Чтение 4–й страницы книги ~Одиночество волка~

ажуре. Ты... Впрочем, к месту и не к месту это доказывал. А, видишь, как у
нас плохо, ежели людишки, подобные Козлу, смеют насмехаться. Они, ты
знаешь, мало того, что живут лучше всех - им еще подавай издеваловку...

- Погоди, погоди... Ты, спрашиваю, и убежал потому?

- Убежал я не потому. Это я уже недавно, может, пять-шесть часов тому
убежал из-за Козла. Кто-то же должен из нас, пятерых, кому он жизнь
сломал, наказать его. Вижу, в моем деле, в которое впутался, можно и не
наказать. Из пятерых я только могу сделать это.

- А ко мне-то что пришел? Я в мести тебе не помощник. Простил бы ты
его. И повинился властям. Ну дадут за побег еще год-другой. Отсидишь. А
так... К стенке могут поставить за убийство.

- И что? Он-то от стенки выкрутился. А они... Они... Они лежат там. И
лишь я да еще один в живых.

Тут загремела дверь. Кинулся Леха в угол, за занавеску. Дядя Родион
побледнел, очки у него свалились со лба. Кто-то размеренно входил в сени.

- Вспомнил! - крикнул Волов. - Вспомнил! Духов... Алешка... Я же с
ним в одном вагоне ехал... Да, да! Здешний. Помню.

Они сидели рядом - Волов, Хатанзеев и некто Местечкин. Из части
уезжали они втроем. Местечкин, узнав о планах Волова заработать, жадно
стал просить у Ивана вызов на себя. И уговорил таки. Можно, конечно,
понять и Местечкина. Жизнь ожидается не такая сладкая. Отец плотничает в
колхозе, мать в свои пятьдесят пять настолько износилась на буряках, -
старуха-старухой. Дом тоже старый, если его перестраивать, по крайней мере
тысяч двадцать одного кирпича надо. Местечкин думал перед дембелем так:
устроиться на кирпичный завод, там, говорят, можно выгнать до трехсот, да
кроме всего каждому из работающих дают в пределах определенной нормы
кирпич бесплатно. На примете у Местечкина девчонка, в Иванково она попала
после Чернобыля. Эта девчонка шустрая и бедовая, как сам Местечкин,
приезжала к нему в часть с матерью Местечкина. Там, видно, и обкатали идею
севера и заработка.

Какой он шустряк Волов с Хатанзеевым убедились вскоре. В Москве
оказался лишний билет до Салехарда, и даже Квасников не мог его выбить, а
Местечкин билет захватил: я, говорит, плацдарм поеду готовить. Все
правильно. Если бы билет предложили Ивану, тот бы отказался: раз вдвоем с
Воловым едет, что же разделяться? Уж следуй уговору. Чтобы впотьмах не
искать бригадира-то. С Воловым уговаривались поначалу ехать в бригаду, к
отцу Ивана. Как отец и писал. Местечкин же ехал в совхоз, куда входила и
бригада. В совхозе работы, как и предполагалось, навалом.

И вот Местечкин сидит в кругу однополчан недавних. Хвастаться не
хвастается, но и не хочет унижать себя. За короткое время, пока они ждали
рейса из-за непогоды, Местечкин оформился снабженцем, приехал сюда с двумя
тэбэсками за картошкой. Он рассказывал, как продумал все. На улице-то
мороз. А для чего оленьи шкуры? Все будет о'кей!

- Ну ладно, парни! Я пойду, а? Встретимся.

И важно пошагал, уже все вроде зная и испытав тут.

Приехавший встречать журналиста директор совхоза потом пришел к ним и
стал расспрашивать о Местечкине: кто он да что он? Местечкин прямым путем
прет на место Харитона Вениаминовича. Директору, как понял Волов, не
понравилось, как Местечкин быстро снюхался с "основным тутошним
контингентом".

- Страшны ведь не бичи пришлые, а свои. От наших хорошему не
научишься. Эти все знают, все, хе-хе, видят. Всем ножку подставят -
перекувыркнешься и не встанешь.

Волов рассказал, как после госпиталя попал в часть, которая стояла
под Ташкентом. Местечкин служил в ней.

- А кто надоумил вас ехать к нам? - Настороженность директора была
понятна: новые все-таки люди.

Иван как раз вышел, Волов ответил:

- Хатанзеев.

- Вы с ним тоже служили?

- Нет. Мы с ним лежали в госпитале после ранения.

- Это понятно. Вас, выходит, он и соблазнил? И вы действительно в
пастухи пойдете?

- Если возьмете.

- Это правильно. Если возьму... У Хатанзеевых, видите ли, в настоящее
время числятся несколько пастухов. Отец Ивана, братья - Алеша и Василий.
Пастухом числится и жена Василия. Василий, прямо скажу, непутевый. Пьет,
дебоширит. Я думал так: приедет Иван - займет его место. А Ваську мы
пошлем лечиться... Как же вас оформлять? Единицы-то нет!

Вот тебе раз!

Когда вернулся Иван, директора уже не было - он хлопотал вокруг, как
он выразился, картошки и московского журналиста Квасникова. Волов передал
Ивану разговор с директором.

- Мне это понятно, - Иван рассудительно нахмурился. - Темнит, товарищ
директор. Я только что разговаривал по рации с отцом... Что тебе
сказать...

Он впервые назвал старшину на "ты".

- Может, мне и не ехать? - Волов в раздумье сморщился.

- Ехать! В обязательном порядке ехать! За нами уж и нарты выехали.

- Ну, а вдруг...

- В обиду тебя не дадим, Саша.

Старший брат у Ивана - Алеша. И высок, и строен; необычно синие
глаза; лицо, с волосами густыми, черными донельзя. Васька, средний,
замусолен, грязен, с росточком малым. Васька у Ивана выпросил бутылку.
Торопясь, пьет прямо из горлышка. Хлопает Волова по плечу: "Красивый друг
брата! Бабы любишь, а?" И машет перед носом заскорузлым пальцем:

- Не моги, не моги чужой жена взять!

Жена его Наташа молча глядит на него.

И полетела в лицо пороша. Эта заснеженная, скрепленная на тысячи
верст морозными жгутами, родная Ивану земля. Кто-то всегда должен
радоваться и ей, этой земле; кому-то должно быть теплее на ней, лучше.
Ведь всегда кто-то родился не там, где ты. И, выходит, ты любишь свою
землю, а Иван Хатанзеев больше любит свою.

Долго бегут олени. Уже и дрема окутала со всех сторон.

Снилась страшная война. Крикнул в холодном ужасе. И открыл глаза.
Опять тундра, белая тишина.

Васька, пьяно покачиваясь, оправлялся прямо на нарты.

Алеша, расправляя затекшие плечи, потягиваясь, оттолкнул его:

- Васька, дурак! Совсем стыд потерял.

- Моя тундра. Что хочу - то делаю, - пробормотал Васька, засыпая на
ходу.

Постоял, позевал.

- Эй, друг брата! - погрозил опять пальцем. - Жена у нас замуж пойдет
один разок всего. У русских - это плаття мало купил и пошел к другом! У
ненцев - нет-т! Жену взял и - хозяин. Она, жена... Сиди-посиди! Васька
немножко попьет, песни заведет...

Алеша что-то строго сказал по-ненецки, Васька нехотя пошел и лег на
нарту. Сильная рука у Алешки. Обнял Волова, показал глазами вдаль.

- Недалеко тут Печорское море, - приятно улыбнулся. - А дальше -
океан. Будет день на переломе лета. Съедутся оленеводы. Это у нас праздник
тундровиков...

- Как у нас праздник урожая. - Волов понимал, что надо что-то
говорить, общаться с ними. Алеша ответу обрадовался: гость не обиделся,
выходит, на Ваську.

- Сильные здесь соберутся ребята. И самые красивые девчонки. Ветер
загонит в яр комаров. Будет самый ясный день. Комар нос затупит об олений
рог. Весело побегут по росной траве нарты, забьют пару оленей, туши будут
покрыты слоем жира. Грибов тучи. Подберезовики, подосиновики. Шляпки
маленькие, с пятачок! Сейчас мороз, шибкий мороз. А тогда будут первые
заморозки. Пригреет солнце... Здесь, Саша, легенда создана. Гляди, видишь
две сопки стоят? Одна из них любит другую. Ждет год, ждет два. И сто лет
ждет. И пять тысяч лет ждет. Но у другой сопки ледяное сердце. Никак не
откликается! А когда придет любовь - лопнет ледяное сердце. И никто тогда
любовь не остановит.

- Любовь по-северному! - впервые усмехнулась Наташа.

Она уже умылась снегом. Чистая. Молодая. Нежная.

- Чудак ты, Алеша! Это бульгунняха. Геологическое явление.

- Не скажи. Надо верить.

- Мы все тут верим. А придет - за бутылкой гоняется, в крайнем случае
шампанское ищет, музыку молдаванскую заводит. И все ледяное сердце.

- Надо верить. Все равно надо верить!

- Правильно, бульгунняха, - ухмыляется Васька. - Лохова спроси! Бабу
ждет-пождет - она не едет. Тут трапуар нету, помидор дорогой, после бань
пива нету...

Иван, проснувшись, сел на нартах, потряс головой и рассудил:

- Зачем горевать? Надо жить. Просто жить. Учиться. Отца любить.
Девушку свою. Весну ждать.

- Ты истосковался, Ванечка. Потому тебе все и хорошо.