вызываются только по шифру.
разговаривать с ним, но пришлось.
спокойно.
Элефантусом.
до глаз. -- Ты... уже чувствуешь?
кого-либо, кроме нас. Мы ведь пошли на это добровольно.
насмешку. Я решил откланяться, и, по возможности, наиболее корректно.
архиуникальная профессия дает тебе право обращаться со мной, как с
подопытным шимпанзе, то мне хочется весьма примитивным образом доказать тебе
обратное.
тебе право быть тюремщиком при таком же человеке, как ты сам? Я согласен
отсидеть в карантине черт знает сколько, если я опасен для людей. Но зачем
над Егерхауэном наведен этот экран?
право решать за меня, что для меня -- лучше, а что -- хуже?
свежую пластинку радиограммы. Ага, пока я сплю, экран все-таки снимается.
Помедлив какую-то долю секунды, он протянул пластинку мне.
по-прежнему, как я вас просила. Не бойтесь за него -- после того, что он
пережил, еще два месяца пройдут незаметно. Мне труднее. Но не говорите ему
обо мне. Благодарю вас за все -- вы ведь знаете, что расплатиться с вами я
не сумею".
уплыло, растворилось в этом неотвратимом, реальном счастье. Патери Пат
потянул пластинку из моих пальцев.
будет не до музыки. Работать надо. Два месяца.
Патери Пата промелькнула обыкновенная зависть.
сновидениям, они заваливались на спину и в неистовом восторге, задирая
кверху лапы, кричали: два месяца!
глазами взбух и лопнул световой шар -- и я увидел перед собой Педеля. Он
протягивал мне на ложке комочек какого-то желе;
аналогичная той, какую я испытывал в ракете. Еще минута -- и я уснул, на сей
раз уже без голубых ящерок.
Я хлопал его по гулкому заду цвета голубиного крыла и, заливаясь
неестественным смехом, кричал:
ничего не мог понять или запомнить, и это нисколько не пугало меня, а
наоборот, развлекало, и я решил развлекаться вовсю, и когда на другой день
он попросил меня подрегулировать блок термозарядки, я умудрился миалевой
полоской заземлить питание, так что бедняге приходилось каждые пять минут
кататься на подзарядку. Мои потрясающе остроумные шуточки относительно
расстройства его желудка не попадали в цель -- он не был запрограммирован
для разговоров на медицинские темы.
идиотского ребячества и уже ничего не могу с собой поделать, и все смеялся
над Педелем и все ждал, когда же он сделает что-то такое, что переполнит
чашу моего терпения, и я окончательно потеряю контроль над собой.
не входящими в его программу заданиями. Я взорвался и попросил его
предоставить мне развлекаться по своему усмотрению. Выражения, употребляемые
мною по адресу Патери Пата, едва ли были мягче тех, которые приходилось
выслушивать Педелю.
страшен, и опять ничего не мог с собой поделать, и шел на Патери Пата,
шатаясь и захлебываясь потоками отборнейших перлов древнего красноречия,
почерпнутого мною на буе из старинных бумажных фолиантов.
саду, бормоча себе под нос: "Это надо было предвидеть... никогда себе не
прощу..." Я отчетливо помню, как я упрямо сворачивал с дорожки на клумбы и
дальше, к зарослям цветущего селиора. и рвал ветки, и перед самым домом упал
и стал рвать траву, но потом поднялся и с огромной охапкой этого сена
дотащился до своей постели и рухнул на нее, зарываясь лицом в шершавые
листья. Это была Земля, это была моя Земля -- вся в терпкой горечи
пойманного губами стебля, в теплоте измятой, стремительно умирающей травы. Я
хотел моей Земли, я хотел ее одиннадцать лет царства металла, металла и
металла -- и я взял ее столько, сколько смог унести,
Сана, и она думала обо мне, помнила; может быть, еще любила. Главное --
была, она была на Земле.
ума?..
шурша, наклонялись надо мной. Однажды прикатился Педель. Я рванулся и изо
всей силы ударил его.
уж если еще раз причудится -- хорошо бы. чтобы вместо Педеля был Патери Пат.
надо мной, и лица их, ряд за рядом, высились до самого потолка, словно
огромные соты, и все эти бесконечные лица мерно хлопали длинными жесткими
ресницами и монотонно жужжали:
ли качали, и противными тонкими голосками припевали:
неловко оттого, что столько людей возятся со мной и думают за меня, что я
должен делать, и как лежать, и как дышать и все другое. Все они были
одинаковые, одинаково незнакомые люди, как были бы неразличимы для меня
сотни тюленей в одном стаде. И отвернуться от них я не мог, потому что все
тело мое было настолько легкое, что не слушалось меня. Вероятно, я находился
под каким-то излучением, всецело подчинившим мою нервную систему. Изредка я
приходил в себя на несколько минут, искал глазами Элефантуса -- и не
находил, и снова погружался в тот сон, который видел каждую ночь с самого
начала. Момент перехода в состояние сна я воспринимал как беспамятство, а
потом во сне приходил в себя и чувствовал, что меня волокут куда-то вниз
цепкими металлическими лапами, и каждый раз, как меня перетаскивали через
порог очередного горизонтального уровня, мой спаситель спускал меня на пол и
проделывал какие-то манипуляции, после чего раздавался тяжелый стук и
низкое, натужное гуденье. Когда я понял, что это смыкаются аварийные
перекрытия и включаются поля сверхмощной защиты, я заорал диким голосом и
рванулся из железных объятий "гнома". Он продолжал тащить меня, не обращая
внимания на мои отчаянные попытки вырваться.
они же не открываются снаружи!
ведь все "гномы" на буе были включены на особую программу, при малейшей
Сапковский Анджей
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Зыков Виталий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия