Чтение 4–й страницы книги ~Испытатели счастья~

- Дусту, - мрачно завершил перечень разносолов Павлик-шеф.

Ельников, по молодости излишне любивший сладкое, осведомился:

- А как будем считать? По каким таблицам?

И попал пальцем не в небо, и не в бровь, и даже не в глаз, а прямо в
больное место. Откуда ж взяться таким таблицам-то...

Расчет ужасал трудоемкостью, как постройка пирамиды. На нашей "МГ-34"
от перегрева краска заворачивалась красивыми корочками...

- Не ляпнуть бы ложку дегтя в бочку меда...

И выяснились вещи удивительные. Что прыщик на носу красавицы делает
ее несчастной - хотя дурнушка может быть счастлива с полным комплектом
прыщей. Что отсутствие фамилии среди премированных способно отравить
счастье от труда целой жизни. Что один владелец дворца несчастлив потому,
что у соседа дворец не хуже! - а другой счастлив, отдав дворец детскому
саду, и в шалаше обретай сплошной рай, причем даже без милой.

Н-да, у всякого свое горе; кому суп жидок, кому жемчуг мелок.

Тупея, мы поминали древние анекдоты: что такое "кайф", о доброй и
дурной вести, о несчастном, постепенно втащившем в хибару свою живность и,
выгнав разом, почувствовавшем себя счастливым...

Один минус мог свести на нет все плюсы, в то время как сто минусов
каким-то непросчитываемым образом нейтрализовали один другой и практически
не меняли картину пресыщения...

Мы тонули в относительности задачи, не находя точку привязки.

Мы раскопали безропотного лаборанта словарного кабинета, упоенно
забаррикадировавшегося от действительности приключенческой литературой, и
сделали из него классного зверобоя на Командорских островах.
Лаборант-зверобой забрасывал нас геройскими фотографиями которые годились
иллюстрировать Майн Рида, а потом затосковал о тихом домашнем очаге.

Хочешь - имеешь: получай очаг. Думаете, он успокоился? Сейчас!
Захотел обратно на Командоры, а через месяц вернулся к упомянутому очагу и
попытался запить, красочно повествуя соседям о тоске дальних странствий и
клянча трешки. Паршивец, тебе же все дали! Ну, от запоя-то его мигом
излечили...

- Лесоруб канадский! - ругался Игорь. - В лесу - о бабах, с бабами -
о лесе!..

Пробовали и обратный вариант: нашли неустроенного, немолодого уже
мужика, всю жизнь пахавшего сезонником по Северам и Востокам, с геологами
и строителями, и поселили в Ленинграде, со всеми делами. Через полгода у
него обнаружился туберкулез, и он слал нам открытки из крымского
санатория...

- Великий человек - это тот, кто нанес значительные изменения на лицо
мира, - изрек Митька и в третий раз набухал сахару, поганец, вместо того
чтоб один раз размешать. - Тот, чья судьба пришлась на острие истории.

Мы гоняли чаи ночью у меня на кухне.

- Независимо от того, хороши они или плохи? - хмыкнул я.

- Независимо, - поелозил Митька на табуреточке. - Главное - велики.
Хороши, дурны, - это относительно: точки зрения со временем меняются, а
великие личности остаются.

- Хм?..

- Если считать создание и уничтожение города равновеликими действиями
с противоположным знаком, то ведь сжечь сто городов легче, чем построить
один. На этом стоит слава завоевателей.

Смотри. Наполеон: полтора века притча во языцех. Результат: смерть,
огонь, выкошенное поколение, заторможенная культура, европейская
реакция... ну, известно.

Отчего же ветеран молится на портрет императора и плачет, вспоминая
былые битвы - когда одни парни резали других неизвестно во имя чего,
вместо того чтоб любить девчонок, рожать детей, разминать в пальцах ком
весенней пашни, понял, - он разволновался, стал заикаться, возвысил штиль,
- вместо того чтоб плясать и пить на майских лужайках, беречь старость
родителей... эх...

- Вера с свою миссию, - я сполоснул пепельницу, прикурил от горелки.
- Величие Франции, мораль, иллюзии, пропаганда.

- Величие империи стоит на костях и нищете подданных! - закричал
Митька, и снизу забарабанили по трубе отопления: час ночи.

- Знаме-она, побе-еды... Чувствуй: ноги твои сбиты в кровь, плечи
растерты ремнями выкладки, глотка - пыль и перхоть, и вместо завтрашнего
обеда имеешь шанс на штык в брюхо; и мечты твои - солдатские:
поспать-пожрать, выпить, бабу, и домой бы. "Миссия"...

- А сунь его домой - и слезы: "Былые походы, простреленный флаг, и
сам я - отважный и юный..."

- Дальше. Великий завоеватель не может стабилизировать империю:
империя по природе своей существует только в динамическом равновесии
центробежных и центростремительных сил. Преобладание центростремительных -
завоевания, со временем же и с расширением объемов начинают преобладать
центробежные: развал. Один из законов империи - взаимное натравливание
народов: ослабляя и отвлекая их, это одновременно создает сдерживающие
силы сцепления, но готовит подрыв целостности и развал в будущем! Почему
Наполеон, умен и образован, с восемьсот девятого года ощущавший
обреченность затеи, не ограничился сильной Францией и выгодным миром?

- Преобладание центростремительных сил, - сказал я. - Завоеватель,
мечтающий о спокойствии империи, неизбежно ввязывается в бесконечную цепь
превентивных войн: любой не слабый сосед рассматривается как потенциальный
враг. А с расширением границ увеличивается число соседей. В идеале любая
империя испытывает два противоположных стремления: сделаться единой
мировой державой и рассыпаться на куски. При чем тут счастье, Митька?

- При слезах ветеранов этих братоубийственных походов.

- Насыщенность жизни, сила ощущений... тоска по молодости... что
пройдет, то будет мило. Вообще - хорошо там, где нас нет.

- Вот так америки и открывали, где нас не было! - взъярился Митька, и
снизу снова забарабанили. - Чего ржешь, обалдуй! Если люди, вспоминая,
тоскуют, - есть тут рациональное зерно, стоит копнуть на предмет счастья!

- Вот спасибо, - удивился я. - Ни боев, ни смертей, ни походов нам,
знаешь, не треба. Хватит. Не те времена. И не ори.

- А какие, сейчас, по-твоему, времена?

- Время разобраться со счастьем. Потому что его некуда откладывать.

- Всю историю, фактически, с ним ведь только и разбирались!

- Да не ори ты! Много с чем разбирались. И разобрались. Человек
мечтал о ковре-самолете - и получил. Мечтал о звездах - и получил.
Равенство. Радио. Мечтал о счастье - и время получить.

- В погоне за счастьем человек всегда совершает круг. Обычно это круг
длиною в жизнь, - сказал Митька грустно.

Но тогда я его не понял.

Чем менее счастлив человек, тем больше он знает о счастье. Мы знали о
счастье все. А система наша разваливалась, фактически не родившись, а
только так, будучи объявленной.

Вечером я заперся в лаборатории и стал выкраивать из системы
монопрограмму. Мне требовалось счастье в работе. Да, так. Перейдя в иное
качество, мы откроем для себя то, чего не видим сейчас.

По склейкам и накладкам обнаружилось, что я не первый. Я не удивился;
я выругал себя за медлительность и трусость...

...Уплыл по Неве ладожский лед; сдавали экзамены, загорали на
Петропавловке, уезжали на целину; отцвели сиренью на Васильевском,
отзвенели гитарами белые ночи. Растаяло изумление: ничто, абсолютно ничто
во мне после наложения программы не изменилось. Лишь боязнь покраснеть под
долгим взглядом: мы не могли сознаться друг другу в нашем контрабандном и
несуществующем счастье, как в некоем тайном пороке.

Нас прогнали в отпуск (всех - в августе!) и выдали к нему по пять
дополнительных дней; но это был не отпуск, а какая-то испытательная
командировка. Я лично провел его в библиотеках и поликлиниках: кончилось
переутомлением и диагнозом "гастрит"; гадость мелкая неприличная. И
теперь, презирая свое отражение в зеркале шкафа, я вместо утренней
сигареты пил кефир.

- Счастье труда, - остервенело сказал Лева Маркин, - это чувство,
которое испытывает поэт, глядя, как рабочие строят плотину! - В бороде
его, как предательский уголок белого флага, вспыхнула элегантная седая
прядь.

Люся, вернувшаяся в сентябре, похудевшая и незагорелая, с
расширенными глазами, даже не улыбнулась. Зато Игорь, после спортивного
лагеря какой-то тупой и нацепивший значок мастера спорта, гоготал до
икоты.

Более прочих преуспел Митька Ельников: он не написал диплом, был с
позором отчислен с пятого курса, оказался на военкоматовской комиссии слеп
как кувалда, устроился к нам на полставки лаборантом (больше места не
дали), вздел очки в тонкой "разночинской" оправе - сквозь кои нам же
теперь и соболезновал как интеллектуальным уродам, не читавшим Лао Цзы и