Чтение 4–й страницы книги ~Обсерватория Нур-и-Дешт~

кругу четыре волка и никак не могут догнать. А когда догонят, то будет
конец света. Разве это не поэтическое изображение вращения Большой
Медведицы?

- Очень хорошо, Матвей Андреевич! Помню, я читал где-то о небе
Южного полушария. Высоко, где сияет Южный Крест, в Млечном Пути
находится яркое звездное облако, а рядом с ним абсолютно черное пятно
- огромное скопление темного вещества в форме груши. Первые
мореплаватели назвали его Угольным мешком. Так вот, древняя
австралийская легенда называет это пятно зияющей ямой - провалом в
небе, а другая легенда говорит, что это воплощение зла в виде
австралийского страуса эму. Эму лежит у подножия дерева из звезд
Южного Креста и подстерегает опоссума, спасающегося на ветвях этого
дерева. Когда опоссум будет схвачен эму, тогда наступит конец света.

- Да, похоже, только животные совсем различны, - лениво сказал
профессор.

- Объясните мне, пожалуйста, Матвей Андреевич, кто и когда создал
Нур-и-Дешт, эту "с толком выстроенную" обсерваторию, и почему она в
таком пустынном месте?

- Работали здесь уйгурские астрономы, ученики арабских мудрецов.
Ну а место-то стало пустынным после монгольского нашествия. Тут кругом
развалины - следы поселений. Семьсот лет назад здесь, без сомнения,
было богатое, населенное место. Чтобы построить такую обсерваторию,
нужно много знать и много уметь.

Речь профессора прервалась. Что-то случилось. Я сначала не
сообразил, что именно. Второй толчок дал почувствовать, как
заколебалась земля под нами, - словно по поверхности прошла каменная
волна. Почти одновременно мы услышали отдаленный гул, будто исходивший
из глубины под нашими ногами. Посуда в ящике дребезжала, головешки в
костре развалились. Толчки следовали один за другим.

Все кончилось так же неожиданно, как и началось. В наступившей
тишине было слышно, как катятся по склонам потревоженные камни и
что-то сыплется в развалинах обсерватории.

Наутро, как только мы явились к месту ежедневной работы, нас
встретили неожиданные изменения, вызванные ночным землетрясением.
Подрытый снизу в левой стороне земляной завал осел и рухнул, обнажив в
правой стенке неглубокую нишу, обведенную заостренной стрельчатой
аркой. В глубине ниши из-под пыли и налипших комьев земли виднелась
каменная плита с вырезанным на ней совершенно неразборчивым для
непривычного взора сплетением знаков арабского куфического
письма[Куфическое письмо - вид арабского шрифта. Отличается
расширенными квадратными очертаниями тесно соединенных друг с другом
букв.]. Обрадованные находкой и в то же время огорченные новым завалом
лестницы, мы быстро расчистили надпись, столько веков скрывавшуюся под
сухой и пыльной землей. На гладкой синеватой плите буквы были
углублены и покрыты чем-то вроде глазури очень красивого оранжевого
цвета с зеленым отливом. Таня и профессор принялись расшифровывать
надпись, а мы с Вячиком опять взялись за расчистку лестницы.

Матвей Андреевич расправил плечи и шумно вздохнул:

- Жаль, ничего важного! Правда, подтверждение сохранившихся в
истории сведений. Надпись гласит, что по указу такого-то в таком-то
году, в месяце Ковус... это Стрелец по-арабски, Таня?

- Да.

- Значит, в ноябре окончена постройка в местности Нур-и-Дешт, у
речки Экик на холме... как это, Таня?

- Не совсем понимаю название - что-то вроде Светящейся чаши.

- Какая поэзия! На холме Светящейся чаши, на месте прежних
разработок царской краски... Ага, это по вашей части, майор. Где же
следы разработок и что могло здесь добываться?

- Не знаю, не заметил никаких выработок.

- Да вы были когда-нибудь геологом? - шутливо возмутился
профессор.

- Погодите, Матвей Андреевич. Вот прокопаю вам лестницу, тогда
отпустите несколько часов побродить. Может быть, и геолог пригодится.
А то ведь мой ежедневный маршрут только один: речка - подвал, речка -
палатка.

- Ага! - рассмеялся профессор. - Побывали в шкуре археолога - нос
всегда в землю... А ведь вы правы: стоит объявить выходной день.
Завтра не будем рыться - походите, поисследуйте. Таня, конечно,
стиркой займется... Нет? А что же? Тоже побродить, геологии поучиться?
Гм!..

- А что там дальше в надписи, Матвей Андреевич? - перебил я
профессора.

- А дальше следует: в память великого дела сделана эта надпись и
замурована древняя ваза с описанием постройки.

- Но, профессор, ведь находка вазы имела бы большое значение для
изучения обсерватории?

- Конечно. Но где она замурована, не сказано. Ясно, что в
фундаменте. Как ее найдешь? Лестницу прокопать - и то не можем.

* * *

Утром я попросил у Вячика дробовую бердану в надежде подстрелить
какую-нибудь дичину. Сопровождаемые насмешливыми напутствиями
профессора, мы с Таней отправились в обход холмов Нур-и-Дешт.
Оказалось, что никто из членов маленькой экспедиции не отходил далеко
от развалин - работа отнимала все время. День был на редкость зноен и
тих, ни малейшее дуновение не сгоняло сухого жара, шедшего от
каменистой почвы. Мы долго ходили по холмам, карабкаясь по склонам,
пока не изнемогли от жажды. Тогда мы спустились к речке, напились
вволю и принялись бродить босиком по руслу. Крупные камешки
разъезжались под ногами. В прозрачной воде среди черных и серых галек
изредка резко выделялись разноцветные, сглаженные водой кусочки опала
и халцедона. Охота за красивыми камнями увлекла нас обоих, и, только
когда ноги совсем окоченели, мы вышли на берег и стали греться на
теплых камнях, занимаясь разборкой добычи.

- Красные кладите сюда, Таня. Это сердолик - очень ценившийся в
древности камень, якобы обладавший целебной силой.

- Красных больше всего. А вот смотрите, какая прелесть! -
воскликнула девушка. - Это вы нашли? Прозрачный и переливается, как
жемчуг.

- Гиалит, самый ценный сорт опала. Можете сделать из него брошку.

- Я не люблю брошек, колец, серег - ничего, кроме браслетов. Но
если вы мне подарите его просто так... спасибо... А зачем вы взяли эти
три камня - мутные, нехорошие?

- Что вы, Таня! Разве можно так порочить самую лучшую мою
находку? Смотрите. - И я погрузил невзрачную белую гальку в воду.
Камень сделался прозрачным и заиграл голубоватыми переливами.

- Как красиво! - изумилась девушка.

- Ага, некрасивый камень оказался волшебным. Он и считался в
древности волшебным. Это гидрофан, иначе называемый "око мира". Он
сильно пористый и поэтому в сухом состоянии непрозрачен. Как только
поры заполняются водой, он делается прозрачным и очень красивым. Это
все разновидности кварца; их еще много сортов различных оттенков,
ценности и красоты.

- Что же вам дала наша сегодняшняя экскурсия? - спросила Таня.

- Теперь я имею представление о строении всей этой местности.
Правда, оно оказалось неинтересным: древние граниты и толща черных
кварцитов, пронизанных жилами кварца. Холм, на котором стоит
обсерватория, несколько отличается от других: он сложен какими-то
очень плотными стекловидными кварцитами. Красивые камни в русле речки
остались от размыва кварцитов - в жилах, в пустотах и натеках по
трещинам, должно быть, довольно много халцедона и опала.

- А где же разработки, о которых говорится в надписи?

- Так и не знаю. Сами же видели, - нигде ни малейших следов.
Может быть, они скрыты под развалинами обсерватории.

- Плохо! Опять Матвей Андреевич будет смеяться... - заключила
Таня. - Пора обратно. Смотрите, солнце садится. И так придем в
темноте.

На красном огне заката круглые плечи холмов выступили резкими
силуэтами. Полное отсутствие ветра подчеркивало глухое молчание
окрестных песков. Когда мы добрались до холма обсерватории, с западной
стороны уже погасли последние отблески зари.

Развалины, едва различимые при свете звезд, встретили нас
молчанием. Только сплюшка[Сплюшка - небольшой сыч; водится в южных
районах Советского Союза.] где-то вдали издавала свой мелодичный крик.
Ночью здесь было неприветливо; неясное ощущение опасности овладело
нами, и мы пошли крадучись и шепчась, словно боясь разбудить что-то
дремавшее среди угрюмых стен.

Внезапно я почувствовал, что дневная усталость куда-то отходит,
уступая место бодрости. Сухой, неподвижный воздух, несмотря на тепло,
исходившее от нагретых стен, казался необычайно свежим. Приятное, едва
ощутимое покалывание изредка пробегало по коже.

- Я совсем не устала, - шепнула мне Таня, придвигаясь так близко,
что почти касалась меня плечом. - Здесь что-то в воздухе.

- Да, я бы сказал, воздух - точно вблизи динамо-машины.
Потрогайте-ка ваши волосы, Таня: они что-то очень распушились.

Таня провела рукой по волосам, стараясь пригладить их, и
множество мельчайших голубых искорок замелькало под пальцами.

- Будто перед грозой, - сказала Таня, - только небо ясное и
духоты совершенно не чувствуется, наоборот...