по вина была, и она заставляла меня послушно отвечать на вопросы лесника.
женщина неловко связывала пустые корзины, складывала на весы гири,
собирала бумагу.
имени-отчеству в этих краях не называют.
взял весы. Мария Павловна несла сзади пустые корзины. Она шла так, чтобы
между нами был лесник.
молча стояла у стены, оклеенной санитарными плакатами о вреде мух и
бруцеллезе.
протянула кошелек.
меня, приглашая продолжить рассказ.
другой... Потом я увидел сон. Точнее, я грезил наяву. И в этом сне была
Мария Павловна. Там ее звали Луш.
исчезла. Я был помехой, но не опасной.
магазин собралась?
- Он стал официально вежлив.
высокого роста. На ней были хорошие, дорогие туфли, правда, без каблуков.
ворот.
Вообще-то яйца обыкновенные.
постарел и даже стал невзрачным.
в которой лежало два арбуза. Арбузы были ранние, южные, привез их молодой
южанин, задумчивый и рассеянный, как великий математик из журнального
раздела "Однажды...". Продавал он эти арбузы на вес золота, и потому брали
их неохотно, хотя арбузов хотелось всем.
попыталась укатиться. Толстяк погнался за ней. - Все к вам собираемся, по
дела, дела...
вступать в беседу. Мотоцикл обогнал меня. Маша обернулась, придерживая
волосы. Я поднял руку, прощаясь с ней.
переходил улицу. Я настиг его у входа в магазин.
асфальт, и я помог ему поймать арбузы, когда они покатились прочь. Мы
придерживали беспокойную сетку ногами.
Можете поверить? Вы у нас проездом?
километров. Чудесный человек, настоящий русский характер, вы меня
понимаете? Только пьет. Ох, как пьет! Но это тоже черта характера, вы меня
понимаете? Одиночество, он да собака...
лес, повадки зверей и птиц, даже ботанические названия растений - не
поверите! Вы не спешите? Я тоже. Значит, так, купим чего-нибудь и ко мне,
пообедаем. Надеюсь, не откажете...
грузовиком до Лесновки, а дальше пешком по проселочной дороге, заросшей
между колеями травой и даже тонкими кустиками. Дорогой пользовались редко.
Она поднималась на поросшие соснами бугры, почти лишенные подлеска, и
крепкие боровики, вылезающие из сухой хвои, были видны издалека. Потом
дорога ныряла в болотце, в колеях темнела вода, по сторонам стояла слишком
зеленая трава и на кочках синели черничины. Стоило остановиться, как
остервенелые комары впивались в щиколотки и в шею. На открытых местах
догоняли слепни - они вились, пугали, но не кусали.
отыскал патроны и пустой рюкзак, в который сложил какие-то консервы,
одеяло и зубную щетку. Но маскарад не был предназначен для лесника,
скорее, он должен был обмануть тетю Алену, которой я сказал, что
договорился об охоте со старым знакомым, случайно встреченным на улице.
самому, наконец, - почему я пристал к арбузному толстяку Виктору
Донатовичу, добрейшему ленивому чревоугоднику, живущему мечтами об охотах,
о путешествиях, которые приятнее предвкушать, чем совершать; пришел к нему
в гости, обедал, был любезен с такой же ленивой и добродушной его
супругой, скучал, но получил-таки координаты лесника. Чем об(r)яснить мой
поступок? Неожиданной влюбленностью? Тайной - грезы, цыплята, яблоки,
страх женщины, которой знакомо странное имя Луш, гнев лесника? Просто
собственным любопытством человека, который не умеет отдыхать и оттого
придумывает себе занятия, создающие видимость деятельности? Или
недоговоренностью? Привычкой раскладывать все по полочкам? Или, наконец,
бегством от собственных проблем, требующих решения, и желанием отложить
это решение за видимостью более неотложных дел? Ни одна из этих причин не
была оправданием или даже об(r)яснением моей выходки, а вместе они неодолимо
толкали бросить все и уйти на поиски принцессы, Кащея, живой воды и черт
знает чего. В оправдание могу сказать, что шел все-таки с тяжелым сердцем,
потому что был гостем нежданным и, главное, нежеланным. Не нужен я был
этим людям, неприятен. И будь я лучше или хотя бы сильнее, то постарался
бы забыть обо всем, так как сам отношу назойливость к самым отвратительным
свойствам человеческой натуры.
отступил от воды. К дому примыкали сарай и небольшой огород, окруженный
невысокими кольями, по-южному заплетенными лозой. Дом был стар, поседел -
от серебряной дранки на крыше до почти белых наличников. Но стоял он
крепко, как те боровики, что встречались на пути. У берега, привязанная
цепью, покачивалась лодка. Порывами пролетавший над водой ветер колыхал
осоку. Вечер наступал теплый, комариный. Собиравшийся дождь пропитал
воздух нетяжелой, пахнущей грибами и влажной листвой сыростью.
в тот момент, когда я увидел ее, распрямилась и поглядела на озеро. Она
была одна - Сергей Иванович, наверное, в лесу. Я понял, что могу стоять
так до темноты, но не подойду к ней - ведь даже на рынке, в толпе, мои
неосторожные слова едва не заставили ее заплакать. И, конечно, не пошел к