слепой, натыкаясь на стены, с трудом добрался до своего ложа и рухнул на
постель.
пытаясь ни о чем не думать, чтобы не допустить до своего сознания смысл
вдруг открывшейся ему истины, чтобы не вспоминать о том, что он узнал о
себе самом. Но время не облегчало боль, лишь усиливало ее, ибо раз за
разом ловил он себя на том, что думает на языке аборигенов Алькамы - в
языке его собственной расы просто не было ни необходимых понятий, ни
конструкций для манипулирования ими. Наконец, с великим трудом он взял
себя в руки и сосредоточенно проделал весь комплекс мысленных упражнений
эгийер-кн'аги - мучительный, но действенный способ очищения разума, с
незапамятных времен известный его расе.
внутри, которой никогда не замечал прежде.
в мышлении аборигенов оставалось для него неясным, понял, что сдерживало
его от начала атаки на их внутренний мир. Три слова, брошенные Тьяги,
раскрыли ранее непонятные связи и сняли покров тайны. Теперь аборигены
были в полной его власти. Но радости не было.
сформулировать такие мысли. Но три слова, которые он услышал сегодня,
разрушили плотину в его сознании - и все изменилось. Мир вокруг стал
другим - только потому, что Ондизаг не мог смотреть на него прежним
взглядом. И в этом изменившемся мире вдруг оказалось немыслимо совершить
то, ради чего прибыл он на Алькаму, и остаться при этом самим собой. В
этом новом мире естественный для людей расы Ондизага образ мыслей и образ
действий вдруг оказался просто несовместимым с самим понятием "человек". И
ничего поделать с этим было нельзя - если не позабыть напрочь слова,
услышанные им сегодня. Но даже если бы он позабыл их, остались бы
логические связи, порожденные осознанием их смысла, и ничего ровным счетом
не изменилось бы. А если бы какое-то чудо вдруг лишило его понимания этих
связей, то он уже не в силах был бы навязать аборигенам нужный образ
мыслей. Ему всегда казалось, что это так просто - слегка изменить
структуру языка, иначе расставить акценты, ввести некоторые новые
обороты... Никто ни о чем не подозревает, никто не тревожится - но
мышление новых поколений, вступающих в жизнь, становится другим. Таким,
какое требуется расе Ондизага. Мышлением покорных рабов. Или мышлением
людей второго сорта, понимающих превосходство расы Ондизага. Мышлением
преданных слуг... И можно не бояться возмездия: сама мысль об этом никогда
не сможет возникнуть в сознании покоренных рас.
что совершивший все это мог называться только "кейенко", и это про него
можно было сказать "Онги рекалу тонго".
надеялась. И вдруг убедилась - и тени сомнения не осталось - не человек
без рук. Человек без сердца, человек без души. Душа... Само понятие это,
столь обычное для многих покоренных народов, было совершенно чуждо расе
Ондизага. И он, как и все его соплеменники, относился к душе естественным
для себя образом - как относится естествоиспытатель, анатомируя под
микроскопом бабочку. Но оказывается, и у него самого есть душа, и эта душа
болит. Проклятье! - он опять думал на языке аборигенов. Но думать на
родном языке он бы сегодня не смог. В его языке просто не было средств,
чтобы выразить то сокровенное, что открылось ему сегодня, то главное, чем
он отличался от аборигенов, что лишало его даже малейшей надежды овладеть
их талантом в управлении природой, тот душевный изъян, по которому все в
этом мире сразу распознавало в нем чужака. Как просто и понятно
становилось все теперь - и безумно сложно, практически невозможно что-то
поправить, что-то изменить.
считает, что ему принадлежит все, который привык только брать и даже не
думает о том, чтобы что-то отдавать. В этом состояло его отличие от
аборигенов. Для них - только сейчас он понял это! - именно в том, чтобы
отдавать, и заключался смысл жизни. Отдавать - и не требовать ничего
взамен. Отдавать - и получать неизмеримо больше. Все здесь было построено
на этом универсальном принципе. Да и как могло быть иначе, если сам этот
мир был творением бесчисленных поколений аборигенов, и каждое поколение
стремилось к тому, чтобы отдать себя без остатка. Каким же жалким уродцем
выглядел рядом с ними он, Ондизаг, кейенко - человек, который берет, не
отдавая, "тот, кто хочет проглотить весь мир", если попытаться буквально
перевести это слово на язык расы Ондизага.
оказалось другое: он смог взглянуть со стороны не только на себя самого -
на всю свою расу. На людей, которыми он всегда гордился, чье могущество
служило неопровержимым доказательством их права на владение Вселенной. Но
теперь - теперь перед его мысленным взором предстал жуткий образ
расы-паразита, сосущей жизненные соки из других народов, и уйти от этих
мыслей было уже невозможно. Все, что связывало его с этой расой - даже
язык ее, прежде всего ее язык - вызывало теперь в его душе омерзение. За
несколько часов, всего за несколько часов весь внутренний мир Ондизага
разрушился - но ничего нового не родилось на этих развалинах. А в том
мире, что окружал его теперь, он не мог найти себе места.
схватил свою накидку и бросился к выходу. Больше всего на свете боялся он
встретить кого-нибудь из аборигенов. Жуткий стыд охватывал его всякий раз,
когда он думал о том, каким чудовищем предстает в их глазах, и он
страшился прочитать в их взглядах подтверждение этих мыслей. По счастью,
было время вечерней еды, и он закоулками выбрался из деревни, не встретив
никого по пути. Но куда было деваться от стыда перед самим собой? Быстро,
почти бегом двинулся он через поляну к лесу. Две минуты - и деревня
скрылась из глаз. Навсегда, если он не сбросит с себя позорное имя
"кейенко". Навсегда, если он не сумеет стать человеком.
уходить далеко - то, что он собирался проделать, можно было сделать и не
выходя из жилища. Но оставаться там он не мог да и сейчас остановился лишь
тогда, когда трудно стало дышать от быстрой ходьбы.
спокойно. Влажная земля издавала чуть горьковатый запах прелых листьев.
Где-то высоко шумела под ветром листва - но внизу не чувствовалось ни
малейшего движения воздуха. Огромные стволы деревьев, оплетенные лианами,
украшенные бородами роскошного мха, уходили ввысь, а у подножия их
теснились кустарники, временами совершенно непроходимые, но чудесным
образом расступавшиеся перед аборигенами.
кусок коры с ладонь размером. Вон та темная точка внизу - кажется, так и
должна выглядеть спящая почка. Ондизаг осторожно прикоснулся к ней
пальцем, стал поглаживать кору вокруг. Но ничего, ничего не менялось.
Вчера ему повезло, вчера он нашел растущий побег - но не сумел вырастить
эккиара. Сегодня у него не было выхода - он должен был заставить эту почку
проснуться. Но нет, нет же, она не хотела расти. Кейенко! Проклятый
Кейенко! - думал он, с отчаянием видя, что ровным счетом ничего не
меняется. Ты опять думаешь не о том, кейенко! Ты опять хочешь что-то
получить от этого мира. Но права на это у тебя нет. У тебя осталось
одно-единственное право - искупить свой грех. Жизнью своей искупить грех
свой и грех своей расы. Пусть ты погибнешь в этом лесу, и тогда он примет
тебя, и ты растворишься в нем, и ткани твои сольются с его тканями, и соки
твои вольются в соки его деревьев, и руки твои лианами повиснут на их
стволах, и дыхание твое будет ветром шелестеть в их кронах, и слезы твои
прольются дождем на их корни...
верхний, сухой слой коры треснул, и из-под него показался кончик побега.
Но он старался не отвлекаться и не смотреть на этот побег, он все гладил и
гладил кору у его основания, и только когда мягкая и чуть клейкая почка
коснулась его груди, Ондизаг оторвал руку от ствола.
слова песен т'юнгора проникали в его сознание - а люди его расы нечасто
позволяли себе расслабляться и петь эти песни - даже тогда не было в теле
его и в мыслях той легкости, что ощущал он сегодня. И в этой легкости и
дурмане как-то затерялась мысль, что, возможно, живет он последние минуты
- сама мысль о предстоящем слиянии с этим лесом несла в себе какую-то
странную, непонятную, неведомую прежде радость. Медленно и осторожно, так,
чтобы причинить как можно меньше боли, Ондизаг провел пальцами от
основания до кончика побега и прищипнул верхнюю почку. Затем все так же
медленно стал перебирать пальцами вдоль побега - туда и обратно. Он не
стремился повторить виденные столько раз движения - от старался заглушить,
загладить причиненную боль.
его надвое и откусил сочной, сладкой мякоти. Он совершенно не боялся
смерти. Он просто не думал об этом.
него: "кейенко". Никто и никогда. Потому что того Ондизага, каким он был
еще утром, больше не существовало.
Доставалов Александр
Корнев Павел
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Куликов Роман
Пехов Алексей