Чтение 4–й страницы книги ~Загадка мадам Лю~

Но я тогда лазил на карачках, уже обремененный теориями, и искал свою
рукопись. Об убиенной Свете. О расчлененной красоте. Холодно входила в
сердце мысль: зачем ищешь? Смерть в описании классиков трагична и
поучительна всегда для человека, ибо трепетна и незабываема. А тут смерть
на бешеном повороте событий. "Кто был никем, тот станет всем". Не только
вошедшие "в закон воры", а и кандидаты физико-математических наук - дети
гегемонов, могут прятать купюры в рыхлых кроватях, заваливая их стопками
никому ненужного чтива.

Между прочим, откуда берутся такие купюры, если человек работает
скромным сторожем? Человеку двадцать семь. Он с усиками не моржовыми,
которые в большинстве носят эти полугородские, полудеревенские
захлопотанные на службе чучела, а с усиками и в придачу бородками а-ля
д'Артаньян; он в майке с лозунгом на английском языке, в шортах китайского
покроя. Увидев свои сто семьдесят тысяч, спрятанными под ковром и
обнародованными на суде, этот с усиками, которого "опознала" девочка, дочь
Светы, дочь, которую Света, выйдя по любви, родила в семнадцать лет,
сказал:

- Я йей прэдлагал пят тыща за один секс. Зачэм нэ пашла?

У Светы, на несчастье, было более ста тысяч крупных купюр, спрятанных
под научными изысканиями, как оказалось, напрасными изысканиями Витеньки и
его несчастных коллег.

Но я лазил и искал рукопись, боясь не стать богатым и ругал
последними словами гостей, привыкших приходить в мое отсутствие после
съемок "на натуре", чтобы распить бутылочку-другую, отойти, как они любят
говорить, эти великие труженики-актеришки, от "мерзкой действительности".

Кстати, они часто обращались к моей рукописи. Один из них, очень
талантливый документалист, как-то с сожалением даже высказался:

- Старик, зря ты замуровал действительные факты в эту глупую
художественность. Сейчас читатель и зритель на нее, художественность,
плюет... Их ошарашь документом! Бог мой, одно четвертование! Как заткнутся
все эти зрители и читатели! Страшно, старик, с ними спорить. Выпотроши ее
и все будет - ладушки! Я имею ввиду эту художественность.

Наконец, я нашел, что искал. Я увидел, что искал. Куски человеческого
мяса. Палец с кольцом. Бывший палец. Бывшие куски человеческого мяса...
Ценные фотографии для истории человечества, которое уже не хочет читать
художественных вещей. Хочет бежать глазами галопом по Европам... Мой
милый, добрый читатель! Я ведь так старательно разбрасывал "бусинки" по
всему белому полю листа! Попробую почитать, что уложил в эти сто страниц
убористого текста. Что можно представить так, без художественного
осмысления? Зачем люди писали когда-то с надрывом? Пришли новые времена,
новые "герои", новые читатели?

Самое удивительное началось, когда я развязал тесемочки у папки. Что
за наваждение? Вроде вытравлены многие строчки. Хорошо помню, после
машинистки я очень тщательно вычитал текст.

Я кинулся к блокноту, где покоилось второе убийство - Ирины. Был чист
и мой блокнот. Тот самый, с которым я ездил и в подвал, где лежала Ирина,
и к свидетелям. Я все аккуратно тогда записывал. Теперь это все исчезло.

Попытавшись восстановить блокнот по памяти (шут с ней, с повестью) я,
однако, восстановить ничего не смог. Лишь вспомнил один эпизод, который
горячо на совещании оперативной группы обсуждался. Кто-то высказал
предположение: "Может убийца Ирины - тот "вор в законе"?

Они тогда в группе не все знали, что в поселке, где было совершено
убийство, живет такой вор. Этот вор отпущен на волю в тот осенний, еще
теплый день, когда, теперь убитая, Ирина Г. шла по улице, на которой жила,
в легком коротком платьице. У нее полноватые ноги в хороших заграничных
колготках, открытая шея "необыкновенной красоты" (из протокола) и
"чуть-чуть большой нос на худощавом лице". "И он положил на нее глаз".

Об этом рассказывал кому-то (полковнику, подполковнику или старшему
лейтенанту) нынешний начальник шахты. Этот начальник знал: по своей воле
бывший "вор в законе" работает ныне проходчиком. Работает вопреки
воровскому закону, запрещающему работать (в знак протеста против
жестокости не только по отношению к существующей системе, но и к
воровскому закону). Предположивший связь между убийством и новым жителем
поселка, начальник шахты, однако, защищал этого "вора в законе", ибо имел
о нем "источники информации" (так он сказал): вор был сейчас настоящим
ламарем (тружеником), не вел никаких дел с забубеханными (бесшабашными,
разгульными), тянул уже на идейного (и умеющего, и склонного к
перевоспитанию)...

...Я горевал, глядя на рукопись и на блокнот. Ясно, кто это сделал.
Лю! Но - как? В мое отсутствие, пока я смотрел всю эту муть на кинорынке?
Да, легко войти в мою коммуналку. Ничего не составляет. Но - зачем? Ведь
сто страниц убористого текста не так легко и написать!

Ладненько, не сделался богачом до этого, на порнухе не выедешь! Надо
писать об Ирине. Надо восстанавливать блокнот. Особенно те места в нем,
которые относились к мужу Ирины - Ледику. А повесть о Свете -
восстановить. Хотя, хотя... Мы еще хлебнем горя с такой жестокостью,
стремительно катящейся на нас. Пусть полежит в таком уничтоженном виде!

Что Ледик приехал во вторник, мать и отец знали. Отцу позвонил на
шахту сват. Поручал ли сын ему звонить от своего имени, потом так и не
выяснили. Хотя, ну какой криминал в этом - позвонить? Но то, что сват
предупреждал с тревогой: их сын, Ледик, тут, - это впоследствии вошло в
протокол как "веское доказательство заранее спланированного убийства и
непринятие мер к его предупреждению".

Все они звали до службы этого, теперь заматерелого, с бегающим
взглядом моряка, Лёдиком. И теперь между собой тоже звали так.

Длинные часы - с утра вторника до вечера четверга, когда Ледик
ввалился в дом родителей, конечно, прошли и у родителей Ирины и у
родителей Ледика в напряжении. Дело в том, что в свое время именно мать
Ледика написала в его тот дальний гарнизон, что "твоя жена, еще не
оправившись от родов, позволяет себе кое-что лишнего", с кем - "ты это
знаешь".

После этого Ледик за три года ни разу не приехал в отпуск, может, и
потому. Хотя его товарищи приезжали частенько.

Развод - дело решенное, - думали все, в том числе и родители Ирины. И
то, что Ледик пошел после приезда к Ирине, может, не насторожило мать, а
заставило ее покаяться: зачем было вмешиваться? Виду она не показала, как
ей неприятно, когда сын пришел домой в четверг. Был он неприветлив, угрюм.
Мать поняла, как ему больно и неуютно. Потому он, видно, и ушел через
некоторое время в сторону нарядной шахты, чтобы встретить отчима.

В час ночи за ним явилась милиция.

Следователь Васильев настаивал, чтобы мать все подробно рассказала:
как он пришел домой, что делал, что говорил? Вначале Ледик пошел не к
вешалке, где надо было повесить флотскую, не первой свежести куртку, а
почему-то в ванну. Мать не могла ответить, сколько Ледик там пробыл,
лилась или не лилась вода, замывал он там одежду или нет? Лишь помнит: он
настоял на том, что встретит отца (он звал отчима так) сам, у нарядной.
Они придут вместе, тогда и сядут за стол. "Боже, - повторяла потом она, -
какой он стал жестокий! Ведь он знал тогда, что Ирина убита, и так
спокойно говорил, будто ничего не произошло".

- Он сказал тебе, что произошло? - спрашивала она у мужа, когда
Ледика увели.

- Нет.

- Видишь, мы потеряли сына еще тогда, когда не сумели избавить его от
этой проклятой морской службы. Что они сделали из него!..

Да, Ледик ничего не сказал ни матери, ни отцу, что случилось там, в
доме теперь уже мертвой жены. Он спокойно выпил две рюмки коньяка,
спокойно ел, спокойно что-то рассказывал под галдеж телевизора, и спокойно
встал, когда за ним пришли.

Можно было объяснить это спокойствие. Ведь подполковник Струев уже
встречался с Ледиком. Тогда уже Ледик понял, что вот-вот они за ним
придут. Но родители-то этого не знали.

3. ОПОЗНАНИЕ

Я видел этот труп тогда. Пожалуй, не найдешь слов, чтобы описать, как
он выглядел. Убита Ирина была бесчеловечно.

Долго потом думал: как попал на осмотр трупа? И вообще, как попал в
центр этой трагической истории. Приехал-то с другим заданием.

Да, началось все со звонка в мой гостиничный номер (об этом я уже
говорил). Не хотел бы я приобщиться к делу? - говорили мне по телефону. -
Мои очерки, статьи в центральных и республиканских газетах хорошо знают
тут, в этом городе.

- Кто говорит? - спросил я, ничего пока не понимая.

- Неважно. Через пятнадцать минут за вами заедет машина. Вы готовы?

- Да, но...

Там положили трубку. Я подумал, что кто-то из моих друзей преследует