всему виной - урарт с длинным мечом. И они бросились, не раздумывая, и еще
трое упали под ударами, но четвертый исхитрился проскочить под гудящей
сталью - и, уже не чувствуя боли, сын Ваагна медленно опустился на колени
в алую пыль, и в стекленеющих глазах его отпечаталось последнее, что дал
ему увидеть Тейшеба Могучий: в синем небе гор плыли клочья дыма, похожие
на победно распростерших крылья орлов...
за большим красноватым камнем, нависшим над тропой, повторял их снова и
снова. Тяжелая сумка оттягивала пояс; за плечами остался перевал и много
тысяч шагов. Сколько? Он не считал. Главное - не бояться. Там, в долине, к
северу от перевала, стоит войско Вардана. Вьются на ветру серебряные и
синие знамена с тяжелыми правильными крестами. Их пока еще немного. Их
будет больше, когда подойдут нахарары. Уже по всем армянским крепостям
разнесли гонцы весть о приходе беды. В равнинах и на отрогах гор
голубоглазые светло-курчавые люди седлают коней, пристегивают к поясам
длинные прямые мечи и в последний раз обнимают плачущих женщин. Они идут
на север. Но нужно время! И если те, кто сейчас поднимается по тропе,
пройдут через ущелье, идти будет некуда.
невозможно смотреть, оно рвет кожу, выжигая жгучие волдыри. Солнце - враг.
И некуда спрятаться от него. Старый Овсеп, прощаясь, поцеловал внука и
сказал: "Иди. Я не сумею. А взрослые нужны здесь". И сам Вардан-Спарапет,
обнажив голову, склонил ее перед мальчишкой, уходящим на юг. По щекам
Овсепа текли слезы, застывая в глубоких ямках, оставленных черной
болезнью. А спарапет стоял твердо, и только руки его слегка дрожали,
пристегивая к поясу мальчишки тяжелую сумку. "Молись!" - сказал Вардан. Но
молитва не утишает боль. Как горят под солнцем волдыри! Крик рвется сквозь
губы. Не кричать! Они уже идут. Они не должны заметить сжавшегося под
камнем подростка. И он молчит, даже когда к дикой боли добавляется белый,
как солнечный огонь, ужас.
гуськом выходя из-за поворота и загромождая вход в ущелье. Бьется о скалы
низкий зловещий рев - это завывают живые скалы, взметая к небу длинные
гибкие носы. Впервые внук Овсепа видит слонов. От деда, от бывалых людей
слышал - но вот они идут прямо на камень, и это ужас, равного которому
нет. На цветных попонах - рисунок, один и тот же: рваный крючковатый круг,
алый на желтом и желтый на красном. Знак ариев, знак Солнечной Веры. На
спинах у слонов - погонщики и стрелки; персы весело перекликаются, с
вершины одной из шагающих гор вдруг раздается песня - красивая песня,
лихая и почти понятная. Но внук Овсепа не слушает. Он убивает в себе
страх, потому что пришло время исполнить волю спарапета.
камень спертым дыханием, проплыла мимо. "Обязательно пропусти одного,
лучше даже двух", - сказал Вардан. Так, прошел второй. Теперь - пора.
Мальчишка расстегивает сумку и выскакивает на тропу. О Боже, сила твоя со
мной! Из распахнутой сумки летят, рассыпаясь, под серые морщинистые
колонны колючки-ежи. Взмах руки, другой, третий! Лучники, вопя, мечут
стрелы с высоты в крутящегося под ногами слонов мальчишку. Но попасть
трудно, он маленький и верткий. А слоны уже ревут от боли: в подошвы
впились сотни ядовитых жал, ступни горят, боль затмевает разум животных
быстрее дурманного напитка. Цепь распадается, слоны поворачивают назад, к
проходу, сминая выходящую из-за поворота пехоту; они сталкиваются лбами,
опрокидывают один другого. Ущелье запечатано: погонщик третьего в цепи
слона ударом молота убил зверя, спасая свою никчемную жизнь.
лучников. В суматохе можно уйти - самое время, им не до него! Но внук
Овсепа продолжает швырять колючки, их еще немало в сумке. И разбрасывает
их до тех пор, пока гибкая серая змея, окольцованная медными браслетами -
сверху, под самыми бивнями, не сбивает его с ног, размозжив о преклонивший
колени над тропой красноватый камень. Дед - откуда он здесь? - заглядывает
в глаза и показывает на север, где полощется на синем горном ветру
серебряное знамя с крестом и парящим над ним хищноклювым орлом...
сейчас готов просить паству отпустить ему грех невольной лжи. Он, несущий
сан священника, заблуждался: высшее благо - смерть. Но умирать нельзя.
Низко, почти над скалами, висит солнце, большое и багровое. Ласковое тепло
ползет по лбу. Прощай, солнце. И подожди немного, не прячься. Ты уйдешь и
придет тьма, а с тьмою - смерть. А умирать нельзя.
лучше! Сын пахаря, волею Божьей ставший пастырем малого стада Христова, он
не учился в Эчмиадзине, и благородные древние книги стояли на полке, так и
не открытые ни разу со дня смерти прежнего тертера. Но, воистину, для
верящего суть выше образа. Жители предгорных сел верили своему наставнику,
ибо он был одним из них и умел без лжи облегчить страдания жизни земной.
перевал в далеком детстве было излюбленным местом игр. Ведь здесь водились
змеи! Мальчишки ловили их. Лучше всего в тот миг, когда вспугнутая,
ненавидяще шипящая живая лента, вытянувшись в струну, кидалась вперед.
Тогда и проверялось, мужчина ты - или мокрый лаваш. Удар палкой влет! Еще
один - по уже сбитой! И - каблуком по треугольной, в желтых точках,
голове. Тогда о смерти не думалось: даже змеи, умирая, словно продолжали
игру. Они крутились, извивались, жили, а когда, наконец, затихали, став
прямыми и спокойными, все равно казалось, что это лишь притворство.
надежда, что не заподозрят. Поэтому именно он пошел на север, к перевалу,
неся на груди то, что передал бродячий певец-гусан. Но для
соседей-магометан здешние предгорья тоже родные. Поэтому ему не удалось
встретить идущих с севера. Он успел лишь проглотить клочок бумаги, взятый
у гусана, когда отряд стражников-заптиев настиг его у двух красноватых
камней. Эти камни знакомы с детства: громадный, словно преклонивший
колени, и второй, поменьше, тесно прижавшийся к первому верхом и будто
подпирающий его. Уже связанный по рукам и ногам, священник видел, как
старший заптий расплачивается с проводником. Они держались как старые
приятели, хотя стражник был из пришлых, назначенных сюда недавно, после
разгрома янычарского бунта в Стамбуле, а проводника-тюрка Тер-Багдасар
знал с детства. Они вместе охотились на змей, живших под этими камнями.
Теперь змеи исчезли. Куда им до людей?
проводником. Судя по всему, заптий не поскупился; священник уловил обрывок
фразы: проводник благодарил за щедрость и просил не забывать его, верного
мусульманина, если когда-нибудь опять понадобятся услуги. Потом он ушел. И
заптии сомкнулись в круг над лежащим меж двух камней человеком в
порыжелой, неумело заштопанной рясе. И стало больно. Даже солнце
покраснело от крови. Или от стыда? Не убегай, солнце, не бойся - людям не
добраться до тебя, они творят такое только с себе подобными. Не уходи.
Тьма - смерть. А умирать нельзя. Гусан сказал: в этой бумаге - сотни
жизней и судьба Родины. А бумага съедена, значит - нужно жить...
обрывками окровавленной, выжженной досера материи. Вокруг, втоптанные в
пыль, валялись клочья седых волос, слипшихся от крови и - но для
остального нет названия в людском языке. Колонна людей, вышедшая в ущелье
со стороны перевала, стояла в оцепенении. Многих трясло. Иные, согнувшись,
вываливали в бурую жижу съеденное на полуденном привале. Тускло
посверкивали в отблесках пурпурных лучей тяжелые ружья с длинными штыками
и пятна-отсветы прыгали по лицам, выделяя соломенные щетки усов и светлые
- серые, синие, голубые северные глаза.
ся... Что? Друг, говори громче... Не слышит. Я мертв? Нет, бумага гусана
должна заговорить. О Господи, дай силы! Бескровно-синие губы раздвигаются,
обнажая багровое месиво десен:
конных два бюлюка... Есть пушки. Скажи Ермолу... брат...
капли падают на лоб. Плачет... Почему? Я же не умер, я же успел пере...
Тьма. То, что миг тому выхрипывало, с бульканьем и присвистом, обрывки
фраз - равных жизни для спустившихся с перевала! - умолкло. Челюсть
отвисла. Лишь в глазах еще теплится что-то живое. Зрачки, громадные, почти
без райка, неотрывно смотрят на грудь плачущего штабс-капитана. На
пуговицы, в которые намертво впечатаны поджавшие хищные когти двуглавые
орлы...
Вожак, широкоплечий узколицый красавец с пушистыми, любовно закрученными
усами низко пригнул растрепанную голову и на его гладком, словно
обтесанном лице играли желваки. Ничего, кроме проклятий, не услышит он в
родной деревне. Армян уже не догнать. Они за перевалом, по ту сторону
границы. Шесть часов вылежали правоверные в пыли под дулом колдовского
ружья. И восемь десятков гордых юношей уже не встанут с тропы. Этой ночью
курдские села в долине заплачут.
тварь, стрелявшая по правоверным, должна быть наказана! Пусть мертвую, ее
следует изрезать на куски, чтобы во дворах курдских семей, потерявших
сегодня своих соколов, собаки разгрызли клочья мерзкой плоти. Но стрелка
не было. Только пулемет, минуту назад умолкший, раскаленный. Тропа заплыла
кровавой жижей. Курды стояли вокруг лужи, не протягивая к "льюису" рук:
Василенко Иван
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Трубников Александр
Шилова Юлия
Пехов Алексей