чувствовали неискренность сказанных слов. Сервилию по-прежнему не интересовал
Постум. Летиция по-прежнему ненавидела Бенита.
приглашенных. Наплыв посетителей нарушал стерильность, так необходимую
больному, но Руфин доживал последние дни, а может, и часы, и уже не имело
значения, чуть больше этих часов останется или чуть меньше. Император не мог
умереть как простой смертный. Каждый римлянин мечтает о красивой смерти. Но это
так трудно. Это почти невозможно. Смерть по своей физиологии не может быть
красива. Но вопреки всякой логике, вопреки очевидности Рим пытается в смерти
соединить несоединимое. Марк Аврелий, поняв, что болезнь его смертельна,
перестал принимать пищу, дабы не длить бессмысленную агонию. Веспасиан, умирая
от поноса, велел поднять себя с ложа и произнес историческую фразу: "Цезарь
умирает стоя". И добавил: "Кажется, я становлюсь богом". Веспасиан был большой
шутник. Анекдот о плате за латрины знает каждый школьник. Даже Элагабал хотел
умереть красиво. Предвидя, что его попытаются убить, он выстроил высокую башню
и поместил внизу золотые, украшенные драгоценными камнями плиты, чтобы
броситься вниз, когда за ним придут убийцы. Роскошная обстановка, блеск золота
и драгоценных камней. Пусть потомки говорят, что Элагабал умер так, как не
умирал ни один император. А преторианцы убили его в отхожем месте.
находясь в полном сознании и понимая, что оставляет после себя Империю на грани
краха. Новорожденный ребенок - и вокруг него клубком змей кучка разъяренных
женщин, жаждущих власти. Женщины дерутся за власть яростнее мужчин. Пурпур их
сводит с ума. Пока гладиаторы на арене Колизея исполняли желания, капризы
красоток заставляли вздрагивать Империю, но не могли поколебать устоев. Теперь
все исчезло - армия, власть и дар богов. Империя так же беспомощна, как
новорожденный император. Теперь ничего не стоит опрокинуть старинное здание,
лишь бы утолить единственную неутолимую жажду - жажду власти. Летиция еще
девочка, но убеждена, что ее сын-император уже правит. Сервилия намерена дойти
до высшей точки власти, но извращенным путем, как будто вместо естественной
любви она выбирает лесбийское непотребство. Криспина, вообразившая, что может
опрокинуть тысячелетние законы и впихнуть на Палатин свою крошечную дочурку,
глупее и Летиции, и ее матери, но зато нахальнее и наглее обеих. И остановить
это безумие могут лишь отцы-сенаторы, которых Руфин всю жизнь недолюбливал. Это
походило на насмешку. Но весь вопрос в том, кто же захотел посмеяться так
изощренно?
императора. Он смотрел на их лица, наполовину прикрытые масками, на хлопковые
шапочки, и не узнавал никого. В своих белых балахонах они напоминали души на
берегах Стикса. Души его легионеров, сгоревших в ядерном пламени, теперь сотню
лет не могущие найти успокоения.
важное слово, чтобы историкам было что вписать в свои книги, а потомкам выбить
на бронзовых досках. И Руфин заготовил предсмертную речь. Все эти дни, лежа в
палате в одиночестве, мучаясь от боли и забываясь кратким, не приносящим
облегчения сном, он старательно обвинял в происшедшем Элия, его милосердие по
отношению к Триону и его неспособность отыскать сбежавшего ученого. И вот
теперь, уже перешагнув свой Рубикон, умерев, но продолжая жить, Руфин осознал,
что зря винил Элия. Тот был виноват лишь в одном: не сумел исправить ошибки
Руфина. Элий, сгинув в Нисибисе, искупил вовсе не свою вину, а вину Августа. На
берегу Стикса императора ждут его гвардейцы, которых он с такою легкостью
послал на смерть, сам точно не зная, зачем.
кончилось. Руфину во всем придется признаться.
на рострах и обращался к толпе, затопившей форум, и божественный Марк Аврелий
Антонин на мирно шагающем коне запоздало указывал ему путь. - Катастрофа в
Нисибисе случилась по моей вине. Все помнят старую римскую поговорку о том, что
о мертвых надо говорить лишь хорошо, либо не говорить ничего. Так вот, я хочу
говорить об Элии Цезаре...
Упреки в адрес Руфина звучали уже почти в открытую. Аналитики всех мастей
искали и не находили иного виновника, кроме императора. Мнения людей совершенно
различных взглядов были схожи разительно.
провела по губам умирающего кусочком льда. И Руфин вновь заговорил.
позволил Триону бросить вызов богам, надеясь, что люди сами станут как боги.
Ошибся... Когда понял, что тайну дольше не скрыть, я приказал верным мне людям
уничтожить приборы, создающие защитный экран от богов и гениев. Опасался, что
мое участие станет известным. Я уничтожил следы... Трион оказался вроде как не
виновен - ведь боги не наказали его сами...- Руфин вновь сделал паузу.
Слушатели ждали,- Я знал, что Трион изворотлив и хитер. Я недооценил его, я
виноват. Растерялся. Не осмелился сказать правду... потом стал надеяться, что
все обошлось. Если бы сенат узнал об этих приборах, Триона отдали бы под суд и
приговорили к смерти. А я... Я вынужден был бы уйти...
сдавленный, сиплый, неживой) делает ошеломляющие признания. Он говорил, прикрыв
глаза, ни на кого не глядя, он говорил это своим легионерам, ожидавшим его на
берегах Стикса, он обращался к матерям и женам, что сидели сейчас в клетушках
одиночных палат возле обожженных живых трупов своих сыновей и мужей, он сделал
это признание солдатам, засыпанным в глубоких гробницах возле Нисибиса. И
важнее всего эти слова были для одного человека - для крошечного Постума
Цезаря, который через несколько дней, а может и через несколько часов сделается
Постумом Августом. И когда мальчик вырастет, ему будет плевать на Руфина, как
плевать на Элагабала, Тиберия, Нерона или Калигулу, но своего отца, которого он
никогда не увидит, Постум Август должен чтить как бога. Это единственное, что
может сделать Руфин. Не для Постума Цезаря даже, но для Империи.
Нисибисе, потому что считал, что смерть Элия мне выгодна Моя смерть не искупает
моей вины. Она ничего не искупает...- Он вновь замолчал. Тишина сделалась
гнетущей, почти невыносимой. Лишь было слышно, как тяжело дышит умирающий.
Наконец он вновь заговорил. - Я хочу, чтобы мое заявление завтра напечатали в
"Акте диурне", и я бы еще при жизни увидел, что справедливость восстановлена.
другим стягивают с лица марлевые овалы масок и открывают лица, чтобы император
мог видеть, кому сделал свое последнее признание. К своему изумлению Руфин
увидел среди приглашенных Пизона. Банкир во все глаза смотрел на умирающего,
как будто собирался извлечь максимальную прибыль из смерти императора.
распухшую, покрытую язвами руку императора.
красивой. Пусть даже это противоречит физиологии как таковой.
покрытый свалявшейся шерстью и болячками зад бактриана. Впрочем, верблюд Квинта
выглядел не лучше.
тощими горбами верблюда. - Не удивлюсь, если он окочурится сегодня вечером.
Квинт говорил то же самое и вчера, и два дня назад, но верблюд продолжал тащить
по степи свои тощие горбы и своего ворчливого седока, довольствуясь несколькими
кустами колючек. Впрочем, кустарник и желтая пожухлая трава встречались все
реже. Все чаще попадалась каменистая, лишенная всякой жизни земля.
полуразрушенную башню. Цель путешествия близка. А может, и смерть близка. Квинт
объехал почти всю Месопотамию и Сирию по дорогам, запруженным беженцами.
Месопотамская армия исчезла. В ее форму рядились грабители всех мастей. Если бы
монголы явились к воротам Антиохии, то взяли бы ее без боя. Но монголы
почему-то не двинулись на Антиохию. Они ушли назад в Хорезм. Возможно, монголы
стояли слишком близко к Нисибису и тоже облучились? Или здесь что-то другое?
болтают на рыночных площадях, - не всегда вранье. Квинт нашел этот курган из
голов - черная, покрытая мухами гниющая масса. Нестерпимая вонь. Квинт надел
маску и перчатки и обследовал могильник. Ни одного римлянина среди убитых не
было - на гниющих головах сохранились персидские амулеты и украшения из
пластмассы, на которые не позарились варвары.
ожидал увидеть, - полуразрушенную башню, несколько лишенных крыш обугленных
построек и обнесенный каменной стеной двор. Когда-то здесь был колодец, но вода
ушла, и оазис умер, как умирают все в этих местах, лишившись воды. Но не
крепость или остатки стен искал Квинт.
ворот, и Квинт спрыгнул на землю.
он был уверен, что в отличие от проводника эта полудохлая тварь его понимает и
когда-нибудь ответит, обидевшись на очередную реплику.- Но учти - камни
несъедобны.
Мацумото Сэйте
Круз Андрей
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Кервуд Оливер Дж.