работу бумагу пошлем...
тот, не обращая внимания, закончил: - ...вылетишь, как миленькая, сейчас с
этим строго.
ударил себя ладонями по ляжкам Кривоногов. - Да мы ж тебя, мы ж тебя...
посадим тебя! Через пятнадцать суток по-другому запоешь.
начальник. С минуту они помолчали, затем, неприязненно покосившись на
подчиненного, Селевич тихо сказал:
вплотную к собаке и с нескрываемым сожалением несильно пихнул ее ногой. -
"Пошел!"
встряхнулась и прямо тут же, перед дверью, улеглась на мостовую. Затем она
посмотрела вперед себя не по-собачьи мутными глазами, зевнула, обнажив
почерневшие от никотина зубы, и проворчала:
матери:
и симпатия к этому полузверьку-полунасекомому. Победила брезгливость,
поддержанная здравым смыслом и возможностью сослаться на милосердие: если
гусеницу оставить в квартире, она просто погибнет. - Ты знаешь, что из
этой гусеницы получится бабочка?
превращается в бабочку. А человек может во что-нибудь превратиться? Может
быть человек - это гусеница чего-нибудь еще?
превратиться не может. А гусеницу вынеси во двор и посади на травку или на
цветок. А то и она ни во что не превратится; просто умрет и все.
двор. - Ведь откуда-то этих ангелов придумали. Наверное, кто-то видел их.
Просто что-то в человеке сломалось, и он перестал превращаться. Гусеницы
помнят, как это делается, а люди забыли.
погладил мягонькую шерстку. Как бы ему хотелось подглядеть, как она будет
превращаться в бабочку. Может тогда и он вспомнил бы что-то?
значит и желание, веселиться. Сегодня Хозяину пришла пора менять кожу, а
этот сложный и болезненный процесс носит сугубо интимный характер; вся
прислуга была нынче свободна. Точнее, она просто обязана была исчезнуть из
подземной обители Властелина на двое суток. И если кто замешкается, пусть
пеняет на себя.
до ближайшего почтового ящика, сбросить туда конверт. Второе - более
сложное - касалось некоей женщины и было им не совсем понятно, однако, все
равно выполнено будет ТИТЛЯ В ТИТЛЮ. Можно было постараться побыстрее
справиться с этими заданиями, а оставшееся время посвятить своим делам.
Можно же было выполнять задания не торопясь и развлекаясь по ходу.
Лилипуты выбрали второй вариант.
они выбрались на свет. Их окружил пахучий сосновый бор. Отверстие, из
которого они вышли, само собой заполнилось грунтом и в несколько секунд
поросло травой. Карлик понюхал воздух своим подвижным туфелькой-носом и,
хрипловато пискнув, - "Зюйд-зюйд-вест", - потащил своего собрата,
сжимавшего обеими руками почтовый конверт, за собой. Вскоре они выбрались
к автостраде.
деньги порождают деньги. Дельце, которое он проворачивал сегодня, сулило
немалый барыш, и Федя, сидя за рулем своей "семерки", мчавшейся по
загородному шоссе, с удовольствием, отчаянно фальшивя, подсвистывал
несшейся из колонок стереосистемы мелодии: "...Небоскребы, небоскребы, а я
маленький такой..." Федя любил жизнь. А деньги считал ее концентратом. И
жизнь любила его.
впереди спины двух, топающих по обочине дороги, малышей в классных
сиреневых рубашечках, заправленных в черные, с лямочками, брюки. Был Федя
человеком не злым, мало того, он даже любил делать людям добро, если
только это ничего ему не стоило. Тормознув возле карапузов, он распахнул
дверцу и, высунувшись, позвал:
"Семерка" двинулась вровень с ними. Глазами Федя уже видел, что в пионерах
что-то не так, но его жизнерадостная и консервативная натура не желала
принимать это к сведению.
подкину.
почувствовал, как оборвалось что-то в нижней части его живота и
стремительно помчалось в недра Земли. ТАКИХ лиц он не видел еще никогда. И
век бы ему их не видеть. Оба они были непропорционально вытянуты, так что
расстояния от макушек до подбородков составляло чуть ли не четверть от
всего роста лилипутов. Лица были мертвенно бледны и безгубы. На обычных
лицах такие носы-трамплинчики были бы даже забавны, но на этих - только
усугубляли ощущение уродливой нереальности. Но самым неприятным были
глаза. Выпуклые, словно пришитые к коже, яркие пуговки, не выражающие
абсолютно ничего. У Гомика эти пуговки были сервизно-лазоревые, а у
Марксика, само-собой, аврорно-алые. Если кожа лица гномика была девственно
чиста, то подбородок Марксика украшала реденькая бородка.
внезапно почувствовал, как странное оцепенение серой жижей вливается в его
тело. Тролли не умели, как Хозяин, превращать людей в камни, но мелкими,
необходимыми в быту приемами черной магии и экстрасенсорики владели
отменно. Сейчас они как бы "переключили"
к городу. Одновременно тролли заставили своего пленника интенсивно
пробежаться памятью по всей прожитой жизни, и с интересом разглядывали то,
что встречалось ей на пути.
хоккеем и про Федю забыл. Федя уковылял за каток и, продавив ледок,
провалился по колено в яму с водой. Морозное мокро пропитало пимы и
одежду, Федя плачет и кричит: "Сиега, Сиега!.." Но Серега, естественно, не
слышит его. Кто и как вытащил его из ямы, Федя не помнит.
рисовать кошку. Но в контуры кошачьей морды зачем-то врисовывает
человеческие черты.
работы, находит его забившимся под кровать. Его испуг совпадает с
простудой (или как раз под кроватью-то его и прохватил сквозняк), и он
бредит два дня подряд, повторяя: "Не хочу ушастого мальчишку. Убейте
ушастого мальчишку..."
пятьдесят копеек, якобы на обед, на самом же деле - для того, чтобы
откупиться - отдать их по дороге в школу "взрослым мальчишкам", иначе они
его побьют; так они, во всяком случае, говорят.
зеркальцем, пытаясь разглядеть, какого цвета у учительницы трусы, и
надеясь до одури, что оные и вовсе отсутствуют. На переменке он и Сема,
запершись в кабинке туалета, занимаются онанизмом на брудершафт.
может без дрожи в коленках смотреть на ее белые колготки. Он и Вера одни в
ее квартире (родители на работе) выпивают две бутылки портвейна. Она
отключается, а он в невразумительном состоянии стягивает с нее вожделенные
колготки, но ничего у него так и не получается, кроме скандала,
устроенного ее родителями, которые, придя вечером домой, застают их
спящими в таком виде.
пожинает ранние плоды половой распущенности своих сокурсниц.