связной от подпоручика Михайлюка и сообщил, что все в порядке и за
подпоручика можно не волноваться. Связной сунул мне какую-то тряпицу,
козырнул и сгинул. Я сунул тряпицу в карман и только потом, сообразив,
развернул ее. Что ж, подпоручик Михайлюк помнил наши традиции: у меня на
ладони лежали его Владимир четвертой степени - такой же точно, как у меня
- и знак Ледяного похода. Оставалось все это приобщить к коллекции
подполковника Сорокина. Я нашел в его подводе тяжелую полевую сумку и
бросил в нее очередную лепту.
Михайлюка. Нас настиг все-же пяток снарядов, что стоило нам троих нижних
чинов, скошенных наповал одним взрывом. Шестой снаряд - последний -
разорвался совсем рядом с дорогой, нас бросило на промерзшую землю, я
крепко ударился головой, поручика Успенского забросало мерзлыми комьями, и
на минуту от его междометий небу стало жарко. Потом мы вместе стали
поднимать с земли поручика Дидковского, которого, как нам показалось,
слегка оглушило. Мы трясли его, стараясь привести в чувство, а он не
откликался и становился все бледнее. Подбежал штабс-капитан Дьяков, волоча
наш аптечный сидор, и начал извлекать из него чуть ли не английскую соль,
но поручик Успенский уже все понял и, отстранив склянку, чуть повернул
голову поручика Дидковского в сторону. Нам все стало ясно. Осколок,
маленький, не больше булавочной головки, аккуратно вошел в левый висок.
Прошел сквозь волосы, поэтому мы в первые минуты и не сообразили. Ангел не
зря предупреждал Володю Дидковского. Кажется, я не удержался и ляпнул
какую-то несусветную глупость вроде "не ушел", но никто меня, ясное дело,
не слушал.
скомандовал, и мы уложили Володю на обочину, укрыв шинелью, с которой
предварительно содрали погоны. Этот ритуал мы разработали еще во время
Ледяного марша. Окрестные пейзане обычно хоронят вот таких, оставленных.
Пусть не сейчас, пусть ближе к весне. А вот ежели найдут офицера, то могут
отдать краснопузым, в агитационных, так сказать, целях. Любят они это.
Лавра Георгиевича несколько дней возили по Екатеринодару, а потом устроили
свое жидо-комиссарское аутодафе. Поэтому пусть Володя лежит тут без погон
и документов. И пусть простит нас за то, что мы ничего не можем поделатьс
закаменелым таврическим черноземом.
и долгими очередями бил пулемет подпоручика Михайлюка. Я был уверен, что
за пулеметом был он сам, - он любил стрелять длинными очередями в упор,
расходуя патроны без счету, за что вечно получал от меня на орехи. Ну
теперь он, стало быть, дорвался. Теперь было можно. Мы уходили все дальше,
и гул боя постепенно затихал. Едва ли подпоручик и его двадцатьт
гвардейцев продержались долго. Но во всяком случае, этот примитивный
маневр оправдал себя: красная чухна уже успела обжечься и предпочла
обкладывать наш арьергард по всем правилам. Вероятно, они сразу и не
разобрались, что большая часть отряда сумела уйти. Господа обыватели, были
бы, конечно, рады из классовой солидарности подсказать нам маршрут, но
краснопузые своими гаубицами загнали их вглубь погребов, так что на этот
счет можно было не беспокоиться. В общем, подпоручик Михайлюк оказался на
высоте и в этом бою. Мы больше ничего не слыхали о нем, даже когда
вернулись в Токмак через полгода. В таких случаях раньше писали "пропал
без вести", хотя куда пропал - было яснее ясного. Надеюсь, Саша не попал к
ним в руки живым. Впрочем, случись даже это, чего каждый из нас боялся
более всего, Саша, подпоручик лейб-гвардии Московского полка Александр
Николаевич Михайлюк держался бы как надо. Я в этом уверен.
встречных селах пейзане злорадно обещали нам встречу с Упырем. Мы даже не
отругивались, поскольку было действительно страшно: налети Упырь со своими
тачанками, да еще в чистом поле, - мы бы и десяти минут не продержались.
Махно - это вам не красная чухна. Это людоед Божьей милостью и таврическую
степь знает, как собственный карман. С ним только Яков Александрович умел
справляться, да и то имея за спиной корпус полного состава.
Мелитополе - Яков Александрович сумел еще раз прищучить Упыря у Кичкас.
Махно увел тачанки на север, а мы сумели дойти до Мелитополя, как я уже
успел отметить, аккурат под новый, 1920-й год, 31 декабря, часов в девять
утра, когда солнце, красное, в морозной дымке, еще только-только
поднималось над степью.
стреляют.
Поле. Сие, во всяком случае, мы регулярно читаем в приходящих сюда всякого
рода русско-берлинских и русско-парижских газетах. А напрасно пишут.
Вчерашняя ночь - из тех, что не соскучишься.
как - не случилось. Просто трое пьяных марковцев подрались с сингалезами.
Сингалезы - ребята спокойные и, в отличие от марковцев,
дисциплинированные, первыми в драку не лезут. Так что виноваты наверняка
наши. А кончилось все очень плохо, - кто-то из наших ослов продырявил
сингалезского лейтенанта. Лейтенанта жалко - он держал своих арапов как
должно, к нашим зря не цеплялся и, между прочим, имел три французские
медали. Вот, стало быть, кроем, кроем союзничков, и за дело, по чести
говоря, а сами-то каковы? И сингалеза жалко, и неприятностей не оберемся,
да и стыдно попросту.
марковцев. Интересно, а кто мой вещевой мешок переполовинил тогда, в
Геническе? Все, все мы хороши, господа. Хоть намордники покупай.
сорокинцы, вроде бы и не марковцы и не дроздовцы, нас обещают ставить в
ночные караулы. Во всяком случае, поручика Успенского, несмотря на его
заклинания, отправляют сегодня ночью в компании с тремя юнкерами блюсти,
так сказать, наше Голое Поле, особенно его марковскую часть.
сорокинцы стали потихоньку искать друг друга. В общем, нас осталось не так
уж мало, как можно было бы предположить. Правда, эти сорокинцы уже в
основном крымские, последнего призыва. Хотя бывают и чудеса: нашелся один
прапорщик из той самой третьей роты, которую паровозный машинист Билаш
расстрелял своими тачанками под Волновахой.Третью роту мы заочно отпели -
и вот надо же! А от моей роты остались лишь мы с поручиком Успенским и
девять нижних чинов. Отвоевалась вторая рота.
отстаивать здесь свою, с позволения сказать, индивидуальность. Дело в том,
что Фельдфебелю вздумалось нас побрить. А это уж - извините. Устав,
конечно, уставом, но все в нашей Добровольческой армии знали, что
сорокинцы изволят щеголять с бородами. Точнее, с короткими такими
бородками. В конце концов, никто не заставляет дроздовцев снять эти
дурацкие пенсне, хотя зрение у большинства из них отменное. И все потому,
что полковник Дроздовский был слегка близорук. Ну и пусть носят. И наши
бороды оставьте в покое. После долгих пререканий Фельдфебель так и сделал,
и теперь сорокинца узнаешь сразу. Правда, штабс-капитан Дьяков бороду
все-таки сбрил. Ну, ему виднее, тем более, что борода ему не очень шла.
Вот подполковнику Сорокину с его бородкой было неплохо. Нам, во всяком
случае, нравилось.
уже на правах командира отряда, отправился искать начальство, а заодно,
что для нас было куда важнее, какую-нибудь крышу над головой. Мы же с
поручиком Успенским и несколькими нижними чинами поспешили на станцию,
где, по слухам, должен был стоять санитарный поезд. Надо было спешить -
нашим тяжелораненым, а их оставалось теперь только двое, было совсем
скверно, и подполковник Сорокин все никак не приходил в себя, хотя в
дороге мы пустили весь наш оставшийся спирт ему на компрессы. Санитарный
поезд действительно оказался на станции, но пришлось долго ругаться и
доказывать невесть что, прежде чем эта тыловая сволочь согласилась принять
наших раненых.
диагнозом: крупозное воспаление легких. Его уложили на носилки, и он
лежал, длинный, худой, и темная отросшая борода торчала вверх, а мы все
стояли рядом, надеясь, что он откроет глаза. В конце концов санитары самым
невежливым образом отодвинули нас с поручиком Успенским в сторону и
втащили носилки в вагон. Поезд должен был скоро отправляться, и мы смогли
лишь узнать, что раненых, вероятнее всего, отвезут в Карасубазар или в
Симферополь.
знакомое; похоже, город никто не собирался защищать, толпа штурмовала
вокзал, а редкие колонны наиболее напуганных или, наиболее смелых шли
пешком из города, навстречу морозу и махновцам. Прошел слух, что комиссары
уже в Бердянске, впрочем, толком никто ничего не знал. Штабс-капитан
Дьяков, пробегав полдня, выяснил, что никого из старших командиров в
городе нет, но скоро сюда должен прибыть генерал Андгуладзе, начдив 13, и
мы отходим в его распоряжение. Мне, честно говоря, было все равно -
генерала Андгуладзе я не знал, и с кем защищать Мелитополь или драпать из
того Мелитополя мне, как и, думаю, всем в отряде, было безразлично.
Некоторый интерес представляло другое обстоятельство: собиралось ли
командование вообще оборонять Крым? Этого штабс-капитану Дьякову, само
собой, никто не сообщил, и мы с ним, докуривая его пачку "Сальве",
обсудили несколько возможностей.
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Глуховский Дмитрий
Лукин Евгений