный грабитель или насильник. Это знакомый. И дела тут, скорей всего,
любовные. Как ты полагаешь?
Кузьмич смотрит на меня из-под стекол очков и, видимо подметив
недовольство в моем взгляде, усмехается.
- Ну конечно, снимем с тебя кое-что. Не волнуйся. Хотя по твоим годам на
перегрузку жаловаться негоже. Бывало, и не столько мы тянули.
- Во-первых, Федор Кузьмич, я не жалуюсь, - запальчиво возражаю я. - А
во-вторых, если хотите знать...
- Во-вторых, он не вам, он в профсоюз будет жаловаться, - смеется Петя.
- Предупредим конфликт, - тоже усмехается Кузьмич. - Дело по арбатской
группе передашь Денисову, когда он вернется из командировки.
Кузьмич нас отпускает, и я весьма довольный возвращаюсь к себе. Доволен я
тем, что с меня сняли очень муторное дело, в котором замешана уйма народу,
тут придется исписать горы бумаг, провести десятки длинных и скучнейших
допросов, опознаний и очных ставок. Дело, главным образом, носит
профилактический характер. Но при всей своей очевидной важности - а что
может быть важнее, чем не дать совершить опасное преступление? - дело это
невозможно громоздкое и объемное. Впрочем, радость моя длится не долго.
Уже в троллейбусе, по пути к Игорю в больницу, мне вдруг приходит в голову
неожиданная мысль: а почему, собственно говоря, Кузьмич вдруг проявил
такую чуткость и щедрость? Дал, видите ли, по его словам, пустяковое дело,
а забрал вон какое. Что-то раньше я не замечал с его стороны такого
благоволения к себе. Или он решил дать мне передохнуть после сложного
дела, которое я только что закончил? Что-то непохоже это все на нашего
Кузьмича. Что-то тут не так. Но Кузьмич не может знать по новому делу
больше, чем знаю я. И с его главным выводом, что дело быстро раскроется,
как только будет установлена личность той женщины, я тоже согласен. Но
главный ли это вывод? Не иначе как Кузьмич учуял в этом деле еще что-то.
Не иначе. Благотворительностью он не занимается, и награды в виде легкой
работы от него не дождешься.
Меня постепенно охватывают всякие опасения и подозрения. А главное, я
никак не могу понять, что такое мог учуять Кузьмич в этом деле. И это меня
больше всего злит. Конечно, сравняться с Кузьмичом в интуиции и опыте я не
мечтаю. Насчет опыта это когда-нибудь еще может случиться. Но в
интуиции... Вот я уже почти пять лет учусь у Кузьмича, прохожу его
"университеты". Пять лет! Это же еще один университетский курс, если
хотите. И я сам чувствую, сколько дали мне для моей профессиональной
квалификации эти годы, сколько жизненного опыта я приобрел. Да, видимо,
все может передать ученику такой человек, как наш Кузьмич, все, кроме
самого главного - своего таланта.
После такого неутешительного вывода настроение у меня окончательно
портится.

Троллейбус катится по длинной, плохо освещенной улице. Вот и моя
остановка. Я выскакиваю на обледенелый тротуар. Больница совсем недалеко.
Огромные белые корпуса ее с освещенными окнами в глубине темного сада
кажутся океанскими пароходами.
В шумном, просторном вестибюле - в этот час разрешены свидания, и все
"ходячие" больные спустились вниз - я сдаю пальто гардеробщице и,
прихватив кулек с апельсинами, приготовленными еще с утра, поднимаюсь на
третий этаж. В больницах, слава богу, перестали выдавать посетителям
халаты, за которыми была вечная очередь.
Иду по длинному, чистому коридору мимо палат, процедурных кабинетов,
небольшой, аккуратной столовой, отделенной от коридора стеклянной стенкой,
беленького столика дежурной сестры.
Палата Игоря в самом конце коридора. Она всего на двоих. Соседа Игоря я
заметил внизу, в вестибюле. Это молодой, застенчивый парень, студент
журналистского факультета по имени Элисбар. Он почти одного роста со мной,
но невозможно тощ.
Я, между прочим, привык обращать внимание на рост, потому что мой
собственный то радует меня, то огорчает. Метр восемьдесят девять, вот ведь
как вымахал. Отец уверяет, что это выскочил ген моего прадеда с его
стороны, который, единственный из четырех известных нам поколений нашего
рода, отличался таким же ростом. Никогда невозможно предсказать и даже
ожидать, какой ген в тебе проявится и к чему это приведет. Полезно,
однако, изучать семейную генеалогию, что там ни говори. Это, мне кажется,
отнюдь не только аристократические причуды. А мы почему-то занимаемся этим
применительно к собакам, ну, и, кажется, еще лошадям. Здесь мы видим
очевидную пользу и даже научный смысл.
Игоря я застаю одного. Он смотрит телепередачу. В проходе между кроватями,
на тумбочке, удобно разместился переносной телевизор "Юность". Прошлый раз
я этой роскоши в палате не заметил.
- Элисбару приволокли его любвеобильные старики, - здороваясь, с усмешкой
поясняет Игорь. - Чтобы ребенку было нескучно в компании с таким типом,
как я.
- Может быть, ты стал занудой или ипохондриком? - бодро осведомляюсь я,
даже слишком бодро, пожалуй.
- Эх, старик, - вздыхает Игорь. - Тут и не тем станешь. Гляди.
Он слегка откидывает одеяло и указывает на правую руку. С мучительным
напряжением Игорь пытается пошевелить пальцами, но они лишь еле заметно
вздрагивают, бледные, тонкие, совсем не его пальцы.
- Видал? - с отчаянием спрашивает он. - И говорят, так останется. Перебит
какой-то нерв.
- Это еще сто раз надо проверить, - возражаю я. - Мало ли что говорят.
Мне, например, отец рассказывал про одного профессора. За светило держали.
Так вот он одной больной заявил, что у нее на ноге гангрена и в опасности
вторая, и чуть эту ногу ей не отхватил. А то была простая трофическая
язва, которую вполне можно лечить. Представляешь? А тебя небось еще ни
один профессор-консультант не смотрел. Так что ничему пока не верь. И
выкинь из головы всякие глупые мысли. Выкинь! Я к тебе такого специалиста
приволоку, который тебе не только пальцы, но и голову починит, если надо.
Я говорю убежденно, с апломбом, пристроившись на постели в ногах у Игоря,
и очищаю ему апельсин.
Но Игорь как будто не слышит меня и ведет спор с кем-то другим, может быть
с самим собой.
- Куда я буду годиться? Куда я пойду? В юрисконсульты? Мне моя работа
нужна! Я же не могу без нее, что они, не понимают?!
- Ты погоди паниковать, - сурово говорю я. - Что-то я тебя не узнаю.
- Паниковать? - Игорь смотрит на меня с раздражением и вызовом. - Я могу
глупость совершить, просчет, могу на нож, на пулю нарваться. Но я не буду
паниковать, не умею, понял? - Он стискивает зубы и цедит, глядя куда-то в
пространство: - Я им докажу, что они врут. Сам докажу. Без твоих
специалистов. Увидишь.
- Это другой разговор, - соглашаюсь я. - Но все-таки мой старик тебя
посмотрит. Он сказал. Из чистого любопытства.
- Слушай, - Игорь неожиданно переходит на другое и даже приподнимается на
локте. - Кто сейчас той группой занимается, Кольки Быка? Они вот-вот на