Чтение 4–й страницы книги ~Послание~

- Вот мы и пришли, - сказал он каким-то странным голосом. - Здесь
были те самые двери, украшенные золотой чеканкой. Помнишь?

- Конечно, - ответил я. - Вы их нашли?

- Откуда? Нандув успел здесь похозяйничать, прежде чем начался пожар.
Почти все находки - из подземелий. Там, видимо, заперлись последние из
уцелевших. Находим скелеты. Но здесь, конечно, мы нашли кое-что поважнее,
- он почему-то вздохнул и потом шагнул вперед.

Какое-то странное волнение, почти страх охватило меня, и я не сразу
шагнул следом. Но быстро поборол себя - я еще не знал, что мне предстоит
увидеть. Я еще думал, что это - всего лишь уникальная археологическая
находка. Я еще не подозревал, что в этом зале находится послание,
нацеленное в меня. И я далеко не сразу сумел понять это. Только позже,
когда все было уже позади.

Я шагнул через высокий порог - как там у Ярканна? "Силы нечистые
перед высоким порогом отступят..." Я шагнул через порог и оказался в
легендарном зале правителя Кьерра. Все сомнения исчезли - этот зал не мог
быть ничем иным. Даже если бы я лишь понаслышке знал об этой легенде, то
все равно узнал бы его - так непохоже было открывшееся передо мной на все
виденное прежде. Карпинский в своем фильме не решился на попытку
воспроизвести этот зал, и правильно сделал. Не только потому, что иначе
лишился бы всякой убедительности хотя бы тот знаменитый эпизод, где раб,
осмелившийся войти в зал вопреки запрету правителя, сходит с ума от
увиденного. Но и потому также, что этот зал действительно невоспроизводим.
Я много раз с тех пор рассматривал слайды покрывающих его стены узоров. Я
знаю, что современным мастерам вполне по силам скопировать совершенно
точно все рожденное столетия назад безумной фантазией правителя Кьерра. Но
- можете считать меня мистиком - я убежден, что никакое самое точное
воспроизведение внешнего вида этого зала не способно породить чувства,
возникающие у человека именно здесь, что в этом самом месте, в этих
древних камнях присутствует еще и незримый дух правителя Кьерра. Ибо
безумие, которому он отдался, было слишком велико для одной лишь его
смертной человеческой оболочки.

Я знаю это.

Я это испытал.

Как описать мне увиденное в этом зале? И нужно ли описывать - ведь
каждый может пойти в библиотеку и увидеть все в видеофильмах, посвященных
Анангаро. Может даже попытаться читать многочисленные уже труды
искусствоведов, старающихся объяснить феномен Кьерра - среди этих трудов
есть немало достойных работ. Или же - что в гораздо большей степени
приблизит человека к пониманию увиденного - прочитать великолепную поэму
Таргонда, навеянную чувствами, которые в этом зале рождаются. Я могу,
конечно, взять себя в руки и попробовать словесно обрисовать порождения
фантазии Кьерра - это безумное сплетение линий и форм, рождающее всякий
раз при новом угле зрения новые и новые ассоциации: то голову разъяренного
льва, то тело прекрасной женщины, то скрюченные пальцы, сдавившие чье-то
горло... Но я не стану делать этого. И тогда, и сейчас способен я
воспринимать увиденное в этом зале лишь целостно, и любая попытка анализа,
вычленения из этого целого отдельных частей, разрушает в моем
представлении некий единый образ.

Я не знаю, сколько времени мы там находились. Мне самому трудно в это
поверить, но я начисто забыл и о жаре, и о палящем солнце над головой, и о
том, что я в зале не один. Я ходил и ходил вдоль его стен, раз за разом
обходя зал по периметру, но я не помню, чтобы хоть раз осознал повторение
открывающихся передо мной картин - нет, всякий раз они были разные, они
менялись в моем сознании. Так, будто с каждым обходом зала с них спадала
какая-то пелена, так, будто кто-то за моей спиной постоянно менял
декорации. Это было невероятно, это было какое-то наваждение,
сумасшествие... И я не знаю, к чему привело бы меня все это, если бы
Вернел, наконец, не встал на моем пути.

Я не сразу осознал, что он загораживает мне проход, не сразу сумел
расслышать его голос. И только потом, когда наваждение схлынуло, вдруг
понял, что я вообще ничего не слышал, что все мое сознание заполнили
могучие и торжественные звуки - нет, не органа, а чего-то еще более
величественного. И вдруг наступила тишина, и в этой тишине я услышал
обеспокоенный голос Вернела:

- Что с тобой, тебе плохо?

- Нет, нет... - я покачал головой, огляделся по сторонам. И
почувствовал страшную, чудовищную усталость - и жар, который навалился со
всех сторон. Но снова повторил: - Нет, ничего.

- Пойдем скорее отсюда, - голос Вернела был полон беспокойства. - Так
и тепловой удар получить недолго.

Я не сопротивлялся, когда он, как ребенка, повел меня за руку из
дворца. Мне было плохо - наверное, я действительно перегрелся. На площади
перед дворцом Вернел усадил меня на стул под навесом, дал какую-то
таблетку, воды, включил охладитель и направил мне в лицо поток прохладного
воздуха. Это было блаженство - но в то же время мне по-прежнему было
плохо. И я не слишком четко помню, что было потом. Наверное, они пригнали
прямо ко дворцу джип - это было нетрудно, улица от ворот была достаточно
широкой. Я помню шум мотора, запах горячей смазки и раскаленное сиденье,
до которого поначалу больно было дотронуться, помню, как нас вдруг
затрясло на ухабах - наверное, когда джип выехал из города. Помню прохладу
и полумрак комнаты, куда меня поселили накануне, какую-то фигуру в белом
халате - конечно, доктора Сиренова, мы с ним потом даже подружились. И
все, дальше я уснул.

Но сон мой был беспокоен. Сон мой был повторением яви.

Стоило мне закрыть глаза, как торжественные звуки вновь заполнили
сознание, и вновь поплыли перед глазами картины гипнотических узоров,
сотворенных Кьерром, и вновь я шел, не в силах оторвать от них взгляда. Но
путь мой был теперь мучителен, каждый шаг налитых свинцом ног давался с
величайшим трудом и причинял боль, солнце немилосердно жарило с вышины, и
сам воздух, казалось, сопротивлялся моему движению, обволакивая тело
невидимой, но вполне весомой и ощутимой вязкой субстанцией. И все же я не
мог позволить себе остановиться, я все шел и шел вперед, накручивая один
за другим круги вдоль стен сохраненного в моей памяти зала, и
величественная неземная музыка, звучащая торжественно и трагически, не
оставляла в сознании места для вопроса о том, куда и зачем я иду. Я
двигался вперед, и постепенно в чудовищных картинах, которые открывались
передо мной, стали возникать смысл и порядок, и - мне так казалось - я
начал понимать что-то чрезвычайно важное, без чего дальнейшая жизнь
немыслима.

И вдруг я остановился.

Потому что прямо передо мной была пустота. Абсолютная, черная
пустота. Казалось, еще несколько шагов, еще несколько мгновений - и мне
откроется, наконец, высший смысл того, зачем я шел этим мучительным путем
- но стена с оставленными правителем Кьерром узорами, обрывалась в этой
черноте, тонула в ней, и не было никакой надежды найти ответ на
непоставленный вопрос.

С этим ощущением полнейшей безнадежности я и проснулся.

Была глубокая ночь. Высокая луна светила в окно, высвечивая на полу
ровный прямоугольник. Я лежал на спине - обычно я никогда не сплю на спине
- и вслушивался в тишину. Тишина эта была такой, что поначалу мне
показалось, будто я оглох. Но стоило мне лишь шевельнуть рукой, положить
ее поверх простыни - и шуршание постельного белья наполнило мир грохотом.
И вдруг, столь же внезапно я ощутил запахи - легкое дуновение от
кондиционера несло в себе десятки различимых запахов. Все чувства мои,
наверное, были обострены до нечеловеческого предела, но я не мог понять,
почему, зачем это нужно. Состояние это было настолько мучительно, что
какое-то время я даже хотел вернуться в оставленный сон - как бы тяжко мне
в этом сне ни было - снова забыться и потерять ощущение реальности. Я даже
закрыл глаза. Но заснуть мне суждено не было.

Потому что сразу, лишь только я опустил веки, перед моим мысленным
взором открылся черный провал, увиденный во сне. Провал, который скрыл за
собой истину, познание которой было для меня почему-то жизненно
необходимо. И я сразу же понял, что мне необходимо сделать.

Не знаю, что руководило мною - мое ли собственное сознание, дух ли
давным-давно мертвого правителя Кьерра - но дальнейшие мои действия были
четкими и быстрыми. Так, будто я руководствовался давным-давно
разработанным и тщательно отрепетированным планом. Я открыл глаза, встал,
почти бесшумно оделся. Я уверен, что это было почти бесшумно - для моего
обостренного слуха каждый шорох казался грохотом. Потом я вышел в коридор,
осторожно прикрыл за собой дверь, с полминуты постоял, прижавшись к ней
спиной и вслушиваясь. Мои движения никого не потревожили. Все так же ровно
гудели кондиционеры - днем я вообще не слышал их гудения - доносился
чей-то храп из-за двери дальше по коридору, где-то шелестела на ветру
бумажка - наверное, на доске объявлений у входа. В окно в дальнем конце
коридора попадало достаточно лунного света - включать освещение я не стал.
Я не спеша двинулся к выходу. У двери на крюке висел фонарь - я взял его с
собой.

Но в пути он мне не потребовался. Луна давала достаточно света.

Через холм я шел той же дорогой, что и накануне утром вдвоем с
Вернелом. Он говорил, что здесь встречаются змеи, но я не видел ни одной.
Я шел не спеша, и луна светила мне в спину, и тень моя шла впереди, так
что каждый мой шаг был шагом в ее черноту. Но я ни разу не споткнулся и не
оступился, я шел, выключив сознание, как ходят лунатики, и тело мое само
находило наилучший путь.

Но я все помню.

И то, как с вершины Южного холма открылись освещенные луной развалины
Анангаро.

И то, как шагнул во мрак под Южными воротами.

И то, как совершенно неожиданно на месте провала, где когда-то