организации люди совершенно разные, и для меня бессмысленно повторять тот
путь, который избрал он. Работа над Полисом, явив собой суррогат счастья,
отвлекла меня от навязчивых мыслей, и только когда мы через два года
построили его - неплохо получилось, вы не находите? - я вновь вернулся
мыслями к Каньяру. И по чистой случайности в скором времени повстречался с
тем самым нашим общим знакомым, который несколько лет назад впервые
рассказал мне о странном поступке моего друга. На сей раз он поведал о
случившемся после моего визита на Орьету. И уже по тому, как начал он свой
рассказ - без какого-либо следа иронии по отношению к Каньяру, тихим,
грустным голосом сочувствующего чужому несчастью человека - я понял, что
не ошибся в самых худших своих прогнозах.
идеал. И вскоре после этого наш знакомый побывал у него в гостях,
разговаривал с ним, видел его избранницу. И ему - простому человеку, не
привыкшему задумываться над тонкими душевными переживаниями и всегда
предпочитавшему десяток анекдотов прекрасному роману о любви - ему стало
страшно за Каньяра. Как он рассказал, та, что составляла мечту всей жизни
моего друга, была замкнута и холодна. Она чужой вошла в его дом и в его
деревню, и даже наш знакомый, посторонний, случайный человек, увидел и
ощутил на себе как бы отталкивающую все живое силу отчуждения, исходящую
от нее. Она, наверное, по-своему любила Каньяра - как-никак, именно он
подарил ей жизнь - но любовь эта, судя по рассказу моего знакомого,
счастья Каньяру не приносила. Он был хмур и замкнут, и ни разу за все
время их встречи даже не попытался улыбнуться. И не было для меня утешения
в том, что я предчувствовал такой итог. Кого и как можно этим утешить?
Лучшие люди Земли жизни свои кладут на воплощение идеала - в красках, в
камне, в книгах - и умирают, так и не достигнув желаемого. А он решился на
то, что не удалось еще никому со времен Пигмалиона - а кстати, принесло ли
это Пигмалиону счастье? - и расплата была неминуема. Мы слишком далеко
ушли вперед по сравнению с уровнем, на котором живут сегодня аборигены
Орьеты. И слишком многое, наверное, потеряли на этом пути, и потому нам не
найти счастья на дорогах, которыми они проходят по жизни.
сей раз - с этнографической экспедицией, задавшейся вполне понятной целью
разгадать-таки основную загадку этой планеты, не нарушив закона об охране
этносов. Насколько я знаю, после нас там успело побывать не менее пяти
таких экспедиций. Мы, люди, не можем успокоиться, пока остаются
неразгаданными хоть какие-то тайны. Орьета еще держится - но вряд ли это
продлится долго. Слишком много среди людей желающих изгнать сказку из
доступного нам мира.
планер у крайних домов знакомой деревни. Не спеша, страшась того, что мне
предстояло увидеть, прошел тихими, пустынными улицами - хотя странно
говорить это об улицах, заполненных деревянными скульптурами - нашел
знакомый мне дом, поднялся на крыльцо и постучал. Никто мне не ответил. И
тогда я толкнул дверь рукой и осторожно заглянул внутрь.
ученичества Каньяра, загромождавших его когда-то, появилась мебель,
изящная, как все выходящее из рук аборигенов, появилась домашняя утварь,
появилось то особенное ощущение жилья, а не просто места обитания, которое
приносит в дом женщина. Но это было холодное, пустое жилье.
увидел их, сидящих за столом в глубине комнаты. Они не двигались, сидели,
глядя друг на друга, не обращая внимания на мой приход. И тогда я тихонько
окликнул Каньяра.
что меня могут застать на месте преступления, я подошел к столу, не
отрывая взгляда от лица Каньяра. Ни единой черточки не дрогнуло на этом
лице, хотя глаза его, казалось, следили за мной.
настоящий, не живой Каньяр. Нет - деревянный! И смотрел он совсем не на
меня - взгляд его был направлен в лицо женщины, которого я пока не видел,
в лицо той, которую он сотворил своими собственными руками, в которую
сумел каким-то чудом вдохнуть жизнь - ведь не врал же мой знакомый! - и
которая теперь тоже была всего лишь куском дерева с совершенными формами.
Я сделал еще шаг и заглянул в это лицо - оно было прекрасно, как прекрасно
было и ее тело. Но взгляд ее был холоден и пуст, и там, за этим взглядом,
не было ни доброты, ни сострадания, ни умения любить и прощать. Там не
было живой человеческой души.
если не удается усилием воли быстро прогнать наваждение, то мне начинает
казаться, что сам я деревенею. Хотя, казалось бы, причем здесь я?
обходят дом моего друга стороной, считая, что в нем поселилось зло. И
потому вряд ли они знают о происходящем там, внутри, за закрытой дверью,
об увиденном мною перед тем, как в смятении и отчаянии я покинул его, о
том, что все эти годы не дает мне покоя.
младенец.
Того, что так страшит меня, не может произойти. Придет день, и загадка
Орьеты найдет вполне прозаическое научное объяснение. И все же я не могу
отделаться от кошмара, порожденного воображением. И в этом кошмаре у
деревянного Каньяра с его прекрасной и холодной женой рождаются и
подрастают деревянные дети. Дочери, похожие на свою мать. И в этом кошмаре
настает день, когда все они оживают - ведь ожила же она когда-то! - и
открывают двери старого отцовского дома, и выходят в огромный мир, не
подозревающий об опасности. И значит Каньяр - не последняя жертва.
знаю, что подлинный, живой Каньяр отчаявшись покинул Орьету за полгода до
моего повторного посещения планеты и теперь скитается по Галактике, нигде
не находя пристанища. Но я знаю наверняка и другое: душа его осталась
навеки заточенной в том деревянном Каньяре, которого я видел собственными
глазами, бежать сумела лишь его телесная оболочка.