Чтение 4–й страницы книги ~Симплегады~

-- Так вот. Сегодня весь город смотрит, как великий кубинец
Бодио ломает крылышки нашему неоперившемуся "Птеродактилю". Ты
это знаешь. Теперь, второе. В одном месте, пока я тебе не скажу,
в каком, имеется некая хитроумная вещица. Называется она --
хронощуп. Слышал? Очень простое название. От тебя, малыш,
требуется вот что. Прийти в это место, вежливо постучаться и
сказать: "Здравствуйте, дорогие дяди. Дайте мне, пожалуйста, на
время этот ваш хронощуп, очень, мол, нужно. Они тебе его,
конечно, дадут, как не дать. Во-первых, ты еще малолетка, а
самое главное -- теперь слушай внимательно -- потому что дяди
эти будут, мягко говоря, неживые. Мертвые будут дяди. А мертвыми
им поможет стать один маленький человек по имени Мендель
Рутберг. Ты.

Мендель все понять не мог, шутит он или говорит серьезно. Глаз у
главного не было видно, губы открывались ровно настолько, чтобы
выпускать слова. Тон, с каким он их выпускал, был очень уж
глуповатый. Так что сказанное вполне могло оказаться очередной
порцией страха, поданного под шутовским соусом.

-- А? Каков план?

Менделю показалось, что человек сейчас его похлопает по плечу,
и, правда, тот сделал похожее движение, но хлопать не стал. Он
повернул на левом запястьи зажим, потом ладонями коснулся
наушников и легонько их покачал. Возможно, он массировал уши.

-- Если хочешь знать, мы давно ищем смелого парня, вроде тебя.
Не каждый бы решился торчать в той дохлой коробке, из которой мы
тебя вытащили. Да еще держать на прицеле таких ребят, как Шнек и
Маленький. И внял, как говорится, Господь молитвам нашим и
послал Менделя Рутберга нам в утешение. Так-то, малыш. Такие
дела. Отказаться у тебя не получится. Видеть ребят в работе --
это одно, за это еще можно простить. А то, что ты сейчас от меня
услышал, это слишком серьезно. Так что, братец, выбора у тебя
нет. Вернее, выбор один. Или это мое предложение. Или...--
Ладонями, словно крылышками, он помахал над плечами.-- Надеюсь,
ты понимаешь? Между прочим, не такое уж оно страшное, это мое
предложение. Тебе даже делать почти ничего не придется. Одна
минута страха, пока они разберутся что к чему,-- и все. Дальше
-- наша забота. А ты -- сделал дело и гуляй, где хочешь. Никто
не подумает, что дело обделал какой-то малолетка, Мендель
Рутберг.

Человек говорил убедительно, видно было, что он любитель
поговорить. А Мендель сидел и вроде бы слушал. Но он слушал
плохо и мало что из услышанного понимал. Он мучительно думал,
чем же все это кончится, скорей бы уж чем-нибудь все это
кончилось, не век же ему здесь сидеть и слушать слова
сумасшедшего.

-- Ты молодой и неопытный, у тебя должно получится. А мы -- все
мы свеченные-пересвеченные. Одного Шнека два раза приговаривали
в вышке, оба раза заочно. Так что, малыш, как ни верти, теперь
вся надежда на тебя. Конечно, электронный пропускник тебя
поначалу остановит, но не беда. Стой спокойно и жди. Главное, в
этот момент не наложить в штаны сверх меры. А не то тамошняя
электроника такая привередливая, что реагирует даже на запах.
Так вот, ты скажешь, что малолетний, тебе восемь лет, и тебе
нужно сказать кое-что про... ну, к примеру, про Купчинского
Душителя. На него они клюнут. И еще скажи, что у тебя есть что
им показать. Это на случай, если дверь не захочет открываться. А
дальше, когда тебя впустят, совсем просто. На ладони у тебя
будет вот это.

Он вытащил из кармана небольшой круглый предмет с мутным глазком
посередине. Вещица размером с пуговицу не казалась опасной.
Главный несколько раз подбросил ее на ладони, словно монету, и
каждый раз она падала глазком вверх.

-- Это крепится на ладони, вот так.

Он вжал пуговицу в ладонь, и она крепко прилипла к ней; даже
когда человек перевернул ладонь и потряс ее сильно, пуговица не
оторвалась.

-- А чтобы электронный пес не засек, что ладошка твоя не без
сюрприза, мы эту пуговку хорошенько заэкранируем. Вот и все.
Тебе даже не придется говорить им "здрасте", просто надавишь
мизинцем на выступ на ободке -- вот здесь -- и помашешь дядям
рукой.

В комнатенке стояла жара, но Мендель жары не чувствовал, он
чувствовал холод. Холод, как прожорливый червь, поедал его
позвоночник. За позвонком позвонок, выше и выше. Вот он
достигает уровня сердца, сердце твердеет, в нем застывает кровь.
Удары делаются звонкими и, наверное, слышными на весь мир. На
весь мир. Только бы их не услышал дедушка. Только бы не услышал
и не пришел на них -- на удары сердца -- внуку на помощь. Только
бы этот страшный человек в маске не сделал дедушке плохо. А он
-- ладно, он -- как-нибудь. Он знает, что ему делать.

Что ему делать?

* * *

Место, куда они вышли, незнакомым показалось лишь поначалу.
Скоро Мендель его узнал. Просто вечернее освещение, пустынность,
несмотря на непоздний час, и неожиданный ракурс таинственно
преобразили город. Глаз лишился привычных ориентиров, и вот
виденное много раз стало новым, стало неузнаваемым, и даже в
этих печальных обстоятельствах Мендель удивился происшедшей с
городом перемене.

Они находились в окраинной части, неподалеку от моря, за десяток
кварталов от дома, где Мендель жил. Улочка, в которой они сейчас
стояли, закутанные в тень подворотни, упиралась в сквер с
гранитной фигурой на постаменте. Мендель вспоминал и никак не
мог вспомнить, чей же там памятник. Это было неважно и ненужно,
но он напрягал память, всматривался в нависающую над сквером
фигуру, видел ее тень, разрывающую светлое пятно площади на две
неравные половины. Наверное, сам мозг независимо от сознания
находил в этих внешних предметах, в припоминании их привычного
облика, в отгадывании забытых имен защиту от угрозы, которая
исходила от стоящих рядом людей.

К скверу с безымянной фигурой с двух сторон сходились улица и
проспект, а на углу, фасадом заглядывая в переулок, стояло
старинное здание с колоннами по фасаду и большой дверью,
темнеющей между колонн.

-- Вот этот дом, малыш. Дверь видишь? Тебе туда.

Главный говорил тихо, а сам все посматривал на часы. Наконец, он
сказал, обращаясь ко всем сразу:

-- Время. Теперь действуем так.

* * *

Мендель смотрел вниз на текучую воду реки и вспоминал прожитый
день. С воспоминаниями возвращался страх, он гнал их от себя, он
не хотел видеть оживающие в памяти картины. Он закрывал глаза,
но с закрытыми глазами становилось еще страшнее. Пытаясь
отвлечься, он смотрел вверх на мутное небо, разглядывал опоры
моста, глаза его блуждали между зыбких расплывчатых пятен
береговых огней.

Но память не отпускала.

Наверху, на дальнем конце моста привычно запел мотор. Мост тяжело