Чтение 4–й страницы книги ~Всадники ниоткуда~

медуза. Только без щупалец.

- Не повторяй моих глупостей. Это - вещество, а не существо.

- Ты думаешь?

- Как и ты. Посмотри получше.

- А почему оно вздрагивает?

- Клубится. Это же газ или водяные пары. Или не водяные. А может
быть... пыль, - прибавил я неуверенно.

Малиновый змей остановился прямо над нами и начал снижаться. От нас его
отделяло метров пятьсот, не больше. Дрожащие края его загибались вниз и
темнели. Змей превращался в колокол.

- Дуб маврийский! - воскликнул я, вспомнив о кинокамере. - Снимать же
надо!

И бросился к своей "Харьковчанке". Проверить, работает ли аппарат и в
порядке ли кассета с цветной пленкой, было делом одной минуты. Я начал
снимать прямо из открытой двери, потом, спрыгнув на лед и обежав спаренные
снегоходы, нашел другой пункт для съемки. И тут только заметил, что мой
альтер эго стоит без камеры и растерянно наблюдает за моей суетней.

- Ты почему не снимаешь? - крикнул я, не отрываясь от видоискателя.

Он ответил не сразу и с какой-то непонятной медлительностью:

- Не... знаю. Что-то мешает... не могу.

- Что значит "не могу"?

- Не могу... объяснить.

Я уставился на него, даже забыв об угрозе с неба. Вот наконец это
различие! Значит, мы не совсем, не до конца одинаковые. Он переживает
нечто, меня совсем не затрагивающее. Ему что-то мешает, а я свободен. Не
задумываясь, я поймал его в объектив и запечатлел на фоне
снегохода-двойника. На мгновение я даже забыл о розовом облаке, но он
напомнил:

- Оно пикирует.

Малиновый колокол уже не опускался, а падал. Я инстинктивно отпрыгнул.

- Беги! - закричал я.

Мой новоявленный близнец наконец сдвинулся с места, но не побежал, а
как-то странно попятился к своей "Харьковчанке".

- Куда?! С ума сошел!

Колокол опускался прямо на него, но он даже не ответил. Я снова
прильнул к видоискателю: не упускать же такие кадры. Даже страх пропал,
потому что творившееся передо мной было поистине неземным феноменом.
Ничего подобного не снимал никогда ни один оператор.

Облако резко уменьшилось в размерах и потемнело. Теперь оно походило на
опрокинутую чашечку огромного тропического цветка. От земли его отделяло
метров шесть-семь, не больше.

- Берегись! - крикнул я.

Я вдруг забыл, что он тоже феномен, а не человек, и гигантским,
непостижимым для меня прыжком рванулся к нему на помощь. Как выяснилось,
помочь ему я все равно бы не мог, но прыжок сократил расстояние между нами
наполовину. Вторым прыжком я бы достал его. Но что-то не пустило меня,
даже отбросило назад, словно удар волны или ураганного ветра. Я чуть не
упал, но удержался, даже камеры из рук не выпустил. А чудовищный цветок
уже достиг земли, и теперь уже не малиновые, а багровые лепестки его,
диковинно пульсируя, прикрывали обоих двойников - снегоход и меня. Еще
секунда - и они коснулись запорошенного снегом льда. Теперь рядом с моей
"Харьковчанкой" возвышался странный багровый холм. Он словно пенился или
кипел, окутанный переливающейся малиновой дымкой. Словно электрические
разряды, вспыхивали в ней золотистые искорки. Я продолжал снимать,
стараясь в то же время подойти ближе. Шаг, еще шаг... еще... Ноги
наливались непонятной тяжестью, их словно гнуло, притягивало к ледяному
полю. Невидимый магнит в нем как бы приказывал: стоп, ни с места! Ни шагу
дальше. И я остановился.

Холм чуточку посветлел, из багрового опять стал малиновым и вдруг легко
взметнул вверх. Опрокинутая чашечка разрослась, порозовевшие края ее
медленно загибались вверх. Колокол превратился снова в змей, а розовое
облако в сгусток газа, клубящийся на ветру. Он ничего не унес с земли,
никаких сгущений или туманностей не было заметно в его воздушной толще, но
внизу на ледяном поле осталась только моя "Харьковчанка". Ее загадочный
двойник исчез так же внезапно, как и появился. Лишь на снегу еще виднелись
следы широченных гусениц, но ветер уже сдувал их, покрывая ровным пушистым
одеялом. Скрылось и "облако", пропало где-то за ребром ледяной стены. Я
посмотрел на часы. Прошло тридцать три минуты с тех пор, как я, очнувшись,
засек время.

Я испытывал необычное чувство облегчения от сознания того, что из моей
жизни ушло что-то очень страшное, страшное по своей необъяснимости, и еще
более страшное, потому что я уже начал привыкать к этой необъяснимости,
как сумасшедший к своему бреду. Бред улетучился вместе с розовым газом,
исчезла и невидимая преграда, не подпустившая меня к двойнику. Сейчас я
беспрепятственно подошел к своему снегоходу и сел на железную ступеньку,
не заботясь о том, что примерзну к ней на все крепчавшем морозце Ничто
меня уже не заботило, кроме мысли о том, как объяснить этот получасовой
кошмар. И во второй, и в третий, и в десятый раз, опустив голову на руки,
я спрашивал вслух:

- Что же, в сущности, произошло после катастрофы?

4. СУЩЕСТВО ИЛИ ВЕЩЕСТВО?

И мне ответили:

- Самое главное, что вы живы, Анохин. Честно говоря, я опасался самого
худшего.

Я поднял голову: передо мной стояли Зернов и Толька. Спрашивал Зернов,
а Толька рядом топтался на лыжах, перебирая палками. Лохматый и толстый, с
каким-то пушком на лице вместо нашей небритой щетины, он, казалось,
утратил всю свою скептическую насмешливость и смотрел по-мальчишески
возбужденно и радостно.

- Откуда вы? - спросил я.

Я так устал и измучился, что не в силах был даже улыбнуться.

Толька заверещал:

- Да мы близко. Ну, километра полтора-два от силы. Там и палатка у нас
стоит...

- Погодите, Дьячук, - перебил Зернов, - об этом успеется. Как вы себя
чувствуете, Анохин? Как выбрались? Давно?

- Сразу столько вопросов, - сказал я. Язык поворачивался у меня с
трудом, как у пьяного. - Давайте уж по порядку. С конца. Давно ли
выбрался? Не знаю. Как? Тоже не знаю. Как себя чувствую? Да, в общем,
нормально. Ни ушибов, ни переломов.

- А морально?

Я наконец улыбнулся, но улыбка получилась, должно быть, кривой и
неискренней, потому что Зернов тотчас же снова спросил:

- Неужели вы думаете, что мы бросили вас на произвол судьбы?

- Ни минуты не думал, - сказал я, - только судьба у меня с причудами.

- Вижу. - Зернов оглядел нашу злосчастную "Харьковчанку". - А крепкая
оказалась штучка. Только помяло чуть-чуть. Кто же все-таки вас вытащил?

Я пожал плечами.

- Вулканов здесь нет. Никаким давлением снизу вас выбросить не могло.
Значит, кто-то вмешался.

- Ничего не знаю, - сказал я. - Очнулся я уже здесь на плато.

- Борис Аркадьевич! - вдруг закричал Толька. - А машина-то одна.
Значит, другая просто ушла. Я же говорил: снегоход или трактор. Зацепили
стальными канатами и ать, два - дубинушка, ухнем!

- Вытащили и ушли, - усомнился Зернов. - И Анохина с собой не взяли. И
помощи не оказали? Странно, очень странно.

- Может, не смогли привести его в чувство? Может, решили, что он умер?
А может, еще вернутся, может, у них стоянка где-нибудь поблизости. И
врач...

Мне надоели эти идиотские фантазии: заведи Тольку - не остановится.

- Помолчи, провидец! - поморщился я. - Тут десять тракторов ничего бы
не сделали. И канатов не было: приснились тебе канаты. А второй снегоход
не ушел, а исчез.

- Значит, все-таки был второй снегоход? - спросил Зернов.

- Был.

- Что значит - исчез? Погиб?

- В известной степени. В двух словах не расскажешь. Это был двойник
нашей "Харьковчанки". Не серийная копия, а двойник. Фантом. Привидение. Но
привидение реальное, вещественное.

Зернов слушал внимательно и заинтересованно, не говоря ни слова. Ничто
в глазах его не кричало мне: псих, сумасшедший, тебя лечить надо.

Зато Дьячук мысленно не скупился на соответствующие эпитеты, а вслух
сказал:

- Ты вроде Вано. Обоим чудеса мерещатся. Прибежал, понимаешь, и кричит:
"Там две машины и два Анохина!" И зубами клацает...

- Ты бы на четвереньках пополз от таких чудес, - оборвал его я. -
Никому ничего не мерещилось. Было две "Харьковчанки" и два Анохина.

Толька пошевелил губами и, ничего не сказав, посмотрел на Зернова, но
тот почему-то отвел глаза. И вместо ответа, кивком головы указывая на
дверь позади меня, спросил:

- Там все цело?

- Кажется, все, хотя специально не проверял, - ответил я.

- Тогда позавтракаем. Не возражаете? Мы с тех пор так ничего и не ели.

Я понял психологический маневр Зернова: успокоить меня, чем-то
непонятно взволнованного, и создать соответствующую обстановку для
разговора. За столом, где мы с аппетитом уничтожали прескверный Толькин