друг другу. Им не нужны были слова, они и без слов, казалось, понимали
друг друга. И он совсем позабыл о том ужасном предчувствии, которое дважды
заставило его замереть в неподвижности перед дверью ее дома. Да если бы
вдруг и вспомнил - грех, ими содеянный, подумалось бы Франциску, с лихвой
оправдал бы самые мрачные предчувствия. Покидая город, он не обольщался по
поводу своего будущего, он знал, что расплата за совершенный грех
неминуема, но по-прежнему - как и в те минуты, когда держал любимую в
объятиях - не страшился этой расплаты. Только одного не мог он простить
себе - того, что так и не узнал ее имени.
первые мгновения просветления успел удивиться тому, что жар этот в
кошмарных видениях его недавнего сна совсем не ассоциировался с огнем. Но
вскоре отвлеченные мысли оставили его, потому что сознание целиком
заполнилось болью страдающего тела, вытеснившей все остальное. И вместе с
этой болью и жаром пришло ощущение невыносимой тяжести, которая, казалось,
навалилась не только на него самого, но придавила собою весь мир вокруг,
даже сам вдыхаемый им воздух сделав подобным расплавленному свинцу. И
странно было видеть при этом, как келья, слабо освещенная через крошечное
окошко, плыла и плыла перед глазами и все не могла остановиться.
Собравшись с силами, Франциск попытался позвать кого-нибудь на помощь, но
пересохшее горло выпустило лишь едва услышанный им самим хрип.
если бы и знал заранее, какой скорый и страшный конец его ожидает, не
отказался бы от содеянного. Монах Франциск умирал грешником и
вероотступником, впереди его ждали вечные адские мучения, но он ни о чем
не жалел. И только одна мысль не давала ему покоя - мысль, что он никогда
больше не увидит свою любимую. И тоска, порожденная этой мыслью, оказалась
столь сильной, что даже не понимая того, что же он делает, Франциск
каким-то образом сумел приподняться и встать, держась за стену обеими
руками. Кое-как он оделся и, сдерживая стоны, выбрался на монастырский
двор. Свежий утренний ветер придал ему сил, на какое-то время остудив
сжигавшее его изнутри пламя. Но ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы
двинуться дальше. Только чудом можно было бы объяснить, что он не упал,
пересекая двор, что кое-как сумел подняться по ступенькам вверх в каморку
привратника и отворить дверь. Только чудом он отыскал ключи на поясе у
привратника и сумел отцепить тяжелую связку, так и не поняв тогда - да
даже и не задумываясь над этим вопросом - что брат-привратник уже мертв.
Франциск отомкнул калитку в тяжелых монастырских воротах и вышел наружу.
том, кто он, ни о том, куда и зачем он идет. Он просто шел - скорее даже,
двигался - в сторону города. Падал, поднимался и, шатаясь, снова шел
вперед. А иногда даже и не поднимался, просто полз на четвереньках, с
опущенной головой, не глядя, куда же он ползет, но неизменно выбирая
единственно правильное направление. Какая-то чуждая сила помимо его воли,
уже сломленной тяжким недугом, взяла на себя управление его измученным
телом, и с каждым часом этого страшного пути - а путь, несомненно, занял
не один час - Франциск приближался к цели. Было уже далеко за полдень,
когда он вошел в город, и тут, в тени домов, сознание частично вернулось к
нему. Остаток своего пути он запомнил. Запомнил, как шел пустынными
улицами, цепляясь за спасительные стены, как с отчаянием, будто бросаясь в
пропасть, пересекал казавшиеся бесчисленными переулки, временами не
достигая противоположной стены и падая где-то посредине, как, наконец,
очутился перед ее домом и ползком взобрался на крыльцо. Сил на то, чтобы
постучать, у него уже не оставалось, но она снова ждала его прямо за
дверью, и последнее, что помнил Франциск в этом страшном сне, был звук
отодвигаемого изнутри засова.
комнате на втором этаже, в которой позавчера впервые разглядел лицо своей
любимой. Его бил озноб, и не было сил пошевелиться, чтобы натянуть одеяло
повыше, не было сил даже на то, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Он
только простонал - хрипло, чуть слышно - и даже сам не услышал своего
стона. И тут же из темноты в свете стоявшей у изголовья свечи возникло ее
лицо. Только лицо, ничего больше, как предсмертное видение возникло перед
Франциском, и он вдруг понял, что снова согрешил, и за этот грех не будет
ему прощения даже от себя самого. Не мог, не имел он права приносить
болезнь в ее дом, приползать умирать сюда, к ней, которую так хотел бы
защитить и спасти. В бреду, в горячке он позабыл об этом, но вот теперь,
когда в голове неожиданно прояснилось - наверное, перед смертью, подумал
Франциск, уже равнодушный к собственной участи - он осознал всю глубину
своей вины перед любимой. "Уходи", - хотел сказать он ей, но из горла
снова вырвался лишь стон, хриплый и чуть слышный.
расплескав половину. Это принесло облегчение, но он знал, что облегчение
будет недолгим. Брат ключарь, как говорили, тоже пришел в сознание
незадолго до смерти, и теперь Франциск был убежден, что вскоре и сам
разделит судьбу усопшего. Несколько минут он пролежал неподвижно,
собираясь с силами, потом спросил, сам удивляясь звуку своих слов:
слов не сразу достиг его сознания. Ему казалось почему-то, что все слова,
обращенные к нему, заведомо лишены смысла. Слова утешения перед смертью
были для него привычными, он и сам не раз произносил их во время своих
предыдущих визитов в город.
останешься жив, если сделаешь все, что я велю тебе.
ответить. Долго-долго лежал он не шевелясь, стараясь дышать как можно реже
и спокойнее, потому что все более трудным становился для него каждый
следующий вдох. И вдруг, неожиданно для себя самого, почувствовал, что
душа его наполняется радостью. Неужели это правда? Неужели еще возможно
для него спасение? И кто же, кто спасет его? Не сам ли дьявол в образе
этой прекрасной женщины отбил у Бога его бессмертную душу? Пусть, пусть
это будет дьявол. Отступать все равно уже поздно, все равно он уже отрекся
от Бога накануне. И если дьявол является человеку в столь прекрасном
обличье, то не есть ли служение ему величайшее из благ для смертного?
состояние, в котором находился Франциск, нельзя было бы назвать
бодрствованием, хотя он и не спал. Просто он отключился от реальности,
перестал воспринимать окружающий мир, перестал даже ощущать течение
времени, но ощущение собственного "я", деятельного и активного, не
влекомого никакими сторонними силами, ощущение, обычно утрачиваемое во
сне, не покинуло его. Сколько времени это продолжалось? Кто знает? Может,
минуты, а может - часы. Только когда что-то резко переменилось в
окружающем мире, Франциск снова пришел в себя.
лишь свет, сперва показавшийся чрезмерно ярким, и он почему-то сразу
понял, что это не свет солнца. Все пространство вокруг было наполнено
голубоватым сиянием, в котором поначалу, как только глаза его привыкли к
этому свету, он различал четкие очертания окружающих предметов. Но
постепенно сияние это как бы обрело материальность и заслонило окружение
бледно-голубой пеленой. И какое-то время ему казалось, что лишь он один и
остался во всей Вселенной, заполненной этим голубым сиянием. И только
опустив наконец взгляд он понял, что это не так. Его любимая,
простоволосая, в белых одеждах, как бы плыла перед ним в воздухе,
заполненном этим сиянием, ни на что не опираясь и не нуждаясь в опоре. В
руке, протянутой в его сторону, она держала свечу. И как только взгляд
Франциска обрел ясность, как только он до конца осознал, что же видит
перед собой, в ушах у него зазвучал ее голос:
об этой свече. Ты должен, ты обязан зажечь ее силой своей мысли, силой
своей страсти, силой своего желания жить, монах. Ты должен зажечь эту
свечу, и тогда ты не умрешь. Смотри на свечу, монах, думай только об этой
свече...
будет воспринято серьезно. Околонаучные спекуляции вокруг всякого рода
парапсихических явлений научили ученых скептицизму. Здоровому скептицизму
- так будет точнее. И нам совсем не хочется даже случайно оказаться в
лагере тех, кто, преследуя цели, далекие от познания истины и раскрытия
сил, движущих этим миром, беззастенчиво эксплуатируют естественную,
наверное, тягу человека к таинственному. Мы упоминали уже, что недостаток
информации кое-где вынуждает нас заменить точное описание произошедших
когда-то с Франциском событий художественным домыслом. Цель, которую мы
перед собой поставили, думается, оправдывает применение подобного
средства. В конце концов, именно к нему извечно прибегали и будут
прибегать те, кто называет себя писателями, и этот рассказ не претендует
на строго научное изложение открытых нами фактов. И все же чувство
какого-то смущения при описании событий той ночи - да и некоторых
последующих событий - не покидает нас. Поэтому, думается, следует еще раз
пояснить, что многие эпизоды в этом описании восстановлены нами с высокой
степенью достоверности. К ним, в частности, относится и описываемый эпизод
исцеления Франциска. Вполне достоверно, что для исцеления ему необходимо
было силой мысли зажечь свечу. Вполне достоверно также, что он видел
голубое сияние, заполнившее собою весь мир вокруг - по крайней мере, из
ссылок на труды Франциска Гранвейгского следует, что он эпизоды своего
исцеления описывал как происшедшие в действительности, хотя, безусловно,
они могли быть лишь плодом его больного воображения, видениями измученного
болезнью сознания. Что же касается внешнего вида его возлюбленной во время
исцеления, то в этом вопросе полной ясности пока нет. Вообще говоря,